Страница 20 из 21
Мадам Бонне? Интересно, почему моя старая приятельница вздумала вернуть свою девичью фамилию, но зачем-то сохранила «мадам»? Впрочем, в Ланскне свои представления о респектабельности. Женщина тридцати пяти лет, имеющая собственный бизнес и ведущая его без помощи мужчины, никак не может быть просто «мадемуазель». Я еще восемь лет назад это поняла. И для здешних жителей я всегда была «мадам Роше».
Розетт допила свою оранжину и принялась играть с парой камешков, которые подобрала на дороге. Ей нужны сущие пустяки, чтобы развлечься; она слегка шевельнула пальцами — и камешки засияли каким-то тайным внутренним светом. Розетт нетерпеливо каркнула — и камешки принялись танцевать на столе.
— Беги, играй с Бамом, — сказала я ей. — Только далеко не убегай, чтобы я всегда могла тебя видеть, хорошо?
Розетт тут же побежала к мосту, а я спокойно смотрела ей вслед, зная, что она может играть там часами. Будет бросать через парапет палки, заставляя их сворачивать поперек течения к противоположному берегу, или станет просто следить за отражением в воде облаков, проплывающих в вышине. Дрожащее марево рядом с нею обозначало присутствие Бама. Я допила свой лимонный сок и заказала еще.
В дверях кафе вдруг возник мальчик лет восьми. На нем была весьма просторная майка с изображением льва из мультфильма «Король Лев», почти полностью скрывавшая под собой его выгоревшие шорты, и кроссовки, носившие отчетливые следы недавнего купания в Танн. Светлые волосы мальчика выгорели на солнце почти добела, а глаза были голубые, как небо солнечным летним днем. В руке он держал кусок бечевки, который постепенно выползал из-за угла; на другом конце бечевки оказалась большая лохматая собака, тоже явно только что искупавшаяся в реке. Мальчик и собака с любопытством посмотрели на меня, потом вдруг разом сорвались с места и понеслись по дороге к мосту. При этом собака лаяла как сумасшедшая, а мальчик скользил, как на лыжах, поднимая своими несчастными мокрыми кроссовками целые облака плотной дорожной пыли.
Мари-Анж принесла мне второй стакан сока, и я спросила:
— А это кто?
— Это Пилу. Сын мадам Бонне.
— Ее сын?
Она удивленно на меня посмотрела:
— Ну да, а что?
— О, я просто не знала, — сказала я.
Она только плечами пожала, словно желая выразить этим свое полнейшее безразличие к нам обеим. А затем, прихватив пустые стаканы, снова прилипла к телевизору.
Я посмотрела в сторону моста: мальчик и его собака теперь плескались на мелководье и в дымке водяных брызг, просвеченных солнцем, казались позолоченными; светлые волосы мальчика и шерсть затрапезного вида псины так и сверкали, словно посыпанные алмазной крошкой.
Я видела, что Розетт тоже с любопытством наблюдает за ними. Она вообще-то очень общительная, моя маленькая Розетт, но в Париже предпочитает держаться особняком; другие дети не хотят с ней играть — отчасти потому, наверное, что она почти не разговаривает; а отчасти потому, что она их пугает. Я услышала, как Пилу что-то крикнул ей из-под моста, и она тут же к нему присоединилась; теперь они все втроем принялись весело плескаться в реке. В этом месте Танн совсем мелкая, и даже есть маленький песчаный пляжик, хотя песок на нем довольно крупный и грубый. Там с Розетт ничего не случится, думала я, пусть всласть поиграет с новыми друзьями. Я неторопливо допила свой второй citron pressé, размышляя о том, что же случилось за эти годы с моей старой подругой.
Значит… у мадам Бонне есть сын. И кто же его отец? Она оставила девичью фамилию, значит — и это совершенно очевидно, — снова замуж она не вышла. Сегодня в кафе никого нет, кроме Мари-Анж; незаметно также, что у Жозефины есть какие-то партнеры по бизнесу. Я, конечно, утратила связь со своими здешними приятелями, переехав в Париж. Смена имен, смена образа жизни — вот и Ланскне остался далеко позади, как и многие другие места и города, которые я и не собиралась когда-либо посетить снова. Ру, который мог бы за время нашей долгой разлуки хотя бы время от времени сообщать мне о здешних новостях, писать письма никогда не умел и не любил; в лучшем случае он присылал почтовую открытку, где корявым почерком в нескольких словах сообщал, где в данный момент находится. Но после моего отъезда он прожил в Ланскне целых четыре года, и большую часть этого времени — именно в кафе у Жозефины. Я знаю, он презирает слухи и сплетни, но ведь он прекрасно знал, какими близкими подругами были мы с Жозефиной, так почему, скажите на милость, он не сообщил мне о том, что у нее родился ребенок?
Я допила сок и расплатилась. Солнце уже жарило вовсю. Розетт сейчас восемь, но она для своего возраста очень маленькая; этот мальчик, Пилу, скорее всего, несколько младше ее. Я медленно пошла по направлению к мосту, жалея, что не надела шляпу. Дети строили что-то вроде плотины поперек песчаной отмели; я слышала, как Розетт возбужденно приборматывает — бамбаддабамбаддабам! — а Пилу командует, явно готовясь отразить атаку пиратов:
— Вперед! На корму! Пушки к бою! Бам!
— Бам! — радостно вторила Розетт.
Знакомая игра; я отлично помнила, как восемь лет назад Анук точно так же играла здесь «в пиратов» вместе с Жанно Дру и другими своими приятелями.
Мальчик поднял на меня глаза, улыбнулся и спросил:
— Мадам, вы тоже maghrebine?
Я покачала головой.
— Но ведь она говорит не по-нашему, верно? — сказал он, поведя глазами в сторону Розетт.
Я улыбнулась и пояснила:
— Ну, не то чтобы совсем не по-нашему… Она вообще мало что говорит. Хотя все понимает, ты, наверно, и сам уже в этом убедился. Она очень даже неглупа, а кое-что умеет делать и вовсе отлично.
— А как ее зовут?
— Розетт, — сказала я. — А тебя Пилу. Вот только не пойму, от какого это имени.
— Жан-Филипп. — Он снова улыбнулся. — А это мой пес Владимир. Влад, скажи даме «здравствуйте»!
Влад гавкнул и отряхнулся, подняв над маленькой плотиной целое облачко водяных брызг.
Розетт засмеялась и жестами сообщила мне: «Очень хорошая игра!»
— Что это она такое говорит?
— Говорит, что ты ей понравился.
— Круто!
— Значит, ты сын Жозефины, — сказала я. — А я ее старая приятельница. Меня зовут Вианн. Мы остановились в Маро, в старом домике мадам Вуазен. — Я помолчала. — Я была бы очень рада, если бы вы с мамой пришли к нам в гости. Вместе с Владом. И с твоим отцом, если он, конечно, захочет прийти.
Пилу пожал плечами.
— А у меня нет отца. — В его голосе послышался легкий вызов. — То есть, по всей очевидности, он у меня есть, но я…
— Но ты просто с ним не знаком?
Пилу улыбнулся.
— Да. Верно.
— Моя дочка тоже раньше часто так говорила. Моя вторая дочка. Анук.
Глаза Пилу вдруг округлились от удивления.
— Ой, а я знаю, кто вы! — воскликнул он. — Вы та самая дама из шоколадной лавки! Которая раньше всякие вкусные штуки делала! — Его улыбка стала еще шире, он даже слегка подскочил от возбуждения. — Мама все время о вас говорит. Вы тут почти что знаменитость.
Я рассмеялась.
— Ну, до знаменитости мне далеко.
— А мы теперь каждый год устраиваем тот праздник, который вы сто лет назад придумали! На Пасху. Прямо на площади перед церковью. Там устраивают танцы, ищут пасхальные яйца, вырезают всякие штуковины из шоколада — в общем, много чего.
— Правда? — удивилась я.
— Ага. Это бывает так клево!
Я вспомнила тот первый праздник шоколада, который сама же и устроила, — с выставленными в витрине разнообразными сластями и написанными от руки названиями. Вспомнила, как полжизни назад шестилетняя Анук брызгалась в лужах, топая по ним в желтых резиновых сапожках; как она дула в пластмассовую трубу; как Жозефина танцевала на площади перед церковью, а Ру стоял рядом со мной, и на лице у него, как всегда, было то самое выражение — чуть сердитое, чуть застенчивое…
Мне вдруг стало не по себе.