Смертельный треугольник

— Ощущаешь его только в процессе восстановления. В двадцать пять лет я на следующий день после больших нагрузок был как огурчик. А сейчас мне требуется на это гораздо больше времени. Но, честно говоря, в горах это чувствуется не так сильно. Вот когда тренируешься, особенно когда выполняешь большие объемы — лазанье, бег, то не успеваешь восстанавливаться. Сейчас мне сорок, я стал, наверно, мудрее, опытнее — это очень важно в альпинизме, особенно в гималайском. Опыт и мудрость позволяют правильно рассчитать силы. Впрочем, как, наверно, в любом виде человеческой деятельности. Вы согласны со мной, Юрий Петрович?

«Черт, — подумал Гордеев, — может, надо срочно заняться альпинизмом, пока мне еще нет сорока?»

— А почему вы вообще стали альпинистом? — спросил Гордеев и сам пожалел: как-то слишком уж в лоб, слишком бесцеремонно.

Но, оказалось, ничего, Мохнаткин не закрылся, как того опасался адвокат, и после паузы сказал:

— Знаете, мне почему-то всегда было трудно найти собеседника. О чем говорят люди друг с другом? Иду я иногда по улице, смотрю на людей: одни сидят в кафе и о чем-то разговаривают, другие шагают по тротуару и беседуют, жестикулируя и перебивая друг друга. И в машине водитель разговаривает с тем, кто сидит рядом. И даже на велосипеде. Я имею в виду двух людей, едущих на велосипедах и ухитряющихся переговариваться. Но о чем они говорят? Что они могут сказать друг другу? Иногда бессонной ночью я слышу за окном голоса, а выглянув, вижу двух-трех человек: сделают несколько шагов и останавливаются и говорят о чем-то, потом снова сделают несколько шагов и опять говорят. Где эти люди находят друг друга? Я пробовал заглядывать в кафе, но говорил там только с официантом: один кофе, пожалуйста. Потом еще один. Вот с женщинами все по-другому, потому что с ними можно разговаривать без слов. У меня с женщинами никогда трудностей не было…

— Завидую вам, — пробормотал Гордеев.

— Ну «никогда» — это, пожалуй, слишком сильно сказано, — поправился Мохнаткин, — вернее будет — «почти никогда». А я не с одной имел дело.

— Вы женаты?

— Да уж.

— Интересно, как ей такой образ жизни мужа? Или она у вас тоже скалолаз?

— Нет, зачем нам такая семья? — после паузы сказал Мохнаткин. — Она детей воспитывает.

— Сколько их у вас?

— Трое.

— Понятно. Так как же насчет жены? Не отвечайте, если не хотите.

— Отчего же, — флегматично пожал плечами Мохнаткин. — Знаете, с женой до свадьбы мы разговаривали довольно мало. Потом поженились и теперь почти совсем не разговариваем.

— А с горами вы, выходит, диалог ведете?

— Ну… по крайней мере, с ними проще, чем с людьми.

— Значит ли это, что альпинисты относятся к горам, как к живым существам? — с усмешкой спросил Гордеев.

Мохнаткин кивнул, затем, немного подумав, сказал:

— Я, по крайней мере.

— В таком случае, — спросил удивленный Гордеев, — какой у Джанги характер, мужской или женский?

— Когда я спрашивал у нее разрешение подняться, обращался к ней, как к женщине.

— Спрашивали разрешение? — переспросил Гордеев, подумав, что ослышался.

— Много раз спрашивал, — подтвердил Мохнаткин.

— Но вы не взошли… В таком случае почему же она не разрешила?

Мохнаткин покачал головой:

— Не знаю, может, еще не готова, капризничает.

— Степан, вы суеверны?

— Да нет, в общем-то. Хотя… Нет, я так не думаю.

— Может, все-таки скажете?

— Ерунда, не стоит.

— И все же?

Наконец Гордеев выдавил из альпиниста сведения о том, что спонсор (Заверюхин) дал ему флажки и вымпелы, чтобы он сфотографировался сними на вершине. Но еще в начале экспедиции, когда речь об этом зашла, Мохнаткин подумал, что, возможно, на гору он не залезет.

Действительно, ерунда какая-то, подумал Гордеев, не стоит внимания.

— А как же вы собирались сфотографироваться, если вершину штурмовали в одиночку?

— Ну у меня хороший фотоаппарат был, с большим углом съемки.

Гордеев кивнул: понятно, мол.

— Как же вы с горой прощались? Сказали ей что-нибудь ласковое?

— Не-а. Я так устал, что даже не оборачивался, когда уходил. А осенью, уходя, я все время оборачивался. Смотрел, смотрел, не мог оторваться. Гора ведь очень красивая. Так и ушел. Но она меня сильно достала, я до сих пор не могу восстановиться полностью…

4

Маевская немного опоздала. Она вошла стремительным шагом, длинные волосы разметались по плечам, и Гордеев снова не смог не отметить, насколько она хороша. Все по-прежнему было при ней — и длинные волосы, и длинные ноги, и темно-синие глаза. Она была в джинсах, кроссовках и коричневом кожаном пиджаке. Гордеев закрыл в компьютере папку «Мохнаткин» и предложил гостье на выбор — чай, кофе или минеральную воду, но она отказалась и как бы ответным жестом поставила ему на стол нечто завернутое в полиэтиленовый пакет.

Гордеев посмотрел на нее вопросительно, и Маевская сказала:

— А вы разверните.

Гордеев раскрыл пакет и достал оттуда то, что по форме в нем и угадывалось — бутылку. Это был арманьяк, уже знакомый Гордееву, только не тот, что сам он покупал вчера, а «Шабо» — лимитированной серии и тридцатилетней выдержки, который стоил, если адвокату не изменяла память, четыреста семнадцать с половиной долларов.

— Что это значит? — спросил Гордеев.

— Это вам. Подарок.

— А за что, позвольте узнать?

— В знак благодарности. — Она взяла свою сумочку, которую Гордеев сразу же положил на край стола, и даже не удосужилась заглянуть внутрь. Повесила ее на спинку стула, на который присела.

Гордеев молчал и думал. Восстановление водительских прав едва ли потянуло бы на четыре сотни долларов. Может быть, сама сумочка стоила больше, может, это какое-нибудь произведение искусства от-кутюр? Так опять же нет, вряд ли. Янтарная брошка? Ерунда какая-то.

— Яна Станиславовна, я что-то вас не понимаю. — Он наконец нарушил молчание, наблюдая, как она раскуривает свой «Житан», явно никуда не торопясь. — Я ведь не просил никакого вознаграждения за свою услугу и…

Тут она ему поощрительно улыбнулась. Темно-синие глаза прищурились и стали еще темнее.

— У меня много работы, — несколько нелогично продолжил Гордеев. — Поэтому прошу вас забрать свои вещи и… — Он вспомнил, что так и не выяснил, откуда она узнала его имя.

— Ну это, положим, неправда, — сообщила Маевская, пуская в потолок затейливое сизое колечко.

— Что неправда? — не понял Гордеев.

— Нет у вас никакой работы. Точнее, есть, но очень мало. У вас же на сегодняшний день один клиент!

— Слушайте, вы кто вообще?! — похолодел адвокат.

— Как кто? Яна Станиславовна Маевская. Как будто сами не знаете.

— Но я действительно вас не знаю.

— Этого не может быть, — безапелляционно заявила девушка.

Гордеев почувствовал себя беспомощно. Он привык общаться с людьми, на которых обычно действовали хоть какие-то логические доводы.

— Посмотрите внимательно, — предложила Маевская. — Что вы видите?

— Вижу хорошенькую молодую особу, которая тратит мое время, как свое собственное.

— Я готова это компенсировать, — туг же заявила она.

— Как это?

— Как у вас заведено.

Двусмысленность ситуации стала Гордеева доставать.

— А как у меня заведено? — Он чуть повысил голос.

— Это вам виднее.

— О господи! Да объясните же наконец, что вы хотите, и заберите свой коньяк. То есть арманьяк. Откуда вы вообще узнали?.. — Тут Гордеев запнулся. — Погодите, погодите! Значит, в этом магазине вы оказались не случайно? Вы следили за мной? Сумочку тоже специально в машине оставили?

— Ну уж нет! — возмутилась Маевская. — За кого вы меня принимаете вообще?

— Я бы принял вас за кого-нибудь, если бы вы наконец объяснили, кто вы такая и чего хотите.

— Я актриса, — сказала она и опустила пушистые ресницы.

И тут он понял, на кого она была похожа. Разумеется, она не могла быть актрисой, но на актрису она очень сильно смахивала. На знаменитую и, увы, уже покойную Монахову. Действительно, Гордеев присмотрелся и обнаружил явное сходство. Так Мила Монахова могла бы выглядеть лет десять или пятнадцать назад, разве что бюст у нее, конечно, был на пару размеров больше. Этим, собственно, Монахова и стала поначалу выделяться на экране среди отечественных актрис, потом уже у нее стали обнаруживать драматический талант. Впрочем, он отвлекся. Ну и что с того, что барышня похожа на Монахову? Зачем нужно это нагромождение лжи и к чему все эти уловки и забегание вперед — с сумочкой и с бутылкой французского пойла? Теперь Гордеев не сомневался, что его хотят втравить в какую-то авантюру. Надо держать ухо востро. На всякий случай он еще дальше отодвинул бутылку арманьяка. И уловил, как Маевская едва заметно, краешком рта, усмехнулась. Что она, в сущности, себе позволяет, эта девчонка? Такая самоуверенность…