Страница 4 из 22
– Церковь никогда не забудет оказанных ей вами услуг, любезный Гийом. От себя лично я поздравляю вас с окончанием процесса над величайшим из еретиков. Вы, как всегда, действовали безукоризненно.
– Не могу принять поздравлений Ваше Преосвященство, поскольку чувствую, что не довел дело до конца.
– Разве казнь барона не стала логическим завершением всего?
– К сожалению нет. Я не смог понять природу зла, носителем которого были Бэкон и его люди. Мне не дают покоя несколько деталей…
– Полно, Гийом! Каких еще деталей? Бэкон успел поболтать напоследок?
– Ему заблаговременно вырвали язык, – полномочный представитель Папы откинул капюшон, обнажив лысую голову. – Но меня волнует то, что он успел сделать раньше. Бэкон был готов к тому, что мы ворвемся в его замок. Он ждал нас и заблаговременно помог бежать своему сыну, который, я уверен, продолжит богомерзкое дело отца.
– Если Конрад Бэкон оказался настолько дальновидным, то почему не скрыл следы своих злодеяний?
– Не видел в этом необходимости. Я помешал ему довершить начатое и только. Под пытками несколько сподвижников барона сознались в том, что демон будет вызван из ада последователями Бэкона через шесть столетий и прокатится по земле неистовым ураганом, пожиная обильный урожай человеческих жизней.
– У каждого из нас своя, отведенная Богом миссия, – пожал плечами кардинал. – Если у Конрада Бэкона через шесть веков найдутся последователи, то родятся и те, кто продолжит дело Гийома Монтефальского!
– Я не сомневаюсь в том, что сила Святой Церкви будет расти с каждым годом, но как остановить то, чего нельзя постигнуть?
– Вы опять о деталях?
– Я осматривал тела жертв Бэкона и понял, что все они не были убиты, а умерли от загадочной болезни. Их кожа покрыта язвами, а головы напрочь лишены волос. Кровь, которую почти всегда используют дьяволопоклонники, для божества, которому служил барон, ничего не значит.
– Хм… Бескровный убийца?
– Я долго копался во многих монастырских библиотеках, – продолжал Гийом, – но так и не нашел ничего похожего на символ, которому поклонялся Конрад Бэкон.
Монах опустил палец в стоявший на столе кувшин с водой и начертил на досках что-то похожее на цветок с тремя лепестками. – Возможно, мне понадобится время, чтобы продолжить эти исследования.
– Этим займутся другие, дорогой Гийом. Вы в очередной раз одержали верх над злом, но в мире есть и другие Бэконы. Что касается этой змеи, то у нее вырван ядовитый зуб.
– Я очень хотел бы разделить вашу уверенность…
Год 1942. Плоешти. Румыния.
Лучи прожекторов скользили по серым параллелепипедам бараков и рядам колючей проволоки. Изредка в своих вольерах лениво рычали овчарки. Лагерь для перемещенных лиц спал тревожными, наполненными кошмарами снами. На трехъярусных нарах хрипло дышали, ворочались, стонали узники самых разных национальностей, попавшие в общую беду.
Время здесь измерялось не секундами и минутами, как в обычном мире, а группами заключенных, которых ранним утром каждого дня уводили в газовые камеры. Делалось это с присущей немцам пунктуальностью.
Поэтому незадолго до рассвета обитатели бараков просыпались и, затаив дыхание, ждали решения своей участи. Гибель одних означала приближение часа «перемещения» других. Однако те, кому было суждено еще раз увидеть восход солнца, искренне радовались новому дню.
Поляк Чеслав Каминский не принадлежал не рассчитывал выжить. Уже больше недели он кашлял кровью и размышлял только над тем, что доконает его раньше: газ или туберкулез. Уроженец тихого предместья Варшавы, Каминский попал в лагерь вместе с еврейской семьей, которую прятал у себя на хуторе, провел за колючей проволокой почти полгода и считался по лагерным меркам долгожителем.
В эту ночь приступ кашля разбудил Чеслава задолго до рассвета. Вместе с ним проснулся сосед по нарам Юлью Ванеску, в недавнем прошлом – профессор математики из Будапешта.
– Совсем прижало?
– Подыхаю, наверное, – Каминский закашлялся так сильно, что Ванеску показалось, будто старый поляк сейчас выплюнет на свою полосатую робу комки легких. – Хочу, Юлью, тебя об одном одолжении попросить.
– Все, что в моих слабых силах, – усмехнулся Ванеску. – Убить Гитлера, прости не смогу.
– Я рассказывал тебе про места, в которых жил, помнишь?
– Ну, в общих чертах…
– Ты должен найти мой хутор, после того, как выберешься отсюда… Сумасшедший фельдфебель погубит и себя, и своих приспешников, но людей ждет не меньшая опасность и исходит она…
Чеслав наклонился над самым ухом собеседника. Чем дольше Юлью слушал его горячечный шепот, тем больше склонялся к тому, что коварная болезнь успела добраться до мозга Каминского. Его рассказ о борьбе Сторожевых Псов Церкви со жрецами древнего божества, длившейся многие века, походил на бред.
Профессор окончательно убедился в верности своего предположения после того, как Чеслав заявил, что и сам является членом тайного Ордена, починяющегося непосредственно Ватикану. Он поведал о документах, которые были спрятаны в подвале его дома.
– Любой монах, Юлью, узнает секретные знаки на этих бумагах и сделает все, чтобы передать их, куда следует. Теперь хорошенько запомни, где тайник. Даже если хутор сожжен дотла, ты его отыщешь… Там есть деньги, много золота!
– Брось, друг. Вряд ли тебе и мне придется волноваться из-за каких-то церковных документов. Да и золотом воспользоваться не удастся. Уж здесь найдутся те, кто лишит нас такой возможности.
Пренебрежительный тон Ванеску и выражение его лица вызвали у Каминского неожиданную реакцию: он схватил товарища за плечи и начал трясти.
– Ты мне не веришь?!
Шум привлек внимание других узников. Чеслав отпустил Юлью и обессилено уронил голову на грудь.
– Значит, все зря… Они победили!
– Успокойся. Я запомнил и если смогу…
Ванеску не успел договорить. Поляк вновь зашелся в кашле, завалился набок. Из его горла вырвался похожий на птичий клекот звук. Юлью пытался помочь Каминскому, приподняв ему голову.
– Дыши, дыши же! Помогите кто-нибудь! Он умирает!
Чеслав и Ванеску покинули барак утром, с разницей в несколько минут. Первого вынесли и сбросили в ров четверо узников, а второй отправился в газовую камеру на собственных ногах.
Документам, о которых говорил перед смертью последний потомок Гийома Монтефальского, так и не суждено было попасть в Ватикан.
Год 1986. Витебск. Белоруссия.
Немец, француз, китаец и белорус, сидевшие за круглым столом в полутемной комнате, отличались возрастом и принадлежали к разным слоям общества. Генрих Лютц приехал в Витебск из Берлина, где успешно торговал антикварной мебелью. Пьер Мулеж владел небольшим кафе в Милане. Вонг Ли был простым рыбаком из провинции Чуань, а хозяин квартиры Олег Витальевич Самохин вышел на пенсию в чине подполковника милиции.
При всех отличиях у четверки было много общего. Каждый свободно владел несколькими языками, имел солидные счета в двух-трех скандинавских банках, большие связи в криминальных кругах своей страны и татуировку в виде цветка с тремя треугольными лепестками на левом предплечье.
Такое же изображение было выбито на серебряной пластине, украшавшей грудь Самохина. Пронзительный взгляд его маленьких, глубоко спрятанных под седыми бровями глаз, мог бы пробуравить насквозь любого, но лица интернациональной троицы остались невозмутимыми.
– Мы никогда не встречались, но час пробил и нашим жизненным дорогам предстоит раз и навсегда соединится в общий путь. Такова была воля моего славного предка, казненного инквизицией в четырнадцатом веке, такова была воля ваших дедов, верно служивших барону Бэкону и, тоже принявших лютую смерть.
Мы, четверо избранных, несмотря на гонения, вплотную приблизились к завершению великой миссии. Наша нынешняя цель является местью только отчасти. Мы призваны осуществить древнее предсказание и вернуть власть тому, кто был несправедливо ее лишен. С этой минуты я возлагаю на себя все полномочия Верховного Жреца Безымянного Сияющего!