Уютная душа

— Прием спиртных напитков, — парировал старый профессор. — Подождут, не сахарные.

Миллер поморщился. Оба профессора не любили вести амбулаторный прием. Теоретически это был способ заработать, но подавляющее большинство пациентов, судя по одежде и аксессуарам, людей отнюдь не бедных, заявляло, что они от профессора такого-то или депутата сякого-то, и это означало, что платы с них брать нельзя. Бывало, что на прием приезжали тяжелые больные, которым трудно было ждать в очереди, но другие пациенты практически никогда не пропускали их вперед. Однажды девушка с недиагностированной вовремя внутричерепной гематомой досиделась до дислокационного синдрома[3], и Миллеру пришлось срочно ее оперировать. Прежде чем девушка упала в коридоре, она долго жаловалась на тошноту и головокружение, но никто не пропустил ее без очереди.

— Напрасно ты злобишь Максимова, — тяжело вздохнул Криворучко. — Он очень злопамятный. Пока ты под моим крылом, он не сможет тебе напакостить, но ведь скоро ситуация изменится.

— Может быть, вы еще поработаете?

— Нет, возрастной ценз, сам знаешь. Да и достала меня уже руководящая работа. А тебе надо расти, Дима. Человек должен постоянно развиваться. Если ты к тридцати годам достиг того, к чему другие приходят только к концу жизни, это не значит, что теперь ты можешь почивать на лаврах. Стоит только расслабиться, моментально деградируешь. Да и кафедре нужна молодая кровь!

Миллер махнул рукой и поднялся помыть рюмки.

— Иногда, Валериан Павлович, я чувствую себя старше вас, — сказал он. — Да, я, простите за нескромность, хороший хирург и ученый, но это еще не значит, что я буду хорошим руководителем. Тем более в коллективе меня не любят.

— А это и не нужно, — хмыкнул Криворучко. — Тебя уважают и боятся, значит, не посмеют игнорировать твои распоряжения.

— Но будут ли мои распоряжения полезными?

— Начальник, Дима, всегда прав, — гордо заявил Криворучко. — Как-нибудь справишься. Я помогу на первых порах, ведь профессором-консультантом ты меня оставишь?

Миллер пообещал, что возьмет Криворучко на любую должность, которую тот пожелает, и отправился к себе.

— Таня? — обрадовался он, увидев возле своей двери кругленькую фигурку.

— Дмитрий Дмитриевич, я хочу вам сказать...

— Сейчас... — Миллер завозился с ключами. Сердце его, казалось, увеличилось в размерах и колотилось быстро-быстро, словно он только что пробежал кросс. — Выпьете со мной чаю? — Ему с трудом удавалось сохранять свой обычный холодный тон.

— Ой, что вы! Это неудобно...

— Очень удобно. Вы сколько раз угощали нас после операций?

Конфузясь, Таня зашла в кабинет.

— Не будем считаться визитами, — улыбнулась она и села на краешек стула. — Я просто хотела сказать...

— Сначала чай! — невежливо перебил Миллер.

— Дмитрий Дмитриевич, я зашла предупредить, что уеду на несколько дней. До конца недели вам придется работать с другими сестрами. По плану у вас две трепанации и одна операция на плечевом сплетении. Я укомплектовала все три набора, положила ваши любимые инструменты, так что вы предупредите сестру, которая будет с вами работать.

Она поднялась со стула, но Миллер решительно взял ее за локоть и усадил обратно.

— Куда же вы? Чайник вскипел. И, если не секрет, куда вы уезжаете?

Она хихикнула:

— Отправляют на учебу.

— Вас учить — только портить.

Миллер налил Тане чаю в парадную чашку. Эта невесомая, почти прозрачная чашка со строгим греческим рисунком досталась ему от бабушки. Миллер редко пил из нее, боялся разбить. Глядя на чашку, он вспоминал бабушкины руки, ласковые и нежные, с безупречным маникюром и множеством старинных колец. Поэтому и привез вещицу в клинику, где проводил большую долю времени.

— Спасибо за комплимент, но без этих курсов мне не подтвердят категорию.

— У вас уже есть категория? — удивился он.

— Конечно! — Напористое «оканье» казалось Миллеру дивной музыкой. Ему хотелось, чтобы она говорила, говорила без умолку, четко и распевно выговаривая гласные. — Высшая, я ведь уже тринадцать лет работаю.

Он недоверчиво уставился на медсестру.

— Вы что, сразу после детсада попали в училище? Вам же лет двадцать, наверное?

— Двадцать девять.

— Не может быть!

— Это я из-за маленького роста так молодо выгляжу.

— Не только из-за роста. Никогда не встречал у дам ваших лет такого задорного взгляда, — буркнул Миллер. — Но это же очень хорошо, что вы взрослая. Теперь я смогу держаться с вами на равных, а то мне все время хотелось погладить вас по головке и купить вам воздушный шарик.

Таня засмеялась. К чаю она не притронулась: то ли стеснялась, то ли поймала нервные взгляды, которые Миллер бросал на любимую чашку.

— Хорошо, что не в угол поставить. Но вообще-то двадцать лет тоже вполне солидный возраст.

Дмитрий Дмитриевич презрительно приподнял бровь, и тут, как по заказу, дверь кабинета приоткрылась. С несвойственной ему резвостью в помещение вбежал Чесноков, обычно передвигавшийся по клинике со скоростью черепахи.

Халат клинического ординатора был расстегнут, на его шее болтались сразу две хирургические маски, а голову венчал женский одноразовый медицинский берет.

— Вот полюбуйтесь, Таня, на человека в солидном, по вашему мнению, возрасте. Что за вид? Почему у вас берет на голове?

— Смейтесь-смейтесь, — пробасил Чесноков и бесцеремонно плюхнулся на свободный стул. — В супермаркете «Максихауз» теракт! Чаю мне здесь дадут?

Два года назад Чесноков спас Миллера от ножа впавшего в безумие больного и с тех пор стал обращаться с профессором, как с любимым, но, увы, слабоумным дядюшкой. Дмитрий Дмитриевич хотел бы покончить с этой фамильярностью, но не мог — всякий раз он вспоминал, как хладнокровно Чесноков скрутил алкоголика, привезенного в клинику с черепно-мозговой травмой. Неизвестно, сколько народу тот успел бы ранить до появления охраны, если бы не мужество ординатора.

— Самообслуживание. — Миллер показал на чайник и заварку. — Какой еще теракт, Стас?

— Черт его знает. Распорядились всех оповестить насчет боевой готовности. У вас мобильный опять не работает, вот я и прибежал. С ног сбился. Когда вы наконец освоите сотовую связь?

— Что, уже везут пациентов?

— Вроде нет пока.

— Ой, а я что сижу? — спохватилась Таня. — Мне надо в оперблок, наверное, девчонки уже дополнительные операционные разворачивают.

И она умчалась.

— Кто главный? — Миллер достал сигареты, угостил Чеснокова и закурил сам.

— Криворучко, само собой. Он побежал в приемное отделение, разгонять плановых больных. Невропатологов обязал остаться на рабочих местах — они будут ассистировать на операциях при массовом потоке больных. Вы с ним будете на сортировке пострадавших, как самые опытные, а мы уж в операционной займемся.

Миллеру очень хотелось сказать, что ставить Чеснокова самостоятельно оперировать — это тоже теракт, но сейчас, в преддверии тяжелой и долгой работы, обижать его было нельзя. Да и на кого еще можно было рассчитывать? Опытные хирурги должны принимать пострадавших и решать — кого сразу в операционную, кто может подождать, а кто требует только консервативной терапии. Это азы медицины катастроф. Значит, они с Криворучко работают в приемном покое, а все остальные доктора у них примерно такие же, как Чесноков. Просто Чесноков не цитирует с умным видом иностранные журналы и не злоупотребляет медицинскими терминами. Если показать миелограмму[4] ему и другому клиническому ординатору, Белову, и спросить, что они на ней видят, Чесноков скажет: «Хрен его знает», а Белов с важным видом произнесет: «Безусловно, какой-то патологический процесс присутствует». Смысл, конечно, один и тот же, но Стас считается туповатым парнем, а Белов — интеллигентным, мыслящим юношей.

— Я надеюсь на вас, Стас. Только прошу: работайте аккуратно, не спешите, сколько бы каталок с больными ни стояло под дверью. Помните, если я не привезу пациента сам и не потребую немедленно освободить для него стол, значит, время у вас есть. И не обращайте внимания, если анестезиолог или медсестра начнут упрекать вас в медлительности и неловкости. Впрочем, разумный совет лучше принять.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.