Ночь без права сна

— Каринэ, я хочу сказать…

— Нет, нет! — с неожиданной строгостью запротестовала она будто чего-то испугавшись. — Скажете после моего возвращения из России.

— Но почему не сейчас? Почему, Каринэ?

Она сказала не то, что ей хотелось:

— Вы еще так мало знаете меня…

— А мне кажется, Каринэ, я знал вас и тогда, когда еще не видел. Всю жизнь знал. Вы боитесь, что…

Она ладонью прикрыла ему рот. Как хотелось сказать ему: «Любимый мой, я навсегда отдаю тебе свое сердце, жизнь… Но если бы лишь для себя одной счастья искала… Сейчас в мире пока еще ночь… Ночь — без права сна. Меня снова могут схватить, заточить в тюрьму и держать в ней долгие годы… Или угнать на каторгу…»

Но Ярослав не мог знать ее мыслей. Он прижался губами к ее губам.

— Люблю тебя, Каринэ… Люблю все, что связано с тобой…

Доброта требует мужества

Нельзя сказать, что у маленького сироты Давидки нет друзей. У него они есть. Вот хотя бы каменщик Гнат Мартынчук, его жена пани Катря и их сын — русый, ясноглазый Ромко, всего на три года старше Давидки.

Пани Мартынчукова этой весной, перед пасхой, подарила Давидке штаны на лямках и рубашку, правда, но новую, — Ромка носил. Залатала ее на спине и локтях, и вышла рубаха прямо-таки как из магазина! Это свое богатство Давидка надевает только по большим праздникам.

Случилась у Мартынчуков беда: каменщика посадили в тюрьму, говорят, за политику. Трудно им теперь. Пана Мартынчукова набирает много в стирку: скатерти, салфетки из бара «Кубок рыцаря» и из кофейни, что напротив костела Марии Снежной. Ромка — хороший помощник матери: на маленькой тачке привозит воду, развозит клиентам уже постиранное белье. А мать целый день не отходит от корыта, спину не разгибает. В кухне от густого пара душно, как в подвале аптеки, где Давидка за несколько грошей в день всю зиму мыл бутылочки из-под лекарств, пока хозяин пан Соломон за эту же плату не нанял мальчишку постарше, чтобы тот еще подметал двор и улицу.

Когда Давидка забегает к Ромке, его мама угощает Давидку обедом. Она добрая, дай ей бог здоровья… После дедушки Давидка любит ее больше всех на свете. Ему так хочется отплатить за ее доброту чем-нибудь очень хорошим. Такой случай однажды ему представился.

Приплюснув нос к стеклу огромной витрины магазина готовой одежды, Давидка любовался красивыми платьями на манекенах. Правда, прежде он даже не обращал внимания на платья, зачем? А сейчас глаз не мог оторвать от платья в белые ромашки с широким черным блестящим поясом. «Если бы я был богат, — вздохнул малыш, — я купил бы платье для пани Мартынчуковой. Вот бы обрадовалась… А Ромке купил бы бархатный черный костюмчик с белым бантиком на воротничке… Грицю, дружку Ромки, купил бы новенькие хромовые башмаки с рантами. А чтоб подошвы не отрывались, дал бы дедушке, пусть подобьет деревянными гвоздиками (старик еще немножко видит). Так, так! Башмакам сносу не будет! А то бедный Гриць всю зиму носил старые шкрабы своей матери, ну, просто-таки дырка на дырке, даже чинить нечего. Себе возьму желтые башмаки на крючках. Р-раз, два — и зашнуровал! А еще Ромкиной собачке Жучку куплю ошейник с маленьким звоночком и цепочкой, как у панских песиков…»

Из магазина мальчика заметили скучающие продавцы. Тот, что помоложе, с напомаженными волосами и ровным пробором посредине головы, захихикал и заискивающе сказал старшему:

— Пан Пшегодский, мы имеем богатого покупателя.

— Наверное, невесте платье выбирает, — захохотал пан Пшегодский. — Сейчас будет бесплатное представление.

Поправив на животе золотую цепочку от часов, пан Пшегодский одернул свой зеленый жилет, манерно дотронулся до белого в мушках галстука-бабочки и, напустив на себя важность, стараясь походить на хозяина, вышел на улицу.

— Эй, панычику, — вдруг пробасил он над самым ухом Давидки.

Мальчик испуганно отскочил от витрины.

— Не бойся, иди-ка сюда, — поманил тот пальцем, — Иди!

Давидка с опаской подошел.

— Панычику нравится платье в ромашки?

Мальчик молчал.

— Панычик хочет купить? — с преувеличенной почтительностью, громко спросил пан Пшегодский, воображая, как хохочут приказчики в магазине. — А у панычика есть деньги?

— Ни гроша… — смущенно бормочет Давидка.

— Так, так! Ни гроша? А платье панычик хочет? Ну что ж, я могу дать в кредит. Когда-нибудь разбогатеете, тогда и отдадите деньги.

От радости у Давидки перехватило дыхание.

— Прошу, заходите, — пан Пшегодский взял оторопевшего от удивления Давидку под локоть и завел в магазин. Пол блестел как зеркало. Давидка старался ступать осторожно, чтобы не запачкать его пыльными ногами, не оставить следов.

— Паи Люцик! — весело окликнул пан Пшегодский молодого человека с пробором. — Подайте панычику синее платье в ромашки!

— Слушаю!

Молодой приказчик с серьезным видом толкнул стеклянную дверь и среди разноцветных платьев нашел точно такое, каким любовался Давидка у витрины.

Давидка шмыгнул носом, осторожно дотронулся рукой к накромаленному маркизету, все еще не понимая — шутит хозяин или вправду хочет дать ему в кредит.

— Панычику нравится платье?

— Так, прошу пана! — восторженно прошептал мальчик.

— Пан Люцик, запакуйте в коробку! — распорядился пан Пшегодский.

Обескураженный Давидка поднял глаза: он хотел убедиться, не пьян ли «пан хозяин». Мальчик насмотрелся на пьяниц: они ругаются и в драку лезут или такие добренькие, целуются, плачут, а тогда последнюю рубаху с себя снимут и отдадут. Только «пан хозяин» не пьян, нет, кроме табака, от него ничем не пахнет. Видно, он просто добрый.

Что за ловкие руки у этого пана Люцика! Как он быстро укладывает платье в коробку, обворачивая ее тонкой розовой бумагой, перевязывает голубой ленточкой, делает петельку, чтобы Давидке удобно было нести на пальчике.

И только пан Люцик протянул Давидке коробку, как «пан хозяин» сам взял ее, положил на прилавок и сказал:

— Даем панычику в кредит, но с одним условием: видишь этот графин? — он указал на круглый столик, где на розовой плюшевой скатерти с бахромой стоял большой хрустальный графин с водой, а рядом — два таких же стакана с толстым дном и полоскательница.

— Так, прошу пана…

— Условие: если панычик выпьет всю воду до дна, прошу, полное доверие — платье он может взять.

— Всю эту воду выпить? — переспрашивает Давидка, не понимая, зачем пану это нужно.

— Так, так, но если хоть капелька в графине пли б стакане останется, ну что ж… — развел руками Пшегодский, исподлобья сердито взглянув на прыснувших со смеху продавцов. — Тогда никакого кредита…

— Я выпью, прошу пана, — поспешно заверил Давидка, боясь, чтобы «пан хозяин» не передумал.

«Пхи, большое дело — пить! Пожалуйста, если пану так хочется, я выпью».

Первый стакан, налитый Пшегодским, мальчик выпил залпом, второй и третий — тоже без труда. А четвертый уже пил медленнее, останавливался и, виновато улыбаясь «доброму пану хозяину», как бы заверял, чтобы тот не беспокоился: Давидка выпьет все до капельки.

— Пан Пшегодский, а платье вам придется отдать, — подмигивая, хихикнул один из продавцов.

— Пятый…

— Шестой…

— Смотри не лопни!

Давидка тяжело перевел дух и с тревогой подумал: «Йой, еще полграфина…»

— Ну, ну, пей, — подбадривали продавцы. — Уже мало осталось!

— Ты, панычику, ремень расстегни, легче будет!

Давидка очень любил свой ремень — предмет зависти многих мальчишек на Старом Рынке и снимал его только на ночь. Конечно, когда Давидка нашел его на свалке, он выглядел незавидно: без пряжи, лак облез. Но дедушка… о милый дедушка, дай бог ему здоровья, — он намазал ремень глазурью, натер до блеска, сделал из консервной банки настоящую пряжку, по хуже, чем у кондуктора в трамвае.

Давидка с трудом расстегнул пряжку. Сразу стало легче. «Да, теперь выпью», — подумал он. Прицепил ремень к лямке штанишек у самого плеча и, подбадриваемый продавцами, одолел еще два стакана. Почувствовал, что ему стало трудно дышать. А в графине ужо немного воды — еще три — четыре стакана, и «добрый хозяин» отдаст Давидке платье…