Страница 4 из 5
— Едем, едем…
Шум перекрыл голос Старого Козла. Он спустился с мостика и стоял прямо над нами.
— Боцман, — сказал он, — думаю, вам следует смотреть за тем, чтобы в помещении было тихо.
Загудел резкий голос боцмана:
— Проклятье! Молчать в кубрике!
— Чудной человек! — произнес кто-то приглушенно. — Он не хочет запачкаться о нас.
— И такой набожный и добрый, — подхватил Стокс, — как если бы сам Бог был его сердечным другом. Посмотрели бы на него в последнем рейсе.
— …Вы не пройдете под мостом в прилив с вашими мачтами, — сказал лоцман.
— Пройдем, — ответил Старый Козел, — я измерял.
Чтобы ждать отлива, надо было заплатить лоцману два фунта, а он не собирался тратить деньги.
— О'кей, капитан, под вашу ответственность, — сказал лоцман.
Старый Козел не ответил и ушел в штурманскую рубку.
Я сбивал ржавчину с фок-мачты, когда пришел Ивейзен и позвал меня:
— Эй, Гюнтер, загляни в штурманскую рубку, увидишь такое, что стоит посмотреть.
Я пошел и посмотрел. Старый Козел сложил руки и молился Великому Богу, чтобы он помог ему удержать и два фунта, и верхушки мачт и не наказал его за скупость. Он стоял на коленях. Так продолжалось по крайней мере с полчаса, пока мы шли под мостом. Мы проходили мимо штурманской рубки и смотрели. Благодаря Иисусу мы остались с целыми мачтами. Но с тех пор, когда бы мы ни проходили мимо Старого Козла, мы всегда стряхивали пыль с колен…
Раздалось несколько смешков.
— Ну, будем надеяться, что он не собирается молиться, чтобы наше соленое мясо ушло со стола, — сказал Шлегельспергер.
Дверь была открыта, и мы могли видеть, как Йессен бежит из камбуза к «еврейскому храму».
— Вы, морды! — заорал он. — Балкенхол на камбузе пожирает молоко. Я сам видел его рыло с большой банкой, в которой булькало молоко.
Как будто открыли клапан, чтобы выпустить давно сдерживаемую ярость. Все ругались.
— Свинья, Иуда… Я ему, сукину сыну…
Затем Витачек решительно сказал:
— Мы прибьем его ночью.
Наступила темная беззвездная ночь. Небо было укутано низким туманом, лишь изредка его случайно пронизывал тонкий серп молодого месяца. До полуночи мы были свободны от вахты. В четыре часа босиком мы прокрались вперед. Балкенхол что-то писал, сидя в камбузе. Дверь была открыта, свет небольшой лампы отражался на его лысой голове. Мы столпились у фок-мачты, и Зиппель закричал:
— Балкенхол!
Тот посмотрел наверх. Его выпуклые темные глаза старались пронзить темноту.
— Балкенхол, — снова позвал Зиппель. На этот раз голос его звучал жалобно и умоляюще.
Балкенхол прочистил горло:
— Кто там?
— Можешь дать ведро горячей воды?
— Нет, — сразу ответил Балкенхол, как всегда, когда его о чем-нибудь просили.
Несколько мгновений никто не двигался. Мы начали думать, что Балкенхол почуял заговор, потому что внимательно смотрел в нашу сторону. Наконец он сказал:
— Если тебе что-нибудь нужно, войди.
— Я не могу, — сказал Зиппель и захныкал: — О, моя нога, моя окровавленная нога.
Любопытство Балкенхола возросло. Он встал, вперевалку подошел к двери и вышел на палубу, осторожно оглядываясь. Две тени выскочили из темноты и бросились на него. Быстрые, как привидения, все трое скрылись под шлюпбалкой в тени спасательной лодки. Послышались шлепки, совсем как в воскресенье, когда Балкенхол отбивает котлеты. Наполовину задушенный, он несчастным голосом закричал:
— Какого черта! Что вам в голову взбрело? Я ничего не делал!
— Ничего не делал? — спросил угрожающий голос. — Не ты ли готовишь для нас дерьмо всю дорогу?
Второй голос:
— Ты выпил наше кровное молоко, подонок!
— Я? Я выпил твое молоко? Никогда в жизни!
— Не ври. Йессен видел тебя.
Голос Балкенхола задрожал:
— Это вранье. Я знал, что Старый Козел опустошил банку… В ней была едва ли капля. Но на вас похоже: когда Старый Козел запретил давать молоко, вы ни слова не сказали. Вы только и говорите: «Да, сэр, спасибо, сэр», и позволяете ему пинать ваши задницы. А ему плевать на вас хотелось. Вы думаете, я это делаю? Теперь вы хотите меня бить? Почему бы вам не пойти на корму и не высказаться откровенно?
Шенборн, наблюдавший у бизани, закашлял. Сразу же из темноты показался Рудлоф, третий офицер.
— Что происходит? — дружелюбно спросил он. — Свободные от вахты и не в койках?
— О, сэр, — фарисейски ответил Крамер, — ночь так прекрасна!
— Она действительно прекрасна, — кивнул Рудлоф и прошел мимо.
У него была лирическая натура, мы подозревали, что он пишет стихи. Но к этому моменту мы достаточно вкусили красоты ночи и уже хотелось пробраться к койкам.
На следующее утро мы работали наверху. Рядом со мной на веревочной лестнице стоял Зиппель. Палуба корабля была далеко внизу. Внезапно он вытянулся и спросил:
— Пойдешь с нами? Мы собираемся сбежать в Пенсаколе.
Я удивился:
— Что ты имеешь в виду? Ты хочешь сбежать?
Он, смеясь, кивнул:
— Конечно, почти все хотят. Весь «еврейский храм» опустеет и носовой кубрик тоже. Старый Козел может сам выбивать тараканов из сухарей.
Второй помощник свистнул, призывая нас спуститься вниз крепить такелаж. Я был взбудоражен тем, что сказал Зиппель. Значит, они хотят удрать. Просто уйти с корабля в Пенсаколе. Я легко мог это понять. Честно говоря, мне тоже хотелось убежать, и чем скорее, тем лучше. Я посмотрел на свои руки. Красные, обветренные, разъеденные морской водой. На шее нарывы из-за плохой пищи, мяса, соленого, как морская вода, и полного отсутствия зелени. Сбежать! Это очень хорошо. Но куда? Что делать в чужой стране без денег и документов?
Когда вахта закончилась, мы собрались в кубрике поесть. Я надеялся, что кто-нибудь заговорит о побеге, но говорили мало и о другом.
Освободившись, я пошел на нос и улегся на канатный люк. День был солнечный, небо ярко-синее. Паруса обвисли и слабо шевелились под случайным дыханием бриза. Они издавали легкий шлепающий звук, будто маленькие волны бились о мол. Их звук навевал сон. Через некоторое время Зиппель подошел и сел рядом.
— Ты подумал, идешь?
— Что вы собираетесь делать, когда доберетесь туда? — спросил я.
— Увидишь, — ответил он величественно. — Так ты не знаешь?
Он пыхнул трубкой один или два раза и осторожно осмотрелся. Потом наклонился ко мне и прошептал:
— Стокс знает нескольких фермеров, которые ищут белых надзирателей. Это жизнь! Скачешь по полям… Полсотни негров потеют и работают, а ты над ними на коне и только говоришь: «Давайте, детки, работайте, работайте!» В полдень индейка и ананас, каждое утро какао, негры готовят тебе еду. А ночью ты спишь на шелковых простынях, и негры охраняют тебя…
Его трубка тряслась от возбуждения. Я не прерывал его. То, что он сказал, подействовало на меня, как реклама солнечного юга, которую мы видели на вокзале. Только Стокс был грязным пятном на этой картине.
— Кто еще, кроме тебя и Стокса? — спросил я.
Он посчитал. Набиралось пятеро, еще кок и Янки, с которым я пришел на борт. Не лучшая компания.
— И все? — поинтересовался я.
— Пока да, но, возможно, нас будет гораздо больше. А ты? — спросил он и повернулся уходить.
Я не мог прийти ни к какому решению.
— Еще подумаю, — сказал я.
Он пожал плечами и ушел сердитый. Я в нерешительности посмотрел наверх, где паруса слабо хлопали на ветру, сверкая белизной на фоне темно-синего неба. Все слышали о людях, преуспевших в южных штатах. Вы могли не стать миллионером, но за несколько лет кое-что накопить. Если я останусь моряком, очевидно, буду бедным всю жизнь. Я поднялся и пошел на корму.
«Еврейский храм» был пуст, дверь открыта. Только Крамер спал на своей койке, сильно храпя. Я взял из шкафчика бумагу и сел за стол. Через открытую дверь я видел линию горизонта, где небо и земля сливались в серебристом тумане. Я писал маме.