Страница 48 из 79
Судья окинул Галуа сочувственным взглядом.
— Вы полагаете, король способен совершить незаконные действия?
— Каждому, кто хоть что-нибудь смыслит, ясно, что недалек день, когда король будет виновен в этом преступлении. Если, по совести говоря, он его уже не совершил.
Мосье Дюпон сидел с видом человека, решившего покориться своей судьбе. Распай пробормотал:
— Никогда не видел, чтоб кто-нибудь так рьяно стремился к собственной гибели.
— Пожалуйста, объясните, что вы хотите сказать, — потребовал председатель.
— Разве это не очевидно, мосье?
В первый раз в голосе судьи послышалось легкое нетерпение:
— Будьте добры объяснить.
— Я имел в виду следующее. Действия правительства приводят к заключению, что Луи-Филипп когда-нибудь станет предателем, если уже не стал им. Обратимся к фактам, из них это ясно следует. В самом деле! Вспомним вступление Луи-Филиппа на престол. Разве король не подготовил его заранее? Не уверял ли он неоднократно Карла Десятого, что он-де его самый верный подданный? Далее…
Вмешался мосье Дюпон:
— Мосье председатель! Прошу вас не продолжать допроса. Я признаю, что предмет, затронутый мосье Галуа, таит опасность для него самого. Но еще большую опасность таит он для короля. Если допрос пойдет в этом направлении, я должен буду, как бы мне это ни было неприятно, присовокупить мои собственные объяснения. У меня в распоряжении находятся не оставляющие сомнений доказательства, что вступление Луи-Филиппа на престол было действительно подготовлено заранее. Эти доказательства я буду вынужден представить присяжным.
Судья с раздражением возразил:
— Я имею право вести допрос по собственному усмотрению и задавать обвиняемому любые вопросы, какие сочту нужным.
Тогда произошло нечто непредвиденное.
Встал королевский прокурор мосье Миллер:
— Я присоединяюсь к защитнику и прошу председателя суда не вести допрос по этому руслу.
Присяжные и публика застыли в недоумении. Мосье Ноден повернулся к присяжным:
— Присяжные поймут, почему я прекращаю допрос. — Он указал на нож, лежавший на столе. — Обвиняемый, почему вы принесли этот нож на банкет?
— Совершенно случайно. С тех пор как купил, я постоянно носил его при себе.
— Он был сделан специально по вашему заказу?
Галуа улыбнулся, как будто вопрос позабавил его.
— Да, мосье. Превосходный инструмент, не так ли? Такими ножами республиканцы режут цыплят или индеек.
Председатель не выдержал.
— Благодарю вас, — сказал он. — Пока что все.
Вереницей потянулись свидетели. Первые шесть были лакеи, которые давали показания, касающиеся общей атмосферы на банкете.
Ввели писателя Густава Друино.
— Поднимите правую руку, — сказал судья.
Мосье Друино руки не поднял.
— Мосье, — заявил он с достоинством, — я отказываюсь принять присягу. Из протоколов следствия вам должно быть известно, что я не чувствую себя ни обязанным, ни расположенным давать какие бы то ни было показания о том, что случилось на закрытом банкете. Я не намерен игнорировать закон. Но повторяю: банкет был закрытым, и, поскольку дело касается меня, это освобождает от обязанности давать показания.
Председатель терпеливо объяснил:
— Каждый, кто вызван в суд, должен давать все показания, какими он располагает, если свидетель не принадлежит к одной из категорий, с которых закон снимает это обязательство.
Мосье Друино приложил левую руку к сердцу.
— Я торжественно заявляю, что никогда не соглашусь дать показания о событиях частного характера. Существует закон более священный, чем тот, который записан на бренной бумаге. И это закон чести. Господа присяжные поймут меня.
Для прокурора это был ответственный момент. Он знал, что Друино сидел на банкете рядом с Галуа и после тоста за Луи-Филиппа с возмущением покинул зал. Вопрос, были сказаны слова «если он предаст» или нет, должен решиться его показаниями. И поэтому мосье Миллер настаивал:
— Мосье Друино обязан дать показания. В противном случае он будет отвечать по статьям 355 и 80 уголовного кодекса.
Перечень статей не испугал мосье Друино, его абсолютное спокойствие и превосходные манеры не изменили ему.
— Когда меня вызвали на предварительный допрос, я был подвергнут штрафу за отказ дать показания. Мне представляется, что в силу принципа «non bis idem»[12] меня не могут оштрафовать вторично; закон не наказывает дважды за один и тот же проступок.
Однако мосье Друино заблуждался. Он понял это, когда, посоветовавшись с членами суда, председатель приговорил его к штрафу в сто франков.
Потом давали свидетельские показания другие соседи Галуа по банкету. Да, все они ясно слышали, что Галуа сказал: «За Луи-Филиппа, если он предаст».
Наступил вечер, когда напыщенно, с широкими и драматическими жестами начал речь прокурор:
— Многие заслуживающие наказания преступления содеяны республиканцами. Но ни разу с июльских дней ни один республиканец не осмелился угрожать жизни законного короля французов. Ни разу до девятого мая! В этот день Эварист Галуа замахнулся ножом, который, по его собственному признанию, собирался обагрить кровью короля. Здесь, у вас на глазах, господа присяжные, он признался, что хотел либо сам запятнать нож кровью короля, либо побудить других к величайшему преступлению, какое способен задумать ум человеческий. У него хватило преступного мужества произнести свои угрозы в публичном месте.
Но преступление это, каким бы опасным и безумным оно ни казалось, в действительности еще ужаснее. В ответ на вопрос следователя заключенный Галуа признался, что сказал: «За Луи-Филиппа». Но сегодня он запел по-иному. Теперь он утверждает, что сказал: «За Луи-Филиппа, если он предаст». Следовательно, один раз он солгал, это очевидно. Либо раньше, либо теперь. Когда же? Во время следствия или на суде? Не разумно ли предположить, что, несмотря на свое вульгарное бахвальство, обвиняемый страшится гнева народа, выразителями которого явитесь вы, признав его виновным? Не разумно ли предположить, что именно боязнь вашего приговора вынудила его изменить свое признание? Как иначе можем мы объяснить, что спустя месяц после снискавшего позорную известность банкета он помнит все лучше, чем спустя неделю? Единственно возможное заключение таково: обвиняемый лгал вам. Он угрожал жизни короля, подняв кинжал и говоря: «За Луи-Филиппа».
Господа присяжные! Здесь, перед нами, один из самых опасных людей, когда-либо стоявших перед судом. Он представляет собой опасность для жизни короля, для каждого, кто желает наслаждаться миром и свободой, завоеванными в июльских боях. Он опасен вдвойне, ибо он человек образованный и мыслящий. Он бывший студент Нормальной школы, исключенный оттуда за испорченность и безнравственность.
Господа присяжные! Лишь объявив арестованного виновным, лишь приговорив его к длительному тюремному заключению, сможем мы показать, что Франция дорожит безопасностью короля. Обвиняемый посмел не только угрожать королю. Здесь, в этом зале суда, отважился он нанести королю оскорбление. Он дерзнул заявить, что король французов, поклявшийся соблюдать законы Франции, способен изменить. Уже это одно должно послужить вам достаточно убедительным доказательством. Этот человек заслуживает единственного приговора: виновен! Не осудив его, не остановив руку, которая занесла кинжал, вы предадите Францию анархии.
Господа присяжные! Выполните свой долг перед королем и Францией. Французские законы охраняют жизнь смиреннейшего из подданных страны. Но превыше всего они должны охранять человека, который является королем французского народа. Покажите же миру, что во Франции царит закон, что Франция защищает своего короля. Это ваша привилегия и обязанность.
Прокурор деликатно отер платком пот со лба, сел и с безучастным видом огляделся по сторонам. Судья обратился к Галуа:
— Обвиняемый Галуа, имеете ли вы сказать что-либо в свою защиту?
12
(лат. Не дважды за одно и то же) — принцип прав человека и уголовного права, согласно которому не должно быть двух взысканий за одну провинность. — Прим. сканериста.