Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 18 из 23



— Позвольте вашу ручку, молодой человек.

Наташин обожатель с готовностью протянул раскрытую ладонь, очевидно ожидая гаданье по линиям руки, но услыхал:

— Нет-нет, на локоточек, пожалуйста, поставьте ручку… Вот так… Попробуем?

Кирилл Борисович оказался куда сильнее, чем можно было ожидать, Алексей Васильевич это сразу, по захвату почувствовал, и все в нем всколыхнулось боевым задором, не зря он был в свое время азартным и хитрым воздушным бойцом. До сих пор он гордился тем, как переиграл в честном воздушном бою своего последнего противника. Небо в тот день было подернуто противной дымкой — вроде и не густая, а видимость — хуже не придумаешь. Алексей Васильевич поздновато заметил атаковавший его «мессершмитт», тот не спешил открывать огонь, шел и шел на сближение, видимо, намереваясь расстрелять Стельмаха в упор. Мгновенно оцепив обстановку, Алексей Васильевич резко убрал газ, рисковано ощетинился посадочными щитками, сунул ногу до отказа в сторону, еще и шасси выпустил, и противник, никак не ожидавший такого, проскочил атакуемого, подставив ему свой хвост.

Надо разозлиться… как следует разозлиться… в любой схватке это важно… Его нынешний противник, этот краснопиджачный бугай, что сидел набычившись за столом, ненависти у Алексея Васильевича не вызывал… Тут требовалось, очевидно, изменить тактику… да-да-да… И Алексей Васильевич стал дышать притворно прерывисто и часто, он покраснел лицом. Всполошилась Лена:

— Сейчас же прекрати, дед! Хочешь чтобы тебя кондрашка хватила… Хватит!

Алексей Васильевич поглядел в глаза противника и, понося того последними словами, разумеется, про себя, мысленно, обнаружил едва уловимое трепетание его зрачков. «Ну, сука ржавая, ну сейчас я тебя натурально сделаю». И Алексей Васильевич на ничтожное мгновение ослабил давление на руку Кибора. Не оценив коварства старика, тот, выражаясь по-авиационному, включил форсаж и… выдохся. Распластав чужую руку на столе, Алексей Васильевич, обращаясь исключительно к Наташе, прокомментировал:

— Рановато, подруга, твой обожатель кончил, мог бы вполне еще малость продержаться, но… И теперь я позволю себе сказать: он пошлый болтун, твой ведомый, ботало… — С этими словами Алексей Васильевич откланялся и удалился в свою комнату, где обнаружил спящего на дедовом диване не раздетого Тимощу. У самой подушки лежал старинный ветрочет, навигационная линейка и наколенный планшет — его любимые игрушки, бывшие некогда «табельным» имуществом Алексея Васильевича.

Не нарушая ночного полета внука, дед стащил с него башмаки и уселся в кресло. Его донимали мысли, непостижимым образом связывавшие день нынешний со временем давно минувшим. Когда-то ему внушали: пионеры — не плачут; позже это подразумевалось само собой — летчики тем более не плачут… А ведь и тем, и другим случалось ронять слезы…

Уже донашивая свои последние подполковничьи погоны, Алексей Васильевич совершенно случайно попал в Питер — перегнал, как помнилось, старенький Як-11 в капитальный ремонт, машину учебно-тренировочную, старыми летчиками всерьез не воспринимавшуюся. Сдав самолет ремонтникам, с парашютным чехлом в руках, в чехол он запихал еще и личные свои вещи, брел Алексей Васильевич вдоль Невского и соображал, где бы ему поесть, прежде, чем заниматься билетом на Москву.

Приглядев ресторанчик не из шикарных, Стельмах перешагнул порог и увидел: комендантский патруль во главе со старшим лейтенантом-наземником пытается эвакуировать из заведения тяжело хмельного собрата-авиатора, во всяком случае, на выводимом была кожаная летная куртка — нарушение формы одежды в городе! — как немедленно сообразил Алексей Васильевич: он сам был точно в такой же куртке.

— Старшой, оставь этого придурка в покое! — Козырнул, взмахнул парашютной сумкой Алексей Васильевич и представился! — Гвардии подполковник Стельмах. — Я — за ним, а вы — свободны!

Как ни странно, атака удалась, патруль без лишних слов удалился. Алексей Васильевич, сунув швейцару убедительную купюру, получил возможность запихать предполагаемого коллегу в крошечную служебную каморку. Судя по извлеченным из кармана документам, перед ним был капитан Павлюк Илья Владимирович, военный летчик первого класса командир корабля… Швейцар сшустрил — приволок пузырек с нашатырным спиртом и с чисто профессиональной расторопностью помог привести капитана в относительно вменяемое состояние. Едва осознав, что к чему, капитан было ринулся целоваться со Стельмахом, но Алексей Васильевич не позволил никаких нежностей:

— Не придуривайся, капитан! Докладывай толком, что случилось?



— Слушаюсь! Прихожу из Полтавы… вчера… на Ан-10. Понял? В Иркутск движки из ремонта притаранил… Понял? Начштаба велит: чеши срочно в Москву… Что такое? Пакет немедленно… — и тут почти пришедший в себя капитан внезапно заплакал, заплакал, как ребенок навзрыд, взахлеб…

— Ты что, Павлюк? Ты по какому вопросу плачешь? — не слишком удачно вспомнив Чуковского, спросил Стельмах.

— Па-а-акет вези! А в па-а-акете — сапоги… Этой суке первому заму — са-а-апоги в Москве понадобились. Гонят Ан-10, экипаж без отдыха, только из Полтавы пришли…

С превеликим трудом Алексей Васильевич разобрался в ситуации. Когда замордованный экипаж Павлюка прибыл в Москву и приземлился по команде диспетчерской службы не на том аэродрома, куда был заявлен, а — в Домодедове, его, понятно, никто не встретил. Павлюк отправил второго пилота с пакетом в город. Пока тот разыскивал адресата, времечко — тик-так… И бедный пилотяга вместо благодарности за усердие, схлопотал великий втык: «Опоздали! Разгильдяи! Я с вами еще дома разберусь». Оказалась посвящение вчерашнего полковника в генералы по вине экипажа Павлюка прошло без сапог… Без сапог с особенными голенищами, состроенными лучшим сапожных дел мастером Иркутска. Павлюку было приказано убираться восвояси. И тут капитан взбунтовался: порожняком не полечу!

— Загнали, гады, в Питер. Понял? Вроде тут есть груз, а тут на самом деле — хрен, а не груз. Завтра командировка кончается. Груза нет… денег тоже…

— Прожил денежки с горя, ясно, — заявил Алексей Васильевич. — И плачешь… жалеешь себя! Хорош ты гусь, Павлюк.

— Разве я для своего удовольствия пил… старался, чтобы груз нашли… Вот сколько телефонов и фамилий у меня тут записаны… Все: «да-да!», обещают… — С этими словами Павлюк протянул бланк сметного листа, исписанного координатами разных инстанций, от которых зависело дело. Поразмышляв малость, Стельмах пошел к телефону.

— Латкина мне… Я сказал — Латкина! Латкин! Это — Стельмах. Почему борт Павлюка до сих пор не загружен? Подожди, подожди… Кто виноват — оставь на потом. Скажи: когда, слышишь, когда загрузишь? Или Грошеву позвонить?! Ну-ну, меньше слов, Латкин. Назначаю вылет Павлюку на пять тридцать, попробуй не уложиться. Ты майором сколько ходишь? Хочешь еще три года походить? Стельмах слов на ветер не бросает. Все.

В шесть сорок, с опозданием всего на один час и десять минут Ан-10 оторвался от питерской земли с половинной загрузкой, остальную часть предстояло забрать в Чкаловской, под Москвой. Стельмах был доволен: сумел тряхнуть стариной и понаделать шороху, не хуже, чем в молодые годы сработал. Небось теперь диспетчеры на ушах стоят, гадают — а, собственно, кто такой Стельмах? Бараны, Гоголя читать надо!..

На середине маршрута, на траверзе Бологого, Павлюк, полностью прочухавшись, спросил:

— Не понимаю, как вы смогли врачу мозги закрутить, что он штампик пришлепнул?

— Очень просто. Врать никогда не надо! Правда сильнее вранья. Я сказал: доктор, извините, командир корабля в жопу пьян, мы сложили его на чехлах в салоне, я сам пилотировать буду. Доктор видит — подполковник, летные крылышки на груди — первый класс, смерил мне давление… Доктор тоже, между прочим, человек, ему спать охота. Вот и все… Никакого вранья. Люди внушаемы, Павлюк!

Вероятно в знак благодарности Павлюк пригласил Алексея Васильевича к штурвалу. Пропилотировав с полчаса, кстати сказать, вполне сносно (истребитель все-таки!) он поднялся с командирского сиденья, поблагодарил экипаж за оказанное доверие и выразил соболезнование Павлюку: «Ну, ребята, у меня нет слов, правда, нет слов, чтобы выразить вам сочувствие — каждый день пилить на такой гробине…»