Страница 57 из 78
Галине все происшедшее с ней в то время, как она вошла в деревню и встретилась с немцами, казалось дурным сном. Будто и не с ней это случилось вовсе. Она механически переставляла ноги, ничего не видела и не слышала вокруг, мысли в голове путались…
Ничего этого в отделе Кленова, конечно, не знали. Группа ушла в конце августа. На исходе был сентябрь, а от разведчиков не было никаких вестей. Как в воду канули. За это время советские войска еще отошли на восток. Контрразведчики принимали во внимание то, что и расстояние увеличилось, и с рацией могло что-нибудь случиться, и многое другое, но времени-то прошло уже порядочно. Судьба ребят начинала волновать всех, кто имел к ним отношение, и прежде всего Андреева как ответственного за их подготовку и отправку. Надо было что-то предпринимать. Кленов приказал послать радиограмму «Смелому».
«Смелый» был работником отдела Кленова и действовал в районе Гомеля с базы одного из местных партизанских отрядов. В радиограмме просили его в ближайшее время побывать в деревне Дайнова и попытаться выяснить, появлялась ли там группа и куда она ушла дальше.
В тот же день к капитану Андрееву с заявлением обратилась гражданка Пухлякова. Вчера на товарной станции, где она работает багажным контролером, получал груз, предназначенный для своей части, один военный, по фамилии Гусев. Она знала его, еще будучи гимназисткой, до революции. Этот Гусев и ее муж учились вместе в выпускном классе гимназии, она — на два года младше. Но фамилия его тогда была другая — Григорович. Муж потом рассказывал ей, что Григорович служил в белых войсках прапорщиком или поручиком, она это не помнит точно, бежал с белыми и жил за границей во Франции или Германии.
— Да, но может быть, она обозналась. Встречаются люди очень похожие друг на друга, — заметил Кленов.
— Нет, очень уверенно утверждает, что не ошиблась. Говорит, что вначале она растерялась, когда усидела его, да и сомневалась: сколько лет прошло! Тем более что в доверенности указана фамилия не Григорович, а Гусев. Потом, когда он там на станции побыл некоторое время, разговаривал, она его рассмотрела как следует, и все сомнения отпали.
— Так. А где ее муж?
— Нет в живых. Я поинтересовался у нее. Говорит, умер два года тому назад, как раз в ноябре. Последнее время не работал, болел.
— Григорович не узнал Пухлякову?
— Трудно сказать. Во всяком случае вида не подал. Может быть, и не узнал, точнее, не обратил внимания. Он обратился к другому работнику. С ней он не разговаривал, и наблюдала она его со стороны.
— Часть, указанная в доверенности Гусева, нашей армии?
— Нашей, товарищ подполковник. В отделе кадров армии на него имеются следующие данные. Гусев Николай Евстафьевич, 1898 года рождения, недавно назначенный начальником продовольственно-фуражного снабжения полка из дивизии Абросимова, был в окружении в составе одной из дивизий фронта, выходил сначала с группой бойцов и командиров этой дивизии, но затем заболел и некоторое время скрывался один в деревне недалеко от Нежина. Когда стал пробиваться один, за ним была погоня, и он сел на проходящий поезд. Сошел на какой-то маленькой станции и вышел в расположение своих войск. Попал на фронтовой сборный пункт. В проверочном деле записали: «Интендант III ранга Гусев Н. Е. проверку прошел и может быть назначен на должность».
— Запросите Москву, попросите сообщить данные на Гусева и его семью, — приказал Кленов и спросил: — Кстати, приметы не указала заявительница, особые приметы Григоровича-гимназиста?
— Нет, примет не помнит.
— Хорошо, товарищ Андреев. Действуйте, как договорились.
Галину втолкнули в большую прокуренную комнату, в которой находились какие-то люди. Среди них она заметила и того, кто привел ее сюда. За столом сидел гитлеровец, который, видно, был главным: его все называли «герр зондерфюрер». Сидевший по эту сторону стола зондерфюрера пожилой мужчина с гладко зачесанными назад темно-русыми волосами, седыми у висков, был в гражданском коричневом костюме. Он говорил по-русски без акцента.
— Подойдите поближе к столу, не бойтесь, вас не укусят здесь, — съязвил он. Девушка сделала несколько шагов по направлению к столу. Зондерфюрер что-то сказал переводчику, тот резко спросил: — Кто ты? Назови свою фамилию, имя, отчество, возраст. — Потом посыпались вопросы: откуда и куда направляется, где живут родители. Она отвечала, как инструктировал их капитан Андреев перед отправкой на задание. Ее бил нервный озноб, и голос заметно дрожал. Этот дрожащий, неуверенный голос казался ей чужим, принадлежащим не ей, а кому-то другому.
Зондерфюрер порылся в стопке бумаг, лежавших на столе, достал какой-то документ, написанный от руки, и уставился в него: он читал так называемый «черный список», в котором значились местные опасные элементы, враждебные «новому порядку». В списке против фамилии Афанасия Денисовича было написано:
«Активист, депутат сельсовета, в прошлом красный партизан и председатель колхоза, не исключено, что сейчас связан с партизанами. Подлежит задержанию».
Зондерфюрер докурил папиросу и резко сказал:
— Ты ест партизан, а не штудент, зачем ты шла в дом Афанасий Жаворонкоф? — и что-то добавил по-своему. Переводчик перевел:
— Господин зондерфюрер предлагает вам чистосердечно рассказать о себе правду. Кто вас послал? Где находятся партизаны? Зачем вы заходили к старику Жаворонкову?
Галина попыталась было возразить и повторить то, что она уже говорила, но переводчик перебил ее:
— Если вы не скажете правду, вас сейчас же расстреляют, как шпиона.
В начале допроса у Галины где-то теплилась надежда, что все еще обойдется, ее допросят и отпустят. Но сейчас эта надежда сразу отодвинулась очень далеко, почти исчезла. «Это конец. Сейчас начнут бить, а потом выведут и расстреляют», — подумала она и четко, почти зримо представила, как ее будут бить и расстреливать. Ей стало очень жаль себя, свою красоту — ей все говорили, что она красива, — жалко до слез, до щемящей боли в груди.
Она очнулась, когда зондерфюрер снова, подбирая слова, заговорил:
— Мы не хотим вас расстрелять. Вы ест молода и красива. Если вы будешь молодец и скажешь правду, то мы не будем вас лишать жизни.
— Я сказала правду. Я ничего больше не знаю, — тихо сказала девушка и заплакала. Ее усадили на стул, поднесли стакан с водой. Она жадно пила, зубы стучали о стенки стакана. Гитлеровцы о чем-то говорили между собой. Потом ее вывели из комнаты и втолкнули в темный чулан. Закрылась дверь. Щелкнул замок. В изнеможении она опустилась на пол. Вскоре послышались гортанные команды на чужом языке, взревели моторы автомашин, застрекотали мотоциклы. Потом все стихло.
Галина видела, как две крытые машины, битком набитые солдатами, и несколько мотоциклов с колясками сорвались с места и на большой скорости ринулись к лесу, откуда она недавно пришла и где ждали ее разведчики. Зондерфюрер приказал прочесать лес, прилегающий к деревне, найти и арестовать старика Жаворонкова.
Утро выдалось теплым, хоть и пасмурным. Солнце уже поднялось над притихшим лесом и то появлялось среди серых облаков, то надолго пряталось. Соловьев взглянул на часы, но они стояли и показывали полчетвертого. По-видимому, остановились в тот момент, когда он соскакивал на ходу с товарняка. Он вспомнил, что и тогда, когда они стали уходить от железной дороги, он посмотрел на часы: на них было тоже полчетвертого. Возможно, и тогда они уже стояли. Часы были еще у Головкова, у Галины — тоже, но она ушла.
— Головков, сколько на твоих золотых? — спросил он не оборачиваясь. Ответа не последовало. Головков и Якимчук, удобно устроившись на плащ-палатке под раскидистым кустом орешника и прижав каждый к себе свое оружие, дружно посапывали. Соловьев даже удивился, что ребята так быстро уснули, хотя понимал, что они изрядно устали за эти дни.