Нереальная реальность

Во всем здесь было очарование полутьмы, размытых теней и неясных бликов. Странный, притягательный, сладостный мир бесплодного, но прекрасного томления духа.

Граф ничего не ел. Перед ним стоял полупустой кубок с кроваво‑красным вином, но он едва пригубил его. Он блестяще владел искусством светского разговора. Обтекаемые фразы, вежливые обороты – кажется, в них есть что‑то важное, но на самом деле – из них не извлечешь ничего. А у Лаврушина было немало вопросов. Наконец, решив нарушить правила хорошего тона, перед тем, как подали сладкое, он произнес:

– Здесь все твердят о мобилизации.

– И неудивительно, – на лице графа появилось недовольное выражение.

– Что такое мобилизация?

– Призыв на войну, что же еще.

– Но о какой мобилизации говорили в «Таверне у сухой речки»?

– На большую войну.

– О мобилизации долдонят во всех измерениях.

– Значит, это очень большая война, – усмехнулся граф Дракула.

– Большая война – большая беда.

– Все зависит от точки зрения, – пожал плечами граф.

– И вас тоже касается мобилизация?

– Меня? – граф улыбнулся неуместности такой постановки вопроса. – Граф Дракула стоит особняком. Он не играет в холодные игры. Его не трогает наступление льдов.

– Льдов?

– Вам и это неизвестно?

– Нет.

– Завидую вам. Как это прекрасно – находиться в полном неведении… Еще вина!

Вино было легкое и лишь слегка туманило голову. И его хотелось все больше.

– Вы слышали о Большом Японце? – начал напирать Степан.

– Его здесь нет, – губы Дракулы тронула усмешка.

– И не бывает?

– Бывает, – с таинственной многозначительностью произнес граф.

Лаврушин удивлялся своему аппетиту. А еще больше удивлялся, что не ощущались, как он обожрался, будто последний свин. На желудке было легко. И на душе – тоже.

Лунный свет струился в стрельчатые окна. И свечи горели не желто, а холодно, голубовато‑серебристо. В вампирьем замке было что‑то магнетическое, притягательное. И это пугало.

Трапеза была нарушена самым наглым образом.

Послышался резкий хлопок, будто рванула хлопушка. И рядом со столом возник Чернокнижник. Он был в том же одеянии, в тех же черных очках, только без своего любимого барбоса. Он удовлетворенно произнес:

– Здесь.

Лаврушин поперхнулся розовым вином. А Степан сжал обеденный нож, которым вполне можно было забить кабана.

– Не помню, чтобы направлял вам приглашение, мой друг, – сказал граф. – Но все равно спасибо, что решили скрасить мое одиночество. Присаживайтесь.

– Мне нужны они! – Чернокнижник ткнул пальцем в Лаврушина.

– Мои гости?

– Но не мои. Это мой мир, граф. Вы знаете об этом.

– Но ведь и вы знаете, что Дракулы никогда не нарушали законов гостеприимства.

– Когда‑то надо начинать. Я забираю их с собой.

– Вы ошибаетесь. Вы не возьмете их.

– Нет, тут вы ошибаетесь, граф, – Чернокнижник извлек из кармана два вырванных человеческих глаза, и они, зашевелившись, уставились на Дракулу. Зрелище было не для слабонервных.

– Битва? – спросил граф.

– Зачем? Просто отдайте их мне.

– Нет.

– Мои слуги сейчас под стенами вашего замка.

– Под неприступными стенами, Чернокнижник.

– Да? Но там мобилизованные из многих миров.

Лаврушин медленно повернул голову. Ох, как ему не хотелось ее поворачивать. И не хотелось глядеть в окна.

За окнами копошилась тьма. Мерцали бледные огоньки, они хаотично перемещались. И там будто бугрилось что‑то огромное, неизмеримо мерзкое.

– Будем биться! – резко воскликнул граф.

– Вы не одолеете эту орду. Никаких чар не хватит, чтобы сдержать ее! – Чернокнижник произнес эти слова торжественно. – Мобилизованные! Кто может противостоять их напору? Что может сдержать стихию их ненависти? В какие рамки вместишь эту злобу?!

– Ох, сильно‑сильно подеремся. Хорошо, – послышался тоненький голосок. В зале материализовался еще один человек – или нечеловек, кто их разберет. Он был мал, чуть больше метра высотой.

– Большой Японец! – поразился Чернокнижник.

– Ваша правда, – Большой Японец метрового роста, сложив лодочкой ладони на груди, вежливо поклонился.

* * *

Сюрпризы‑сюрпризы. «Ни часа без сюрпризов» – такой лозунг начертал бы Лаврушин на своем фамильном гербе.

Лицо Чернокнижника на миг изменилось. По нему волной прошла судорога. А потом появилась неуверенность. Но она быстро сменилась торжеством.

– Я тебя не звал, Великий Чак. Ты сам пришел. Ты сам выбрал погибель. Ты – в ловушке!

– Ваша правда, – еще раз поклонился Большой Японец.

– Как ты посмел прийти сюда, в запретный для Солнечных Воинов мир? – спросил Чернокнижник. И опять засмеялся. Смеялся победно.

– Очень‑очень хотелось.

– Тебе хотелось погибнуть? Ну что ж, Верхние Хозяева Больших Льдов любят души самоубийц!

– Очень хотелось их спасти, – Большой Японец поклонился в сторону Степана и Лаврушина.

– Ты глупее, чем я думал. Их нельзя спасти. Они мои. Мое воинство за порогом готово разорвать их на куски!

– Музыкант. Сам себя спасет, – продолжая кланяться, заверил Большой Японец.

– Какой это Музыкант? Крыса! Жалкий неудачник! Поздно, – Чернокнижник сделал жест, и послышался скрежещущий вой из десятка тысяч нечеловеческих глоток за стенами замка. – На приступ, мои слуги! На приступ, темная рать!

Дракула шагнул к стене и снял висящий рядом на гобелене двуручный меч.

– Так дрался я против полчищ сарацинов! – крикнул граф с отчаянной радостью воина, дождавшегося горячего дельца. Он взмахнул мечом, со свистом рассекая воздух, и устремился на Чернокнижника.

В руке черного колдуна возник амулет в форме семиконечной звезды, вспыхнувший ярким пламенем. И противники сошлись в ожесточенной схватке. В их лице в бою сошлись огромные силы, наполняемые из единого источника, название которому – Тьма.

А рвы замка уже волной цунами пересекала нечисть. Мерзкие, жаждущие разрушения создания карабкалась по стенам, сметая защитников – призрачных воинов и солдат из плоти и крови. Рыкали пушки, лязгал металл, скрежетали когти. И витал надо всем этим дикий визг боли, ужаса, торжества – он без труда пробивал толстые стены.

Дракула и Чернокнижник закружились в странном танце, их начал окутывать светящийся белый кокон.

– Давно‑давно они хотели драться, – пояснил Большой Японец, на лице которого не было и намека на беспокойство. – И дерутся наконец.

В окна грудью бились огромные чернильно‑черные птицы, заслонявшие звезды и разрубающие крыльями большой серебряный диск полной Луны. Их клювы долбили по крепкому стеклу, от чего по нему начала расползаться паутина трещин.

– Я вас отсюда не возьму, – сообщил Большой Китаец. – Силы нет.

– Мы погибнем! – воскликнул Лаврушин.

Этот крик души слишком часто вырывался у него последние дни.

– Сила есть, – японец не уставал кланяться. – Не у меня. У тебя. Ты имеешь инструмент. Ты прошел испытания. Ты играй.

– Нет! Я не умею!

– Иначе умрем. Плохо умрем. Мне без вас тоже не уйти. Я в ловушке. Это холодный мир.

– Холодный мир?

– Воин солнца не должен сюда лезть. Кто влез – не уйдет. Совсем не уйдет.

– Почему?

– Холодный мир хранят семьсот ифритов и восемнадцать черных птиц Тота. Они пропускают сюда всех, но не выпускают никого. Только Музыкант может открыть здесь ворота.

Стекло треснуло. Осыпалось. И в зал ворвался поток черных птиц.

Они закружились – осознанно, слаженно, едино. Казалось, будто под сводчатым потолком ворочается мельничное колесо. И оно спускалось все ниже.