Смертельный треугольник

В то же время Гордеев в присущем ему в последнее время меланхолическом духе подумал, что в мире все сопряжено незримыми странными связями — и великое и малое, и высокое и подлое, и смешное и трагичное. И далеко не всегда пересечения судеб, жизненных дорог и тропинок поддаются логическому объяснению, гораздо чаще они кажутся случайными, однако именно эта кажущаяся случайность наверняка и является одной из главных движущих сил. Вот теперь ему придется звонить этой Маевской (при его связях установить ее адрес и телефон — плевое дело), и волей-не-волей они познакомятся. Хочется ли ему этого? Вряд ли. Да и не факт, что что-то произойдет, она так независимо держалась…

Приятели пожаловали спустя четверть часа.

— Юра, стаканы есть? — поинтересовался Грязнов-старший, внимательно осмотрев бутылку арманьяка со всех сторон. — Есть-есть, помню, достань, пожалуйста, пару стаканов.

— Зачем стаканы-то? — удивился Гордеев, выполняя, однако же, просьбу.

— Тут главное — не соблюсти ритуал, а почувствовать вкус и запомнить его, — сказал Грязнов-старший, наливая себе сразу полстакана.

— Ритуалы хороши исключительно как дополнение к напитку, — подтвердил Турецкий, не отставая от приятеля.

— Вот как? — усмехнулся Гордеев, принимая то, что происходило, как неизбежность. — А один мой знакомый всегда считал, что жизнью следует наслаждаться как превосходным вином, глоток за глотком, с передышкой. И даже лучшее вино теряет для нас всякую прелесть, мы перестаем его ценить, когда пьем как воду.

— Кто это сказал такую глупость? — удивился Турецкий.

— Да, — подержал Грязнов, — что за дурак этот твой знакомый? Кто это ляпнул?

— Фейербах. Людвиг. Немецкий философ.

— Знаем мы, кто это такой Фейербах, — после паузы проскрипел Турецкий. — Совсем уж нас за дураков держишь, что ли? Ладно, убирай стаканы, накрывай на стол. Ну и давай, начинай.

— Что начинать? — спросил Гордеев, открывая холодильник.

— На жизнь жаловаться. Ты же за этим нас позвал, а вовсе не бескорыстно французскими напитками угощать, верно?

Гордееву оставалось только руками развести. Многоопытный Турецкий был, как всегда, прав. Гордеев достал из холодильника холодную буженину, овощи, корейские закуски и… бутылку водки. Чего уж там. Начинать застолье лучше классическим образом. Если арманьяк находится в каком-то там родстве с коньяками, значит, таки да, десертный напиток, вот и интернетчики на этот счет просвещают…

Приятели выпили и заработали челюстями. Через несколько минут повторили, и немного отошедший Гордеев рассказал свою историю.

2

Ничего, впрочем, выдающегося с ним не произошло. Просто в последнее время Гордеев впал в хандру, то есть сначала у него были стрессы, связанные с работой и с личной жизнью, потом он почти впал в депрессию, потом кое-как выкарабкался из нее, ожидал, что и дальше все будет по нарастающей, но — отнюдь, настроение не улучшалось. Хандра же за последнюю неделю стала его постоянным спутником. Вот так-то.

— А эти явления, — торжественно провозгласил Грязнов-старший, нанизывая на вилку три маслины разом, — просто болезнь, повсеместная для нашего российского населения на данном отрезке времени, о чем красноречиво свидетельствует медицинская статистика!

Гордеев меланхолично покивал. В самом деле. Депрессия ведь характерна не только для бедного люда, но и для успешных персон. Не то чтобы Юрий Петрович себя таковым считал, но все-таки… работая с самыми разнообразными клиентами, с богатыми людьми в том числе, он не раз замечал: у них чуть что случится — мелкая личная или профессиональная неприятность — настроение портится решительно и надолго, они, так сказать, впадают в «депрессион». Удара со стороны жизни не держат. Иммунная система ослаблена. Теперь вот и Гордеев испытывал нечто подобное на собственной шкуре. Хотите конкретно? Пожалуйста, ему не жалко.

Во-первых, с работой не ладилось, коллеги-завистники строили козни, «стучали» на него шефу адвокатской конторы Генриху Афанасьевичу Розанову. Еще, глядишь, додумаются настрочить анонимку в налоговую инспекцию — до такой варварской степени завидуют персональной практике Юрия Петровича. А завидовать-то, по сути, нечему — вот уже два месяца, как у Гордеева не было ни одного прилично оплаченного, так называемого «персонального» дела! Одна мелкота, которая только мозги сушит. А это значило, что в карманах всех брюк и всех пиджаков пустовато. А долгов, напротив, — вагон и маленькая тележка. Никак не мог адвокат вовремя заплатить кредиты. Он ведь взял приличный кредит в банке — на ремонт квартиры и на приобретение новой машины — купил месяц назад «опель-корса».

— А на что ты, собственно, рассчитывал? — без обиняков спросили Турецкий с Грязновым. — На то, что стал знаменит и что клиент повалит косяком?

Гордеев смущенно кивнул. Да, грешен. Но что ж поделаешь, если ошибся? Вот к чему приводят излишняя амбициозность и самонадеянность. Еще повременит он месяц-другой с отдачей кредита, и комфортный «опелек» отнимут за долги. А там и очередь квартиры наступит. Да и на личном фронте сплошная невезуха. Вот, например, только было присмотрелся к довольно состоятельной коллеге, адвокатессе Лине Бершадской, милой, чуть полноватой блондинке лет тридцати пяти, совсем недавно, между прочим, получившей приличное наследство от усопшего дяди-миллионера из ЮАР, как все и рассыпалось. И любовь поломалась.

Конечно, Гордеев немного кокетничал, возводил на себя напраслину. Конечно, ему нравились не только наследство Лины, исчисляемое в полутора миллионах английских фунтов, но и чистоплотность, и аккуратность, и главное — откровенная сексуальная привлекательность этой уже не молоденькой деловой женщины. И еще одно умиляло: ее музыкальность. В юности Лина училась в музыкальной школе, и, видно, не без успеха. Перед тем как впорхнуть к нему в постель и заняться тайским массажем, эта милашка, будучи совершенно голенькой, обязательно исполняла на пианино ноктюрны Шопена. И как играла, как играла! Но всего лишь три недели назад Гордеев узнал от одного своего коллеги, что Лина эта хорошо известна в узких юридических кругах отнюдь не с профессиональной стороны, ее массаж и ее ноктюрны были доступны изрядному количеству московских юристов. Гордеев, правда, сперва не поверил, пока не застал одного из них, тоже достаточно известного адвоката, вместе с Линой в весьма недвусмысленной позиции, и где — у себя дома! Как подозревал Гордеев, вот и Александру Борисовичу Бершадская тоже была хорошо знакома. Впрочем, подозревать-то он подозревал, но не спрашивал, неловко было. Однако же по ухмылкам и ехидным взглядам, которыми Турецкий, услышав имя Бершадской, обменялся с Грязновым-старшим, Гордеев понял, что не ошибся.

Стоит ли говорить, что и ее дядя из ЮАР оказался блефом чистой воды? Впрочем, какая теперь разница, расстался Гордеев с ней немедленно, хотя на сердце было ох как нелегко. Муторно как-то…

Вот такие дела. Как тут, скажите на милость, не впасть в депрессию? Это уже не кризис среднего возраста, это — жизнь проходит. И вообще: крокодил не ловится, не растет кокос.

— Ну ты загнул, — возразил Грязнов-старший, разливая остатки водки.

— Ничего он не загнул, — вступился Турецкий. — Все правильно он говорит. Жизнь не стоит на месте, жизнь проходит. Я давно заметил, что у Юрки она проходит.

— Как это давно заметил?! — ахнул Гордеев, который был, между прочим, моложе Турецкого и хорошо это помнил.

— Да он тебя просто подначивает, — успокоил Грязнов-старший. — Давайте лучше выпьем.

Выпили. Турецкий поискал глазами буженину (не нашел, потому что была съедена, заменил корейскими баклажанами), сказал:

— Никого я не разыгрываю. Предлагаю подойти к вопросу с научной точки зрения. Что такое депрессия? Депрессия — это угнетенное или тоскливое настроение, снижение психической и двигательной активности. Если хотите знать, есть три основных признака депрессии, так называемая депрессивная триада: полная безучастность ко всему, она называется абулия, снижение настроения (апатия) и ослабление двигательной активности (акинезия). Причем мысли о самоубийстве, возникающие при депрессии, гораздо чаще приводили бы человека на тот свет, если бы не эти признаки: жить не хочется, но что-то с собой делать тоже не хочется. — Турецкий потянулся к холодильнику и вытащил оттуда начатую банку с тунцом. — Как говорится, давно бы повесился, да веревку мылить сил нет.