Страница 7 из 60
— Борис Борисыч на месте?
— Да. Разговаривает с представителем треста ресторанов, — ответила секретарша таким тоном, что можно было подумать, будто директор ведет международные переговоры на высшем уровне. — Нам предлагают поставлять завтраки от «Флоры».
«Еще чего не хватало! — внутренне вздохнула Самсут. — И так Ваньке приходится давать каждый день тридцатку, если не больше… Впрочем, — одернула она себя, — слава богу, отныне меня это больше касаться не будет».
Ждать пришлось недолго, представитель треста ресторанов уже собирался уходить, дав-таки Самсут ту пару минут ожидания, которых лишила ее открытая дверь приемной.
— Ну, слава богу, закончили, — отфыркнулся, как большой тюлень, представительный и усатый директор. — Проходите, Самсут Матосовна. С чем пожаловали?
Самсут открыла сумку и жестом, не оставляющим никаких сомнений в содержании бумаги, положила перед директором листок, вырванный из простой школьной тетради в линейку. Но Борис Борисыч даже не стал его читать.
— Нет-нет-нет! — Он выставил вперед руки с вывернутыми в стороны ладонями, сразу отгородившись от любых объяснений. — Об этом не может быть и речи! Заведение у нас первоклассное, кадры опытные… Что вы! Все, наоборот, стремятся сюда! Где вы еще будете получать такую зарплату? Если вы думаете, что в какой-нибудь интеллектуальной классической гимназии, то вы очень ошибаетесь. Там люди за голую идею работают!.. Я уже не говорю за обычную, общеобразовательную школу — это просто тихий ужас!..
Би-Би перевел дух, посмотрел на Самсут, однако в вишневых, опасных и, на взгляд директора, всегда слишком горячих глазах учительницы английского языка с удивлением разглядел полнейшее равнодушие ко всем своим неопровержимым доводам. Впрочем, Борис Борисович не отчаялся. Администратором он был опытным, а потому сразу сменил направление удара:
— А, понимаю, понимаю: маленькая озерная страна, которая осталась на это лето без вас! Но, Самсут Матосовна, вам ли объяснять, что не только я сам, но и все дети, в первую очередь, хотели, чтобы поехали именно вы. В вас, ей-богу, есть какой-то шарм, да и управляетесь вы с ними превосходно, дай бог каждому. Лично я со своей стороны сделал все, что мог, — не будете же вы отрицать этого! И ведь не произошло ничего страшного — просто поедете не на летние, а на зимние каникулы, вот и все. Что у нас там на зимних? — Директор заглянул в свои бумаги. — Вот, это еще и лучше: Испания через Германию и Австрию. Прекрасный, прекрасный тур!
«Он что, издевается надо мной?» — с тоской подумала Самсут. Однако директор на этот раз говорил совершенно искренне. Он знал, что главное — не дать противнику вставить ни слова и победить его потоком все нарастающих по убедительности аргументов.
— Знаю, все знаю, дорогая Самсут Матосовна, — перешел он далее на более интимный тон, — этот ваш конфликт с Ламминеном…
Тут Самсут невольно вздохнула и даже слегка передернула плечами. Да уж! Она всегда находила общий язык со своими подопечными, но этот высокий интересный десятиклассник почему-то невзлюбил ее с самого начала. Он демонстративно сидел на ее уроках отвернувшись, хотя и вежливо, но постоянно дерзил, и при всем при этом учился прекрасно, так что не подкопаться. Впрочем, возможно, ситуацию еще можно было бы исправить, но как-то раз Самсут, по-видимому, допустила одну ошибку, и дело зашло в тупик. Однажды этой зимой, войдя в класс, она увидела, что Ламминен вальяжно развалился на ее стуле и не встал при появлении в классе учительницы. Она подошла и остановилась с ним рядом. Парень делал вид, что просто ее не видит. Класс замер в ожидании. Самсут простояла с полминуты и не выдержала.
— И что же вы здесь делаете, Ламминен? — невинно, но язвительно поинтересовалась она.
— Грею вам место, — с любезностью гаера ответил тот.
— Знаете что, Ламминен, можете не трудиться: я женщина горячая, и это место у меня никогда не мерзнет, — не сморгнув, отрезала Самсут.
Мальчишка вспыхнул, ушел, но с этого момента стал выражать свою неприязнь к ней еще откровенней и еще изощренней. Закончилось всё это тем, что ко дню Восьмого марта на странице английского в классном журнале она нашла вложенную записку. Самсут даже сейчас брезгливо передернула плечами, вспомнив, как машинально развернула листок и прочла: «А вы, жиды, как ни трудитесь, все в англичан не превратитесь».
Какое убожество, но убожество мстительное, злое!
— …Да, он действительно не подарок, но ведь в его пользу говорят целых три факта, — продолжал между тем Би-Би и, заметив ее нервное движение плечами, подумал: «Наконец-то эта восточная красавица оживилась! Кажется, лед пробит. Теперь главное, лишить противника его оружия — молчания! Наступать, наступать!» И Борис Борисович полетел дальше: — Во-первых, он извинился и, на мой взгляд, сделал это абсолютно искренне. Во-вторых, вы знаете, сколько всего полезного для школы его отец привозит из каждой своей поездки в Финляндию?
— Разумеется, больше, чем я, которая школе ничего, кроме знаний, не дает.
— Я именно об этом, уважаемая Самсут Матосовна: вы — ценнейший кадр, и потому какие могут быть разговоры об уходе?
Самсут чуть-чуть повернула голову в сторону, умело показывая этим жестом свое полное равнодушие к словам директора, но все-таки, скорее из чистого любопытства, спросила:
— И какой же третий факт говорит в пользу Ламминена, Борис Борисович?
Тот немного смутился. Впрочем, победа, как ему показалось, уже была у него в кармане, и потому он простодушно ответил:
— То, что в этой записке были антисемитские, а не… так сказать… антиармянские выпады.
Самсут обернулась и посмотрела на директора в упор. Вишневые глаза ее стали почти черными.
— И вы считаете, что это вполне меняет дело?!
— Конечно, ведь вы же лично ни в чем не были оскорблены…
— Человек любой национальности должен быть оскорблен унижением другой. Если вам, директору школы, это непонятно… — Самсут решительно встала.
Идя сюда, она никоим образом не хотела даже упоминать об истинной причине своего ухода из этой престижной гимназии в самом центре города. Нет, она никогда не стеснялась своей бедности, да и стесняться этого было ей, в общем-то, не перед кем: ее немногие подруги принадлежали к тому же слою, что и она сама. А во все эти современные навороченные клубы она не ходила. Лишь бывшие коллеги покойной бабушки Маро, ставшие профессорами и академиками, которые иногда заглядывали по старой привычке в ее гостеприимный дом выпить чашечку кофейку «по-армянски» после прогулки по Островам, неумело прятали вздох сожаления, глядя на ее запущенную квартиру и на саму неухоженную «малышку» Самсут. Но теперь, когда директор так откровенно выказал всю свою человеческую и педагогическую бестактность, если не сказать хуже, Самсут разозлилась. Она, несмотря на южную кровь, относилась, скорее, к тому типу темперамента, который медленно запрягает, но быстро едет. В этом отчасти сказалась ее русскость. Зато уж остановить ее было гораздо трудней, чем русского. Вот и сейчас она подошла вплотную к столу, оперлась на его край руками, и только непомерная ширина директорского письмодрома спасла Бориса Борисовича от того, чтобы не упереться носом в ее высокую, обтянутую золотистой футболкой грудь.
— Я ухожу из вашего заведения, — голосом подчеркнула она последнее, явно неуместное для учреждения такого типа слово, — потому что в той школе, куда я уйду от вас вместе с Ваней, он сможет учиться бесплатно! Бесплатно и без этого вашего «всего полезного из Финляндии»! Причем учиться в окружении таких же сорванцов и сорвиголов, которыми и должны быть мальчишки его возраста!
— Что вы этим хотите сказать?
— Этим я хочу сказать, что мне тревожно за моего сына от того, что в этом заведении его окружают преимущественно мальчики и девочки мажоры. Которые в своем, исключительно сопливом еще, возрасте, тем не менее, уже имеют собственную прислугу! Которая стирает за ними их грязные носки!