Страница 22 из 68
Когда собирались подразделения, наших убитых хоронили в наскоро отрытых могилах. Они упокоились там, где погибли. Так, трое легли в одну могилу недалеко от английского пулемета, скосившего их, шесть — вместе посреди всходов пшеницы у одиноко стоявшей пушки на берегу канала, остальные — у домов деревни. Чтобы сделать кресты, доски отрывали от забора. На них наскоро от руки писали имена тех, кто покоится в этой земле. Ни тебе песни «О хорошем товарище», ни ружейного салюта, ни слова о геройской смерти. Нам оставалось только думать: «Сегодня — вы, а завтра — мы».
(Бой за Ле-Бассе-Канал стоил нашей молодой дивизии 157 убитых и более 500 раненых).
Подошли машины, доставили боеприпасы и продовольствие, раненых отправили на главный перевязочный пункт, поредевшие подразделения были пополнены людьми и вооружением. Я как раз снимал кабель со вспаханного поля, оставшегося позади, когда увидел у фермы небольшую группу английских военнопленных. Здоровые стояли, раненые сидели и лежали на земле. Некоторые отчаянными жестами протягивали мне свои семейные фотографии. Они что, думают, что мы их отпустим? Когда я посмотрел повнимательнее, то заметил два тяжелых пулемета, установленных перед ними. Пока я удивлялся, что пару великолепных пулеметов поставили для охраны пленных, вместо того чтобы эту компанию просто запереть в подвал и приставить к ним одного часового, меня вдруг осенила ужасная мысль. Я обратился к ближайшему пулеметному расчету и спросил, что здесь происходит. На это получил спокойный ответ:
— Их расстреляют.
Я не поверил своим ушам и подумал, что за этими словами кроется плохая шутка. Поэтому переспросил:
— Кто приказал?
— Гауптштурмфюрер Кнёхляйн.
Теперь я понял, что все это очень серьезно. Я поспешно отправился искать свое отделение, чтобы не быть свидетелем расстрела пленных, ожидавших смерти с семейными фотографиями в руках. Только применение ужасных, совершенно нам незнакомых боеприпасов, которые применяли томми, и их поведение перед нашими парнями, которые хотели их простить, а теперь предстоящее убийство всех пленных во исполнение наспех вынесенного приговора! Все ли они были виноваты? Я не знаю ни одного пленного, которого бы помиловали. Были ли это пули «дум-дум», или другие, неизвестные нам боеприпасы, не включенные в конвенцию? Могло ли неожиданное открытие огня английским пулеметом в момент общей сдачи в плен быть вызванным отсутствием управления и нервозностью? Десять убитых британцев и немногим больше у нас в результате недостаточной договоренности? Пытался ли я построить «золотые мосты»?
Через день, когда мы с боями пробивались на запад, майор Ридерер из штаба 89-й армии обнаружил лежащих кучей расстрелянных невооруженных английских солдат. Его рапорт был немедленно направлен в штаб 16-го армейского корпуса. Не знаю, как часто со стороны противника жесточайшее преступление представлялось под само собой разумеющейся оценкой «случай в ходе боевых действий».
28 мая 1940 года. Медленно отступавшие британцы засели в Эстере и ожесточенно оборонялись. Под градом английских пулеметных очередей расчеты выкатили вперед свои легкие противотанковые пушки и почти без прикрытия начали борьбу со стрелками на церковной колокольне и крышах домов. Дома загорелись, автомобили взрывались от попаданий из наших орудий. Фонарные столбы с проводами падали на проезжую часть и блокировали ее.
Густой дым затянул город, когда поступил приказ, не обращая внимания на сопротивление, под прикрытием одной противотанковой пушки, на машинах въехать в центр города. Гауптштурмфюрер Кнёхляйн махнул своему водителю вездехода, чтобы тот подъехал, вспрыгнул на левую заднюю подножку, указав мне на подножку рядом с водителем. Как у радиотелефониста, в тот момент у меня не было дела, но меня можно было использовать в качестве посыльного. Мы влетели в горящий городок, подскакивая на поваленных мачтах освещения, трупах солдат и лошадей. Пули били в стены и мостовую и со свистом отскакивали от них. Я, судорожно вцепившийся в скачущий автомобиль, представлял собой просто беззащитную мишень. В последний момент наш водитель заметил на улице приготовившуюся к огню английскую противотанковую пушку и резко свернул с улицы во двор. Едва мы свернули, как началась дуэль между английской и немецкой пушками. Находиться между ними было малоприятно. Но вскоре вражеское орудие замолчало.
Тут же все опять вскочили в машины и помчались дальше сквозь едкий дым по плоским воронкам, оставшимся от разрывов минометных мин. Наше внимание было приковано к крышам и окнам. Хотя стрелков мы не видели, вокруг нас постоянно били пули. Во время короткой остановки Кнёхляйн, стоя на подножке, начал стрелять из пистолета в кучку испуганных женщин, пытавшихся укрыться в подворотне от рикошетирующих пуль.
— Это же женщины! — вырвалось у меня резко и против всех предписанных дисциплинарных правил. Несмотря на шум боя, мой начальник услышал предостережение. Взгляд, который он бросил на меня, был преисполнен злобы, стыда и раздражения оттого, что такой молодой подчиненный осмеливается делать предупреждения. Тогда я еще не подозревал, что из-за моего выкрика годы спустя он уделит мне особое внимание. Томми стали отходить, сопротивление слабело, хотя противник еще оставался в городе. В своей прежней манере мы об этом уже не заботились, помчавшись дальше от городка к городку в северном направлении.
Мы остановились на холмистой местности и сразу же протянули линии связи между ротами. В течение ночи была пара часов для отдыха, но не для сна. Артиллерия противника вела беспокоящий огонь из района Дюнкерка.
На следующее утро мы, перегруппировавшись, двинулись дальше. Вниз по извилистой дороге мы спустились в долину. Далеко внизу находился город Балье. Артиллерия приветствовала нас. С гулом прилетали тяжелые «чемоданы». Они проносились у нас над головами и били туда, где только что были мы. Места для них там было много. Мы были очень рады, когда нам удавалось невредимыми миновать узкие выемки, по которым проходила дорога. В них мы чувствовали себя как в мышеловке. Одного артиллерийского или авиационного налета было бы достаточно, чтобы всех нас уничтожить. Авангард вел бой с медленно и упорядоченно отходившим прикрытием англичан. Мы проехали уже очищенный от англичан Балье только ночью. Город сильно пострадал от боев, и казалось, что население совсем его покинуло. Если двери и окна остались невредимыми, то они были плотно закрыты. За их ночной чернотой не было видно ни малейшего лучика света. Из звуков можно было слышать только рокот наших моторов. Со множеством остановок автомобильная колонна продвигалась между разрушенными домами и воронками от авиабомб. Когда наступило утро, мы еще не покинули узких улиц Балье. Издалека снова доносился шум боя. Там наш разведывательный батальон дрался с отходившим в полном порядке прикрытием англичан.
На площадях и более широких улицах города занимали позиции зенитные пушки. По возможности наши машины укрывались в воротах дворов. На полевых кухнях раздавали горячий кофе и сухие пайки. Повсюду люди в сером, прихлебывающие дымящийся суррогат. Обычная суета, пока нет команды двигаться дальше.
Только на привалах мы заметили, как много товарищей нас покинуло, некоторые навсегда. Не было проверенных типов с их повадками и манерами разговаривать, с их участием в армейских буднях. Не было жизнерадостного Альберти, нашего «южного германца», который со своим неукротимым темпераментом везде вносил оживление. Еще в Лауфене у него были трудности с девушками, после того как он шлялся по чужим квартирам. Под Аррасом на трофейном английском мотоцикле он развозил донесения через территории, занятые французами. Днем позже его выбил из мотоциклетного седла пулеметчик английской броневой разведывательной машины. За свою бесшабашную храбрость он заплатил жизнью. В 4-й роте тоже был посыльный мотоциклист, о смелости которого тоже ходили рассказы. В тот раз ему удалось удрать на простреленных шинах.
Шум боя впереди смолкал. Выплывшее из утреннего тумана солнце грело наши косточки. Мы снова построились в походный порядок и поехали дальше. Теперь были уже не бои, это была поездка во французскую весну. Никакого противника вокруг на многие километры — только солнце, теплый воздух, который освежал наши лица, набегая навстречу. Молодые люди, молодые песни — смерть теперь снова была далеко.