Страница 54 из 82
Для Парвуса важно, чтобы революция перешла из буржуазно-либеральной в большевистскую фазу, а общая программа закончилась распадом царской Российской империи.
Для него Февральская революция стала продолжением революции 1905 года: тогда, как и теперь, военные поражения и потери играли важную роль для формирования настроения. В своей пропагандистской газете «Ди Глоке» Парвус призывает: «Ваша победа — это наша победа! Демократическая Германия должна протянуть руку демократической России для мира и единодушного сотрудничества в области социального и культурного прогресса…»
Этим он подготавливает к цели классовой борьбы, поставленной им для России, и, как всегда, внушает единение с немецким рабочим классом, чтобы особо выделить интернациональный характер переворота.
В письмах своим партийным друзьям Парвус высказывается более определенно. Когда он раскрывает планы, касающиеся его дальнейших замыслов в России, это напоминает текст приведенного выше послания, в котором посланник из Копенгагена набросал для Берлина план программы революционеров. Это пункты программы самого Парвуса, которые тот выдал посланнику за план революционеров: вооружить пролетариат, поделить крупную земельную собственность, ввести восьмичасовой рабочий день, выдвинуть обвинение против царя, заключить мирный договор и назначить Учредительное собрание. Одним словом — подготовить почву Для захвата Лениным власти.
Когда Парвус в «Глоке» говорил о том, что России сейчас нужен мир, то он имел в виду, очевидно, только внешний мир, на фронте. В действительности его концепция во внутреннем плане предусматривает противоположное: он хочет более резко выделить социальные и национальные проблемы через пропаганду, углубить пропасти и сокрушить оборонную силу армии.
В своей беседе с германским послом в Копенгагене, Который ее записал и почти дословно передал в Берлин зпреля 1917 года, Парвус выразил следующие пожелания Берлину:
«Два-три месяца военной передышки, чтобы положение созрело до анархического состояния, — и затем германское военное наступление, которое нанесет необходимый последний удар Российской империи».
Под «последним ударом» Парвус понимает ряд концентрированных мер. Военное наступление должно начаться «примерно через три месяца» в апогее проснувшейся анархии с южной России «и обезоружить Россию»: «…Сюда относится разоружение русской армии снос укреплений, уничтожение флота и запрет на производство оружия и боеприпасов; одновременно обширная оккупация России. Если это не произойдет, то громадная империя наверняка через некоторое время превратится в новую сильную военную державу, вражда которой по отношению к Германии будет тем опаснее, чем более глубокие раны ей будут сейчас нанесены…»
Пользуясь случаем, Парвус высказывает свое мнение германскому послу, что для мирных переговоров с российским Временным правительством, где бы доминировали революционеры, фактически было бы выгодно, чтобы прежнее трехклассное избирательное право в Пруссии было заменено демократическим всеобщим избирательным правом. Это лишило бы правительство реакционности, что могло бы облегчить мирные переговоры с революционно-буржуазным коалиционным правительством.
Теперь Парвус подходит к тому, чтобы укрепить радикальное крыло внутри Временного правительства и постепенно исключить буржуазное крыло. Не только для того, чтобы закончить революционное состояние, но и чтобы воспрепятствовать умеренным членам пробиться в Совете, коль скоро они были ангажированы для продолжения войны французской и английской поддержкой. В конце концов, Антанта заинтересована в войне до тех пор, пока Германия не будет побеждена, но для этого Парвус не подходит. К тому же США вступили в войну против Германии, и чтобы не дать ей остановиться, они думают (не в последнюю очередь по британскому желанию) направить профсоюзных деятелей с соответствующей агитацией в Петроград.
Временному правительству в его дуалистической форме таких различных элементов не может быть отпущено много времени. Революционерам срочно требуется личность решительного вождя, чтобы захватить инициативу и раз и навсегда решить распределение сил и поддержку населения в пользу радикального крыла. Должен приехать Ленин.
Тем временем Ленин сам, наэлектризованный событиями в Петрограде, предпринимает усердные попытки как-нибудь попасть в Россию. Особенно его нервирует возвращение умеренного товарища Мартова из Сибири в Петроград. Из своего теперешнего места жительства в цюрихском Шпигельгассе Ленин пишет своему оставшемуся в Берне другу, Вячеславу Карпинскому, чтобы тот все же помог ему достать вместе с его документами проездные документы для Франции и Англии. Через страны Антанты ему было бы легче попасть в Россию (несмотря на войну подводных лодок), чем через вражескую Германию. Сам же он пока должен скрываться — «лучше всего в горах, а я беру расходы за это на себя» — до тех пор, пока Ленин дал бы о себе знать из Петрограда.
Одновременно он пишет в Швецию Ганецкому, посреднику между ним и Парвусом: «Достань мне паспорт какого-нибудь шведа, который на меня похож…» Ганецкий посылает ему с обратной почтой денежную купюру как символические деньги на поездку, хотя и не может пока предложить конкретного решения для способа организации этой поездки. Теперь Ленин сожалеет об отказе от предложения Парвуса в 1915 году переехать в Скандинавию. Оттуда теперь было бы рукой подать до России.
Но Парвус уже давно действует. Сначала он направился к германскому послу и объяснил ему, как важен срочный приезд Ленина в Россию, чтобы форсировать ситуацию. Все-таки он в революционной программе «гальюнная фигура» и его девизом, в конце концов, стало заключение мира. Вместе с Лениным Парвус хочет вытащить из Цюриха и Зиновьева.
Потом он едет к Ганецкому (Фюрстенбергу) в Стокгольм. Вскоре после переговоров Парвус посылает своего компаньона Скларца к Ленину в Цюрих. Из-за спешки он использует не как обычно одного из посредников в контактной цепи между Лениным и Парвусом а сам появляется без предупреждения в квартире Ленина. После протестов вначале — что Скларц пришел лично — Ленин чувствует себя под постоянным наблюдением — он выслушивает, что хочет предложить Скларц точнее, Парвус. Сначала он отклоняет предложенное затем начинает колебаться.
Наконец, он ставит условия. Так, например, чтобы поездка не оплачивалась членами имперского правительства. Первоначально, очевидно, против всех правил конспирации Парвус планировал, что его коммерческий совладелец Скларц должен был сам привезти Ленина и Зиновьева и сопровождать их до российской границы.
Когда Ленин был в принципе согласен принять помощь Берлина, следовало расшевелить товарищей его ближайшего окружения, чтобы они поехали вместе с ним. Здесь он наталкивается на неожиданное препятствие. Они подозревают германский шахматный ход по дискредитации русских социалистов. Наконец, Ленин находит в свойственном ему тоне подходящий аргумент, о чем вспоминает Анатолий Луначарский: «Когда революция в опасности, мы не можем думать о каких-то буржуазных предрассудках. Если германские капиталисты настолько глупы, чтобы доставить нас в Россию, то они роют себе тем самым могилу. Я принимаю предложение — я еду».
23 марта германский посол в Берне фон Ромберг телеграфирует в Берлин о готовности Ленина и других революционеров вернуться в Россию через германскую территорию. Через три дня приходит ответ из Берлина. Имперское правительство получило от верховного командования сухопутных войск прикрытие с тыла и конвоирование для обратного пути революционеров. Людендорф ничего не имеет против въезда Ленина — в конце концов, он его даже не знает; позже ему приписали, что именно он осуществлял возвращение Ленина.
МИД хочет сборной транспортировки, то есть ни в коем случае не отправлять Ленина одного или вдвоем (как бы этого желал Парвус), а еще примерно человек сорок, среди которых должны быть представители различных политических направлений. Не должно слишком бросаться в глаза, что Германия импортирует в Россию как раз тех революционеров, которые ей нужны там для ее политических целей. Тем не менее — и у же из этого можно видеть противоречивость данного предприятия с германской точки зрения — еще несколько месяцев назад были повешены более тридцати германских солдат, так как они распространяли среди товарищей на фронте Кинтальский манифест с ленинским мирным лозунгом («Гражданская война вместо империалистической»).