Страница 66 из 88
– Пока нигде. Найдем тихий отель, – сказал Степан.
– Ни в коем случае! У меня большой дом. У меня большая семья. У меня много гостей. Еще двое не помешают.
– Вы любезны.
– Нет, это вы любезны, что согласились быть моими гостями.
– Но наша любезность ни в какое сравнение не идет с вашей, – решил поупражняться в политесе Степан.
– Что же, – согласился дон Рубакис. – Наверное, так и есть.
После того, как друзья расположились в гостевой комнате, их снова пригласили к хозяину дома в просторную залу с камином.
– Вы что‑то говорили о своих делах? – рассеянно осведомился он, теребя золотую с бриллиантом заколку пальцем, сдавленным массивным рубиновым кольцом.
– Вы ничего не слышали о Большой Японце? – спросил Лаврушин.
– Нет.
– Он же Змеевед. Он же Великий Чак.
– Не слышал, – Дон Рубакис указал на стаканчики с виски. – Угощайтесь.
– Он очень нужен нам, – жалостливо произнес Лаврушин.
– Ну что же. Если он в городе, мы найдем его…
Они выпили с хозяином дома. Тот занял у них каких‑то полтора часа разговорами о своих домашних делах, который были куда запутаннее, чем все тайны мадридского двора за все столетия его существования.
Так началась жизнь друзей в доме дона Рубакиса.
Дом действительно был большой, трехэтажный, с бесчисленными комнатами и походил на проходной двор. По нему все время слонялись какие‑то люди, от которых начинало рябить в глазах. Среди них были молодые и не очень. Были типы с внешностью героев‑любовников, коварных искусителей и простецкие наивные парни с голубыми глупыми очами. Были толстые матроны и нежные юные создания, напоминающие несорванный цветок. В общем, много кто был. И все без устали, без продыха, без остановки выясняли отношения. И интриговали.
Лаврушину и Степану отвели комнату на втором этаже, из нее двери выходили на балкончик, а оттуда открывался вид на огромную гостиную с диваном, несколькими креслами и бесчисленными кадками с различными растениями. Эта гостиная была вечным Ватерлоо – полем нескончаемой битвы. А белый мягкий диван был бруствером, на нем кипели жестокие схватки, разгорались безумные страсти.
Стены были тонкие, и все происходящее было слышно прекрасно – достаточно было выглянуть через прозрачную дверь, чтобы стать свидетелем происходящего внизу. Так что друзья были вынуждены выслушивать все!
Через некоторое время они начали ориентироваться в местных интригах.
Итак, любимая тема разборок – кто чей отец. Все обитатели дома были помешаны на этом вопросе. Кто их настоящие отцы – этого не знал почти никто из обитателей. То ли такой бардак царил тут, то ли действительно собрались исключительно сиротствующие при живых папашах бедолаги.
В гостиной – молодой сеньор и сеньорита лет сорока.
– Если ты дашь мне сто тысяч долларов, я скажу, кто твой отец? – нагло ухмыляется сеньорита.
– Как смеешь ты, подлая?
– Смею. Я сделаю все ради денег…
В гостиной мальчишка лет двенадцати с пожилым мужчиной, похожим на крестного отца итальянской мафии и одновременно на старого развратника. Смахивая слезу «мафиози» извещает:
– Педро, я знал твою мать.
– Ты мой отец?
– Нет, я не твой отец.
– А кто мой отец?
– Твой отец умер, когда тебе было три дня. Он был бродягой.
– Ты лжешь. Я не вынесу этого!
– Мужайся…
Второй вечный вопрос и камень преткновения, помассивнее стоунхенжевского мегалита – кто чья мать. В гостиной тот же «крестный отец» – на этот раз с молодым человеком, с которого недавно требовали сто тысяч.
– Она моя мать, – орет молодой человек, бия себя ладонью в грудь, по щекам катятся слезы.
– Нет. Она тебе чужая женщина.
– Я застрелюсь?
– Ха‑ха‑ха. А я получу все наследство.
– Я тогда застрелю тебя.
– Ха‑ха‑ха. И отправишься в руки палача за убийство. Я все продумал…
Третий блок проблем – ревность и измены.
Две дамы.
– Подлая разлучница, ты не хотела нашего счастья с Леонсио!
– Да, я не хотела твоего счастья с Леонсио!
– Но почему?
– Потому что твой отец обесчестил мою бабушку!
– Ах.
– На моей груди змеей взросла месть. И вот я нашла для нее повод.
– Ах…
Четвертое – дележ наследства. Делили имущество какого‑то дедушки, лежавшего на третьем этаже под капельницей. Все не могли дождаться, когда он отдаст концы. Ждали, правда, куда с меньшим напряжением, когда отдаст концы и хозяин дома дон Рубакис, но тот пока выглядел здоровым, так что эта тема была не так актуальна.
Те же две женщины в гостиной. Одна истошно орет:
– Он завещает все мне.
– Нет, мне!
– Нет, не тебе. Ты лгала ему всю жизнь!
– И поэтому заработала все это. И получу наследство старого негодяя!
К своему удивлению Степан и Лаврушин на следующий день увидели в гостиной своих старых знакомых – Хуана и Хуаниту.
– Интересно, он обесчестил ее, как обещал в лесу? – с интересом спросил Степан.
– Вряд ли. Она все так же чиста и невинна, – ответил Лаврушин.
В общем, скучать не приходилось. Конечно, если не считать того, что сами разборы были невыносимо скучны. Только и слышно:
– Мы отсудим у него фазенду…
– Он больше не увидит своего имени в учредителях компании…
– Я продам документы…
– Я отомщу ему за позор…
– Он не увидит нашу малютку…
Эти люди не уставали грохаться в обмороки. Иногда они пытались вешаться и стреляться, так что Степану с Лаврушиным приходилось бежать вниз и вытаскивать их из петли. Горели синим пламенем какие‑то фирмы и компании. Но потом выяснялось, что они вовсе не сгорели. Люди из ничего зарабатывали миллионы, но потом они же, будто забыв, куда их спрятали, приходили побираться и просить денег на еду, поскольку они голодают. Все здесь было наперекосяк, по‑глупому.
И все друг другу врали. По крупному, по мелочам, средне – ни так, ни сяк. Ежедневно и еженощно. Врали без устали. Полезно или бесполезно. От этого вранья возникали постоянные недоразумения. Если бы они все сели однажды вечерочком и поговорили по душам, то им жилось бы куда легче. Но легче здесь жить никто не хотел, а все мечтали только об одном – запутать и без того донельзя запутанные отношения.
Все эти ненормальные раздражали. Единственно, кто вызывал симпатию, был хозяин дома – дон Рубакис. Он заслуживал и сочувствия, поскольку управляться с таким борделем – тут нужны нервы из титана. Он вечно все забывал, поскольку запомнить перипетии происходящего здесь – не в человеческих силах. Хуже всего, что забывал он и об обещании найти Большого Японца. Но когда ему напоминали, он хлопал себя по лбу и неотложно отряжал своих людей на поиски.
Дни проходили за днями. Обитатели дома постепенно стали воспринимать Степана и Лаврушина как обычных домочадцев и предпринимали попытки втянуть их в свои интриги. Обиженные женщины приходили им изливать душу и пытались через них на кого‑то воздействовать. Начались сцены ревности – хотя друзья и не давали поводов. Кому‑то взбрело в голову, что у Степана с Хуанитой что‑то было, и три дня все питались этими слухами. Потом Хуан решил, что друзья зарятся на дедушкино завещание, хотя этого дедушку, который стонал на третьем этаже в проводах и трубках, в обнимку с молоденькой медсестрой, те ни разу не видели.
– Чую, плохо все это кончится, – сказал Лаврушин, когда им удалось выставить из комнаты дона Хуана с револьвером, из которого тот целился то в гостей, то себе в сердце.
– Ничего, выживем.
На следующий день они встретили дона Рубакиса. Тот на них посмотрел, будто увидел в первый раз, а потом вдруг привычно хлопнул себя по лбу: