Страница 15 из 88
Лаврушин нехотя сошел на испещренный следами гусениц бетон. Безрадостно оглядел мрачный двор‑колодец метров тридцати в диаметре с уходящими высоко вверх серыми безнадежно серыми стенами без единого окошка.
Пленников грубо толкнули в сторону металлической двери, которая при их приближении с лязгом провалилась вниз. За ней шли длинные, без окон и дверей коридоры с бугристыми, грубо отштукатуренными стенами.
«Ни окон, ни дверей, полна горница людей». Должны быть здесь люди, как в любой уважающей себя тюрьме. Что это тюрьма – было очевидно. А чтоб у Звездоликого, да тюрьма пустовала. Не может такого быть!
Охранники остановились перед распахнутой тяжелой металлической дверью. Лаврушин получил удар прикладом в спину, пролетел несколько метров и упал. За ним последовал Степан – он тоже плюхнулся на пол, но с гораздо большим шумом, как мешок с мукой.
– Ну что за подлецы, – Лаврушин, простонав и потирая спину, присел на корточки.
Дверь закрылась, камера погрузилась в темноту.
Лаврушин поднялся на ноги, чувствуя, что стоит на чем‑то мягком и упругом и, выставив перед собой руку, осторожно направился вперед. Споткнулся обо что‑то тоже мягкое и упал, почувствовав, что упал на какой‑то предмет мебели типа кресла.
И зажмурился. Свет резанул по глазам. Он был ярок, как в операционной.
– Дела‑а, – произнес Степан.
– Ничего себе, – следом сказал Лаврушин, когда открыл глаза и огляделся.
Он ожидал увидеть что угодно – острые крючья, деревянные колья, ржавые от крови пыточные инструменты, разложенные на столе, или дыбу на худой счет. Лежанка из хвороста, лужа на полу и склизские стены, усыпанный битыми бутылочными стеклами пол, крысиный писк и шорох – это было бы нормально для тюрьмы. Но…
– Это что, санаторий? – деловито осведомился Степан.
Видимо, диктатор не терял надежды договориться по‑хорошему. Потому и предоставил подобные апартаменты, тянущие на пятизвездочный отель. Овальная комната была площадью наверное в сорок квадратный метров. Потолок был куполообразный, стеклянный. В помещении было три мягких округлых – ни за что не уцепишься, кресла из красного пластика и два таких же дивана. Полы и стены были мягкие, как диванные подушки, в них утопали ноги. На стене было два больших телевизионных экрана.
– Тут какой‑то подвох, – уверенно отметил Лаврушин.
– Думаешь? – с сожалением спросил Степан.
– Уверен.
И они в молчании начали ждать этого самого подвоха.
И дождались…
Человек кричал от ужаса и боли. Кричал так, что кровь стыла в жилах. Это был предсмертный вопль раненого, обреченного, раздираемого на части существа.
Лаврушин втянул голову в плечи. И заозирался, как затравленный зверь. Вопль повторился. Стало понятно, что доносится он из динамиков под потолком.
– Бисова сила, – прошептал Степан, затыкая уши. Но это не помогало.
Новый вопль был еще страшнее первого. И от него невозможно было заслониться, спрятаться. Он продирал до косточек. Он выкликал из глубин сознания все страхи. Хотелось взвыть в такт этому крику.
А потом зажглись голографические экраны. И тут же стало понятно – у кричащего человека были все основания для такого бурного проявления чувств. Специалисты в белых комбинезонах пилили ему, привязанному к кушетке, ногу. Циркулярная пила взвыла и вновь погрузилась в живую плоть.
Это жизнеутверждающий рекламный ролик длился минут пять. Земляне закрывали уши и глаза. Но было в происходящем на экране что‑то такое, что вновь и вновь приковывало взор.
Тишина обрушилась неожиданно. Она пришла как освобождение, пролилась бальзамом.
Час заключенных не беспокоили. Затем раздвинулись створки рядом с дверью, и в помещение вкатилась тележка – тоже как и все здесь округлая, лишенная острых углов и деталей, которые можно отломать и использовать для нанесения телесных повреждений. Она была заполнена едой на тарелках из мягкой пластмассы.
– Заботятся, ироды, – сказал Степан, оглядывая тележку и потирая руки. Он заметно проголодался. А поесть со вкусом он любил.
На тарелках были аппетитные куски мяса, жареные овощи, фрукты. В пластмассовых фужерах пузырилась приятно пахнущая жидкость.
Степан подцепил резиновой ложкой мясо. Оно так и выпало из его рта. Из динамиков снова донесся крик – по сравнению с ним предыдущие вопли были жалким бараньим блеяньем.
– Сволочи! – Степан застонал и бросил тарелку о стену. Мясо и овощи растеклись по зеленому пластику.
Так им пошло‑поехало. Опять слышались вопли. Зажигались экраны. Картины, которые показывали, становились все жутче и жутче. Наконец, Степан не выдержал и начал со всей дури барабанить кулаком по экрану. Однако тот был сработан на совесть и был рассчитан на такие случаи.
К концу дня Лаврушин понял, что полностью вымотан, опустошен. У Степана взгляд стал как у затравленного волка, которого вписывают в красную книгу.
На ночь их оставили в покое.
Спали земляне плохо, урывками. Утро ознаменовалось больной головой и ожиданием новых воплей и сцен пыток…
Шуршали набегающие на песок волны. Катились белые барашки. Маячил вдалеке треугольный парус и парил дельтаплан. Экраны давали полную иллюзию реальности, так что краба, ползущего по песку, хотелось потрогать рукой. Лаврушин и попытался это сделать, естественно пальцы ощутили холодную стеклянную поверхность экрана.
– Сволочи, – это слово Степан повторял все последнее время.
Идиллия кончилась. Начался ужастик. Опять крики. Скрежет распиливаемых костей.
Пытка длилась много часов. Изощреннейшие световые и звуковые эффекты, возможно, инфразвук и электромагнитное воздействие – все было направлено на одно – открыть двери в мозгу для кошмара.
И это удавалось. Кошмар все глубже внедрялся в сознание. Он опутывал его мягкими щупальцами и сдавливал все сильнее. Это был не резкий ужас, вызывающий выброс адреналина. Это был тягучий вялый страх, перемешанный с невероятным отвращением. Это походило на казнь, когда человеку не рубят голову, а неторопливо вытягивают все жилы. Настали минуты, когда Лаврушин ощутил, что психологическая защита таниан начинает ползти трещинами, и на пороге – безумие. От него могла избавить только смерть.
Лаврушин понимал – что избавления от кошмара нет. Но все‑таки в глубине души жила надежда, хотя в такой ситуации надеяться на что‑то было смешно. Там, где нет места расчету, появляются мечты. Лаврушин мечтал о том, что дверь распахнется. На пороге окажется Инспектор с лучеметом. Он сделает широкий жест – путь свободен, я успел.
И дверь действительно распахнулась. Лаврушин вдруг поверил, что мечта сбудется.
Но это был вовсе не Инспектор. Пленников посетил советник диктатора.
– Здравствуйте, – сказал Друвен…
* * *
Есть старый земной анекдот. Беседуют оптимист и пессимист, Пессимист стонет: «Дальше все будет хуже, хуже и хуже». Оптимист радостно восклицает: «Нет. Хуже некуда».
Сейчас, глядя на гостя, Лаврушин никак не мог решить, кем же ему быть – оптимистом или пессимистом? Несет ли гость с собой мешок с новыми неприятностями, или хуже уже некуда?
Друвен был с ног до головы закутан в черный плащ, что придавало ему сходство с Мефистофилем.
– Ну как вам здесь? – осведомился он, обдав землян ледяным, пронизывающим, рентгеновским взором. Похоже, на Химендзе с детства тренировались и соперничали в том, у кого взгляд более противный. Аборигены достигли в этом искусстве больших высот.