Хачатур Абовян

Повергая все вышеизложенное на усмотрение Вашего Высокопревосходительства, я осмеливаюсь изложить и то, что как обстоятельство уже известное между соотечественниками моими, много раз стремившимися к уничтожению развивавшегося моего поприща в службе: поприща, в котором я единственно только мог быть полезным. И теперь, лишением сего места при Университете, я остаюсь совершенно обезоруженным, без малейшего успеха продлить более свои услуги в настоящей должности, на которые они будут смотреть как на униженность. Почему позвольте, Ваше Высокопревосходительство, обратить внимание Ваше в том убеждении, дабы продлить с большею еще пользою труды свои отечеству, и всепокорнейше просить — назначения в должность Профессора Армянского языка при Казанском университете, как месте, к которому я уже был вызываем и несправедливо почти лишившегося его из-за моих единоземцев и еще более потому, что оставаясь при прежней должности, при всем желании быть полезным, не могу уже иметь доверия, что необходимо учителю, со стороны лиц ненавидевших меня.

С глубочайшим высокопочтением и таковою же преданностью осмеливаюсь наименоваться Вашего Высокопревосходительства покорнейший слуга.

X. Абовян».

Нужно думать, копия сделана без надлежащей тщательности, но я не счел возможным вносить исправления: всякое исправление ослабило бы обнаженный трагизм этого человеческого документа.

Посылая это письмо, Абовян был еще твердо уверен, что С. Уваров, очень заинтересован в развитии просвещения среди армян, он верит, или делает вид, будто верит, что предшественник Уварова его готовил для того, чтобы он служил «своему отечеству», а не был бы проповедником влияния и культуры «отечества» Уварова. Он очень боится перспективы отказа, поэтому все письмо написано в просящем тоне. Сквозь эту просьбу видна боязнь остаться в обществе все тех же живодеров. Непринятый в родной стране, он надеялся в Казани продолжить дело подготовки кадров будущей демократической культуры.

Второго июня 1839 года Уваров переслал прошение Абовяна попечителю университета с «покорнейшей просьбой» доставить заключение по нему.

Каково было заключение попечителя, материалы нам не освещают, но Абовяна допустили к испытаниям наравне с клевретом астраханских попов, о чем мы узнаем много позже из письма академика Броссе, адресованного попечителю. К нему мы еще вернемся. Теперь же продолжим обзор событий, придерживаясь хронологической последовательности.

Двадцать девятого августа 1839 года Академия Наук опубликовала в «Известиях Академии» следующие условия конкурса на звание профессора кафедры армянского языка:

«По поручению Е. В. П. Г-на Министра Народного Просвещения Императорская Академия Наук доводит сим до всеобщего сведения об открытии конкурса для замещения новоучреждаемой кафедры армянского языка и литературы при Императорском Казанском Университете.

Так как желательно, чтобы назначенный на сие место профессор с полным знанием своего предмета соединял также основательное ученое образование, то сим приглашаются туземные ученые, желающие участвовать в конкурсе для получения кафедры, доставить Г-ну Непременному Секретарю Академии уже напечатанные труды свои, или за недостатком таковых относящуюся к языку, истории или литературе Армении диссертацию, вместе с критическим переводом какого-либо армянского сочинителя. Труды могут быть сочинены на русском, латинском, французском языке, и, буде рукописи, должны быть четко написаны. Оклад ординарного профессора простирается до 4000 р. ассигнациями, и 500 р. ассигнациями квартирных денег.»

Шестимесячный срок для представления работ истек в марте. Соискателями выступили двое — известный нам протеже астраханских попов — Аваков и X. Абовян.

Хотя и был Абовян в заблуждении на счет намерений Уварова, но на письме к нему не успокоился. Он готовился к предстоящему конкурсу, с объявлением которого Академия задержалась потому, что к лету все академики разъехались и некому было составить объявление (объяснение Уварова).

Когда Абовян послал свои работы на конкурс? Нужно полагать — к февралю 1840 года, ибо по свидетельству академика Броссе к секретарю Академии первыми поступили работы Абовяна, а Уваров пишет, что первые работы пришли «не задолго до минования срока». Одновременно он написал письмо к академику Френу, которое, следовательно, должно относиться также к первым двум месяцам 1840 года.

Письмо это в полном виде нам неизвестно, но отрывки, приведенные Шахазисом, чрезвычайно важны. Они дают ключ к пониманию того, как много надежд возлагал Абовян на своих «благодетелей» и сколь жестоким должно было быть его разочарование.

«Не надеюсь, чтобы подобные работы (представленные на конкурс) соответствовали тем требованиям (которые были выставлены Академией — В. В.), но если бы они удовлетворили, я был бы очень рад, в противном случае я бы просил дорогого господина действительного статского советника (т. е. Френа — В. В.) по крайней мере не считать мою работу бесцельной. О годности грамматики Таппа несомненно не будет возражений, а к другой моей книге я должен приложить объяснение на немецком языке. Я ей посвятил целые ночи. Гессенмюллер (инспектор училища) распорядился начать набор, но когда над ним стряслась эта беда (его отставили от должности — В. В.) дело осталось без призора. В своем объяснении я коснулся всего важного, здесь же я еще добавлю, что сделал расходы. Неужели все эти мои труды должны пойти насмарку? Но я был бы всего более огорчен, если бы Академия не вникла в цель и оставила, чтобы этот несчастный народ днем ходил во мраке. Я могу писать на древне армянском языке, но необходимо сперва осуществить то, что настоятельно потребно. Поэтому надеюсь, что Вы и мой покровитель, многоуважаемый академик Броссе, не оставите без внимания мою просьбу об издании моего сочинения».

Дальше мы увидим, как отнеслись к его просьбе «господин действительный статский советник» и «многоуважаемый покровитель Броссе».

Марий Броссе (Всесоюзная Ленинская биб-ка)

На конкурс Абовян прислал две своих работы. Ниже мы дадим о них реферат академика Броссе, который был назначен рецензентом, по рекомендации Френа. Броссе седьмого мая 1840 года обратился к попечителю с письмом, где весьма осторожно излагал свой взгляд на задачи кафедры, спрашивая мнение университетских заправил. Ему казалось, что Авакова выдвигает попечитель университета Мусин-Пушкин, поэтому хитрый академик вскользь дает ему понять, что он не прочь помочь ему протащить того в профессора: «Один из двух конкурентов, Аваков, чья работа помечена Астраханью, то, что мне дает полагать, что Вы должны его знать (слово неразборчиво)… занялся своей древней литературой, в то время как второй, Абовянов, директор гимназии в Тифлиссе, смотрит на книжный язык Армении или скорее на распространение этого языка как настоящую (помеху) для цивилизации своего народа и рекомендует в первую голову язык народный (Vulgare) или новый. Все те из наших господ, кто его знает, воздают ему большую похвалу, оценивают его как выдающегося армянина и как очень способного для распространения подлинного света на своей родине. Однако его преувеличенная любовь к народному армянскому языку может делать его более годным на должность учителя, которую он имеет в настоящее время, чем профессора в университете».

Хотел ли Броссе предупредить желание «господина попечителя» протащить своего человека или с академической изысканностью он доносил о желании господ петербургских «благодетелей», чтобы Абовян остался на Кавказе, судить трудно. Всего вероятней мы в данном случае имеем и то и другое: душа академика достаточно вместительна, чтобы вместить несколько чувств, сходных с отмеченными.

Не дожидаясь ответа, Броссе представил свое заключение Конференции Академии Наук и, получив одобрение, передал его министру просвещения. Заключение представляет несомненный интерес для биографии Абовяна, ибо обе представленные Абовяном рукописи были ему возвращены и не были никогда изданы, о них мы можем судить лишь по пересказу академического референта.