Осада

Мехмед покачал головой, и лицо его с глубокими морщинами, избороздившими лоб, показалось лицом усталого зрелого мужчины, а не двадцатилетнего юноши.

— Вы еще молоды, — ответил Лонго. — В мире есть многое помимо городов и славы, за что стоит воевать. Со временем вы узнаете это сами.

— Надеюсь, вы правы. — Мехмед улыбнулся. — Вы столь же мудры, сколь и храбры, — редкое сочетание. Я желаю воздать вам почести как истинному защитнику Константинополя. Я хотел предложить вам место в войске, но, коль скоро вы не способны более служить с мечом в руках, быть может, вы хотите владения, титулы? Я могу дать вам все, что в моей власти.

— Оставьте мне мою команду. Она хорошо служила мне. Я прошу вас пощадить всех на этом корабле и разрешить им отплыть на Хиос.

— Да будет так, — изрек султан, вставая. — Я прикажу моим слугам принести на корабль припасы, необходимые для плавания.

— Благодарю вас, ваше величество.

— Это самое малое из того, что я мог бы сделать для вас. Прощайте, синьор.

Султан покинул каюту, и карауливший у двери юноша проводил его на верхнюю палубу. Там Мехмед подозвал командира стражи.

— Распорядись, чтобы этот корабль смог уплыть без помех, и снабди его необходимым провиантом.

— Будет исполнено, ваше величество.

— И пусть меня соберут в дорогу, седлают коней. Вечером я покину этот город.

— И куда вы направитесь?

— В Эдирне.

Лунный свет заливал комнату сквозь открытое окно. Ситт-хатун лежала в постели, не в силах заснуть. Мехмед должен был приехать назавтра, и султанша боялась его прибытия. Она уже знала о казни Халиля. Неужели Иса изменил? Может быть, он предал и ее? Она содрогнулась от этой мысли.

Из глубины покоев раздался пронзительный вопль. Она вздрогнула и поднялась, озираясь. В спальню вбежала Анна с мечом в руке.

— Что стряслось?

Анна попыталась ответить, но не смогла. На губах ее пузырилась кровь. Служанка осела на пол — в спине ее зияла глубокая рана. Ситт-хатун опустилась на колени рядом с ней.

— Кто это сделал? Что случилось?

Анна сумела выговорить лишь одно слово — «Селим». Затем поперхнулась кровью, задрожала и застыла, мертвая. Ситт-хатун подхватила меч и бросилась в детскую. Двое султанских стражников стояли над телом третьего, неподвижно лежавшего на полу. Но султанша смотрела не на них, а на Селима, плававшего ничком в бассейне. Она выронила меч, подхватила сына, подняла, прижала к груди, качая нежно. Зашептала:

— Селим, ангел мой, очнись, сыночек мой, проснись. Твоя мама здесь, проснись!

Но Селим был мертв.

— Иди с нами, — приказал один из стражников. — Султан ждет тебя.

Султан — вот кто это сделал. Мехмед убил ее дитя! Горе Ситт-хатун преобразилось в ярость, и она поднялась с пола, прижимая к себе тело сына.

— Ну так ведите же, — сказала она стражникам.

Мехмед ждал в зале у покоев жены. Рядом стояли телохранители, поодаль — Гульбехар с Баязидом. Они пришли незваными. Мехмед подумал, что Гульбехар явилась с намерением убедиться в судьбе соперницы.

Двери в покои распахнулись, и та выбежала с мертвым ребенком на руках. Возопила:

— Как ты мог!

Замахнулась, но султан перехватил ее руку.

— Он всего лишь дитя!

— Он ублюдок и сын предателя.

— Да посмотри же на него! Посмотри! — Она протянула бездыханное тело. — Это же твой сын!

Мехмед посмотрел на мертвого. Большие карие глаза Селима были широко раскрыты и, казалось, смотрели укоризненно и скорбно. Сходство было разительным.

Мехмед ощутил, как подступает к горлу тошнота, и отвернулся. Внезапно ему захотелось скорее избавиться от тела, лишь бы эти глаза не взирали с такой печалью, не обвиняли.

— Избавьтесь от тела. Бросьте его в реку.

Стражи принялись отбирать труп ребенка у матери. Ситт-хатун отбивалась, кричала:

— Нет, нет! Селим, дитя мое, отдайте мне его, верните!

Когда тело вырвали и унесли, Ситт-хатун осела на пол, беспомощная и обессилевшая.

— Убей меня, — попросила она тихо. — Убей, и покончим с этим.

— Ты не умрешь. Ты спасла моего единственного сына, Баязида, и потому я пощажу тебя. Но для меня ты умерла. Остаток жизни ты проведешь в изгнании и никогда не увидишь моего лица.

Стражи схватили ее за руки, подняли и потащили прочь. Когда Ситт-хатун волокли мимо Гульбехар, та ухмыльнулась.

Едва султанша скрылась из виду, Гульбехар подошла к Мехмеду, обняла сзади и прошептала:

— Поделом ей и ублюдку!

Мехмед, обернувшись, ударил ее по лицу.

— Шлюха, не думай, что я забыл твое предательство, — молвил он холодно.

Султан взял Баязида за руку и повел, приказав бывшей кадин возвращаться в ее покои.

— Но мой сын! — вскричала Гульбехар.

— Он мой, и только мой, — ответил султан. — Я не позволю настроить его против меня. Уведите ее.

Оставшиеся стражи схватили женщину и потащили прочь.

— Баязид! Сын мой! — рыдала Гульбехар, пока ее волокли.

Баязид заплакал. Выговорил, всхлипывая:

— Селим… Ситт-хатун…

Мехмед поднял сына на руки:

— Успокойся, дитя. Запомни навсегда: у султана нет семьи, нет друзей, нет любимых. Он женат на целой державе, и каждый мечтает завладеть его женой.

После разговора с Мехмедом Лонго быстро терял силы. Он постоянно проваливался в сон и даже, когда просыпался, часто терял сознание. Он бредил, громко кричал, звал на помощь — отбивать турок. Но чаще призывал Софию, и та всегда оказывалась рядом, брала за руку, успокаивала.

Вечером двенадцатого июня, через две недели после падения Константинополя, лихорадка ушла, и Лонго пробудился от полного кошмарами сна с головою свежей и ясной. Он чувствовал себя усталым и разбитым, но на удивление умиротворенным, несмотря на пылавшую в груди боль. Лонго знал: время пришло. София прикорнула рядом, сидя в кресле. Она забылась сном, утомленная. Глаза ее потемнели от слез и бессонных ночей.

— София, — хрипло, чуть слышно прошептал Лонго. — София…

Та вздрогнула и пробудилась, взяла его за руку.

— Ты не спишь… хочешь пить? Я принесу воды.

— Не нужно. Позови Никколо. Пусть принесет перо и бумагу.

София кивнула и вышла. Через пару минут явился управляющий.

— Как вы себя чувствуете, синьор?

— Намного лучше, спасибо. — Лонго вяло улыбнулся, и Никколо хохотнул, но в глазах его стояли слезы. — Садись и пиши.

Никколо уселся за стол. Хрипя и задыхаясь, Лонго продиктовал завещание, оставив титул и владения на Хиосе в пожизненную собственность Уильяма. После смерти Уильяма хиосское владение должно было вернуться к потомкам Лонго. Когда завещание было готово, Лонго сказал:

— Уильям еще молод. Никколо, присмотри за ним. Пусть его земли процветают.

— Я присмотрю, — пообещал тот.

— Спасибо. Теперь оставь бумагу на столе и позови Уильяма. Я хочу переговорить с ним наедине.

Никколо вышел, явился Уильям и сел на табурет у кровати.

— Бумага на столе, — указал Лонго. — Возьми, она твоя.

Уильям взял, прочел.

— Но почему вы не отдаете земли Софии?

— Нет. Ты более чем заслужил их. Я вижу себя в тебе и очень тобой горжусь.

— Благодарю. — Уильям отвернулся, чтобы командир не увидел слез.

— Ради меня позаботься о Софии. И о моем ребенке. Ты будешь отцом для него — ведь меня он так и не увидит. Обещай, что будешь заботиться о нем и любить как родного.

— Я клянусь.

— Спасибо — и прощай. А теперь ступай и позови Софию.

Уильям пожал командиру руку и вышел. Вошла София с чашкой воды, приложила ее к губам умирающего.

— Выпей хоть немного, тебе станет легче.

— Уже нет. Слишком поздно.

— Не говори так. Ты должен бороться.

— Этот бой мне не выиграть.

Она взяла его за руку, и оба замолчали. Вдруг судорога исказила лицо Лонго, боль вытекла из груди и пронизала тело. Но, измучив и истощив до предела, она ушла так же внезапно, как и нахлынула. Лонго лежал недвижимо, закрыв глаза. София склонилась к нему: