Черный оазис

Этой ночью Фарфоровая Зами не танцевала. Она обиделась на Камин. Ему было тоже жалко Деревянного Ло, но обида Зами тревожила его еще больше. Танцовщица не разговаривала с Камином целых три дня, которые показались ему невыносимой вечностью. К счастью, постепенно боль от утраты притупилась: озорной характер Зами не позволял ей грустить слишком долго, и вот она уже снова порхает по комнате на радость Камину и Капитану.

Прошло время, в течение которого Камин все чаще стал ловить себя на мысли, что все было бы еще лучше, кабы не было Капитана. Этот заносчивый мягкотелый зануда порой так раздражал Камин, что угли в нем начинали стрелять и выскакивать на мраморный пол комнаты. Когда Камин ловил в зеркальном отражении сальный взгляд Капитана, которым тот неотрывно следил за танцующей Зами, он готов был немедленно превратить Капитана в лужицу горячего воска. Удерживало его лишь то, что Фарфоровая Зами в этом случае сильно бы огорчилась и, возможно, никогда не простила бы Камину этой выходки. А еще Камину все чаще стало казаться, будто Капитан и Зами, стоящие рядом, тайком от него перешептываются. Как же коварен был этот прикинувшийся простачком Капитан!

И вот, дождавшись, когда Хозяин вынесет в очередной раз из комнаты Фарфоровую Зами и они с Капитаном останутся наедине, Камин решил предложить тому удивить танцовщицу. Он убедил Капитана, что кусочек веревки, торчащий из его восковой фуражки, создан для горения. В конце концов, доверчивый Капитан поверил в то, что небольшой огонек не принесет ему ощутимого вреда, зато Фарфоровая Зами наверняка будет в восторге. Ведь она всегда восхищалась огнем в Камине, но страх мешал ей подойти ближе…

Фарфоровая Зами звонко смеялась, хлопала в ладоши и танцевала вокруг довольного Капитана. На его голове горел огонек, отбрасывавший на темную поверхность Камина кружок света, в котором купалась счастливая Зами. Через какое-то время она утомилась, забралась на свой шар и задремала. А Капитан все стоял и медленно таял. Он не знал, как погасить огонек на своей голове, а Камин почему-то не отзывался. Восковые слезы стекали по кителю Капитана, а к утру от него остался лишь жалкий безжизненный огарок…

Дни и ночи бежали чередой. В комнате с мраморным полом поселилась тоска. Казалось бы, Камин должен быть счастлив: Фарфоровая Зами теперь каждую ночь танцевала лишь для него. Но в отражении ее глаз он видел грусть, в поутру Камин находил на полу ее крохотные фарфоровые слезинки. И была еще одна проблема — Хозяин. Когда он приходил и хватал изящную Зами своими грубыми руками, у Камина внутри все замирало, от возмущения он начинал дымить и громко вздыхать. И самое обидное было то, что Зами нравилось оказываться в руках Хозяина…

— Почему ты боишься подойти ко мне? — спросил ее 'Камин как-то раз.

— Твой огонь, он такой красивый, но одновременно и ужасный/ — с трепетом ответила звонкоголосая Зами. — Он погубил Капитана и Деревянного Ло…

— Тебе нечего бояться, — успокаивал ее Камин. — Твое хрупкое тело тоже закалено огнем. Он не причинит тебе вреда. Иди же ко мне, Зами!

Танцовщица некоторое время боролась со страхом, но потом все-таки спрыгнула на диван, с него — на подушку, валявшуюся на полу и, наконец, оказалась у самой каминной решетки.

— Вот видишь, это совсем не страшно, — Камин подрагивал от переполнявших его чувств: еще никогда он не видел Зами так близко. Он бережно ласкал ее языками пламени.

— Мне жарко! — Фарфоровая Зами замирала от страха и восхищения одновременно.

— Моя любимая Зами! — вспыхивал всеми своими угольками Камин.

В этот момент в комнату вошел Хозяин. Камин сразу неодобрительно заворчал. Хозяина удивило, что его любимая статуэтка находится на полу, возле каминной решетки. Он наклонился и поднял ее…

Громкий вскрик Хозяина эхом отразился от стен комнаты. Обжегшись о раскаленный фарфор Зами, он выронил статуэтку и она, слабо вскрикнув, полетела вниз, ударилась о мраморный пол и разлетелась на сотню осколков.

Камин издал протяжный вой. Хозяин схватился за голову и присел над осколками любимой статуэтки. На глазах его заблестели слезы.

— Собери ее осколки и брось в очаг, — услышал он гулкий голос, который исходил из камина.

Хозяин опешил.

— Я буду согревать их вечерами и думать о ней, о моей Фарфоровой Зами… — продолжал Камин.

— Нет! — запротестовал Хозяин. — Это моя статуэтка! Это ты виноват в том, что ее не стало! — Он принес метлу, грубо сгреб осколки с мраморного пола и вынес из комнаты.

С тех пор никто больше не мог разжечь камин. Хозяин приглашал мастеров, чтобы они исправили его, но огонь никак не разгорался. В конце концов бесполезный камин заложили кирпичом.

— Это случилось, когда мне было четырнадцать, — произнесла Инна.

Наступило утро. Она лежала, положив голову Артему на плечо.

— Военрук повел наш класс на экскурсию в воинскую часть. Мы ходили по казармам с нереально образцово заправленными кроватями, по учебным классам, где солдаты зубрили уставы, наблюдали, как они маршируют на чисто подметенном плацу, как моют военную технику и белят бордюры. А еще нас накормили сытным обедом в солдатской столовой. Мне, помнится, понравилось тогда, что у нас в армии царит такой порядок. Все без исключения военнослужащие казались мне такими подтянутыми, сильными и добрыми. Как хорошо, думала я, что такие люди оберегают нашу жизнь. Не было для меня в тот день одежды красивее, чем военная форма. Я спросила тогда военрука, берут ли в суворовское училище девочек. Он ответил, что точно не уверен в этом. Меня так впечатлило все в воинской части — и спортивные снаряды, и оружейная комната, и даже режим дня, — что на следующий день я снова туда вернулась. Уже одна…

— Тебе не обязательно все это вспоминать. — Горин бережно поглаживал Инну по спине.

— Нет, мне хочется, чтобы ты знал. — Она приподняла голову, заглянув Артему в глаза, затем опустила ее обратно. — На КПП меня, естественно, не пропустили. Я пыталась объяснить, что не далее как вчера была здесь, но зевавший солдат на все мои аргументы отвечал коротко: «Не положено». Возвращаться обратно на трясущемся автобусе не хотелось, и я принялась бродить вдоль металлических прутьев забора, разглядывая сквозь него военные машины и патриотические лозунги. Через некоторое время с той стороны ко мне вразвалочку подошли двое солдат. У них был несколько расхлябанный, не соответствующий моим представлениям вид: расстегнутые воротнички, болтающиеся ремни и кеды вместо кирзовых сапог. Они поинтересовались, что я здесь делаю. Я выложила им все и спросила, не помогут ли они мне попасть внутрь. Солдаты переглянулись, и один из них показал мне в сторону леса, сообщив, что там у них полигон. Солдат сказал, что я могу пойти туда, а он по рации предупредит, чтобы мне разрешили прокатиться на танке и, может быть, даже пострелять из автомата. Я сразу про все на свете забыла и бросилась к лесу сломя голову. Побродив среди деревьев какое-то время, я испугалась, что заблудилась, и несколько раз крикнула «ау». Вскоре кусты зашевелились и ко мне вышли те самые солдаты. «Что, покаталась на танке?» — спросил один из них. А второй при этом как-то неприятно расхохотался. Мне показалось тогда, что они надо мной так зло пошутили, и вместо того чтобы испугаться и бежать, я рассердилась и сказала солдатам пару ласковых словечек. Тогда один из солдат вытащил из-за пазухи гранату и сказал, что если ее засунуть мне в штаны и дернуть кольцо, то меня разнесет на мелкие кусочки, которые даже милиция найти не сумеет. После этого второй грубо оскорбил меня. Вот здесь я уже перепугалась по-настоящему, поняла, что сейчас может произойти, и заревела. Но это их еще больше раззадорило. «Давай, снимай все, а то взорвем!» — угрожали они. Откуда мне, несмышленой четырнадцатилетней девчонке, было знать, что граната учебная? Всхлипывая, я разулась, стянула джинсы и сняла футболку. Один из них подскочил и больно дернул меня за волосы. Мне было так жутко, что я боялась пошевелиться. После этого начался настоящий кошмар: они заставили меня бегать вокруг деревьев, ползать на четвереньках и по-пластунски. При этом они больно хлестали меня прутьями, изготовленными из веток, и пинали. Я вошла тогда в настоящий ступор: слепо повиновалась всем их приказам, и, вообще, чувствовала себя, словно загнанное животное. Когда солдаты вдоволь развлеклись, я уже едва ли что-то соображала — как сквозь пелену я услышала последние слова солдат: «Если кому скажешь, сука, мы отыщем тебя и взорвем». «Захочешь еще раз на танке покататься — приходи», — добавил второй. Они расхохотались и ушли. Я еще какое-то время лежала, не в силах остановить дрожь, затем кое-как оделась и побрела прочь. Как добралась домой — не помню. Родители работали за границей, а бабка ничего не заметила. Я залезла в ванную и сидела там, наблюдая, как вместе с водой с меня стекает кровь. Потом меня долго рвало, и почти до самой ночи я не могла себя заставить выключить воду и выбраться из-под струй воды. Я ненавидела себя за то, что оказалась такой слабой и трусливой. За то, что не смогла дать достойный отпор…