Страница 16 из 82
Когда он знакомился с условиями своего нового жилища, к нему зашел пожилой, сухопарый, явно плохо слышащий надсмотрщик со слуховым рожком и спросил, не нужно ли что-нибудь новому заключенному, оторвав последнего от своего занятия. Когда Парвус позже написал, что попросил дать ему Библию, потому что эта книга его время от времени «интересовала и развлекала», это, скорее, было проявлением его высокомерной позы. Ведь обычно Библия, как и молельная икона, и без того лежали в каждой камере.
«Мне подали Евангелие. Эта необычная книга захватила меня и на этот раз, так происходило всегда, когда я читал ее. Особенно меня интересовала связь между Христом и Иоанном Крестителем, которому образ Спасителя представляется компромиссной фигурой. Иоанн — грубый и жесткий, его речь зла, он непримирим, он наравне с нищими, сам — нищий, лохматый парень, питающийся подножным кормом, он воплощение протеста бедных.
Христос, напротив, редко бывает жестким, он постоянно старается быть посередине. Он не выразитель интересов бедных, он — их защитник, он стоит над обеими партиями. Не в этом ли кроется секрет успеха его учения, а также его трагизм: завоевав мир, оно превратилось в догму?»
Между тем становилось темно. В восемь часов вечера колокольный звон и гул голосов оторвали Парвуса от размышлений. Одиночные камеры были открыты, чтобы заключенные могли вместе помолиться перед сном. Из строгих мужских голосов политических заключенных и обычных преступников получился неблагозвучный хор.
Пережить такое Парвус мог только в русской тюрьме. Дожидаясь допроса, он обдумывал, как его могли вычислить, может, кто-то предал? И что о нем было известно — имя, под которым он приехал, или его личность была фактически идентифицирована? На каждый из этих случаев он подготовил себе соответствующую манеру поведения, а его юридические знания стали для этого ценнейшим инструментом, во всяком случае, он знал, на какие статьи закона стоило обратить внимание.
Между, тем в полицейском участке уже писали отчет, который должен был послужить основанием для протокола допроса:
«Начальник Санкт-Петербургского губернского жандармского управления.
Секретно.
Апрель, 1906 год, № 9105.
По дознанию о втором Исполнительном комитете Совета рабочих депутатов привлечен в качестве обвиняемого некто «Парвус», назвавшийся при задержании австрийским подданным Карлом Карловым Ваверка, на имя которого и предъявил паспорт № 730, выданный Австрийским правительством.
При осмотре называющего себя Ваверка оказалось, что он обрезан по иудейскому закону. В обнаруженных при нем статьях, которые, между прочим, помещались в социал-демократическом журнале «Искра», и касающихся русского народа, подписанных «Парвус», автор везде говорит: «наш народ», «наш солдат» и т. д., что указывает на то, что автор — русский подданный. Все это дает основания к заключению, что арестованный Парвус нелегально называет себя Ваверка.
Ввиду изложенного препровождаю при сем две фотографических карточки «Парвуса» и австрийский паспорт на имя Ваверка и прошу:
1. Установить, кто в действительности изображен на препровождаемых фотографических карточках.
2. Установить, действительно ли выдавался паспорт австрийского правительства на имя Ваверка и где находится названный Ваверка.
Приложение: две фотографии «Парвуса» и паспорт № 730 на имя Карла Ваверка.
В письме есть подстрочная рукописная сноска, касающаяся вопроса идентификации личности на фотографиях: «Изображенный на фотографиях — урожденный Израиль Гельфанд».
Наконец Парвуса вызвали на допрос. Вот что он сам об этом пишет:
«Сначала у меня, как обычно, спросили мои анкетные данные. Я должен был указать имя, место жительства и род занятий моих родителей, а также сообщить полную информацию о моей семье и родственниках. Я сделал это с щепетильной добросовестностью и спокойной совестью, потому что я выдумал себе родителей, детей, родственников в тот момент, когда писал их имена. Легенду моего заявления под вымышленным именем я постарался сохранять и дальше. В первую очередь я должен был установить, что обо мне знает жандармерия (…)
Допрос продолжался в таком вежливом и нежном тоне, какой может быть только у жандармов в России:
— Итак, Вы — иностранец. Зачем. Вы приехали в Россию?
— Очень многие люди приезжают в Россию. Я мог бы Вам назвать имена многих соотечественников, которые приехали сюда как иностранцы, а сейчас занимают высокие чиновничьи посты.
- Это, может быть, и так. Но в Россию не приезжают для того, чтобы быть заключенным в одиночную камеру.
- Заключение зависело не от меня.
- Вы идентифицируете себя с Парвусом?
- Мое литературное имя, разумеется, Парвус. Я написал статьи, опубликованные под этим именем. Я хотел бы знать, в чем меня обвиняют.
— Вы были председателем Совета рабочих депутатов?
— Я отказываюсь давать показания об этом. — «Предали!» — подумал я.
— Мы установили, что Парвус был избран в президиум, что он на пленарном заседании Совета депутатов по неизвестным нам причинам отказался от председательства, но из протоколов мы знаем о постановлениях Парвуса, принятых на заседании.
— Я Вам уже сказал, что Парвус — мой литературный псевдоним. Вам надо будет доказать, что тот Парвус, который выступал на Совете рабочих депутатов, и я — одно лицо.
— Для этого мы должны арестовать Вас.
— Вы мне скажете, как звучит обвинение?
— Вы обвиняетесь по статьям 101 и 126 Уголовного кодекса в том, что Вы участвовали в сообществе, целью которого является подрыв формы правления и свержение общественного порядка, что с этой целью Вы подготовили восстание и приготовили запасы оружия и взрывчатых веществ. Не хотите ли высказаться по этому вопросу.
— Я отказываюсь от показаний.
Меня увели в камеру.
Парвуса это не сломило. Все стало для него понятно. Он втянут в политический процесс Рабочего Совета. «И хорошо — из процесса можно кое-что сделать», — писал он в воспоминаниях. Во всяком случае, он подсчитал, что на заседании Думы весной будет объявлена политическая амнистия.
Это исправило его настроение, и он углубился в произведения политической экономии и истории, чтобы создавать новые проекты.
В этом тайном документе особого отдела петербургской полиции констатируется, что Парвус въехал в Россию с паспортом на имя австрийского гражданина Карла Ваверка, чтобы неузнанным участвовать в революции 1905 года.
Наступила весна 1906 года, а вместе с ней пришла и Пасха, которая отмечается в России как величайший праздник года. Неожиданно весь тюремный комплекс наполнился колокольным звоном маленькой тюремной церкви. В полночь, кульминационный момент пасхальной ночи, тюремщик просунул Парвусу в окно, как, впрочем, и всем остальным заключенным, традиционный треугольный пасхальный пирог (символ триединства).
Между тем дело Парвуса медленно распухало. Министерство внутренних дел России отправило запрос в Австро-Венгрию, в Брюнн (ныне — Брно. — Пер.) об идентификации личности сомнительного Карла Ваверка. Ответ пришел уже в апреле. Карл Ваверка был сотрудником политической газеты «Ровноет» (Равенство). В октябре 1905 года он собирался совершить поездку в Россию, попросил оформить ему паспорт. Министерство внутренних дел выдало ему паспорт на три года.
Органы вызвали к себе Ваверка для выяснения ситуации. Он сообщил, что из-за беспорядков в России решил отложить свою поездку. Паспорт он хранил в своей квартире. В ответ на это его попросили в течение двух дней прийти еще раз с паспортом. Через пару дней Ваверка появился в органах и сообщил, что «несмотря на интенсивные поиски», он не сумел найти паспорт. Как он мог оказаться у «Израиля Лазаревича Гельфонда (или Гельфанда)», он «при всем желании» не смог бы объяснить. Возможно, Виктор Адлер поможет внести ясность в это дело?