Александр Иванов

— Христос никогда не смеялся.

«Его везде принимали с радостью; один вид его лица с широким, белым лбом, усталыми добрыми глазами, нежными, как у ребенка щеками, заостренным носом и забавно сложенным, но приятным ртом — вызывал невольное сочувствие и привет в сердце каждого, — писал много позже И. С. Тургенев. — Роста он был небольшого, приземист, плечист; вся его фигура, от бородки клинушком до пухлых, короткопалых ручек и проворных ножек с толстыми икрами — дышала Русью, и ходил он русской походкой. Он не был самолюбив, но о своем труде имел высокое понятие: недаром же он положил в него все свои силы и надежды».

В один из солнечных октябрьских дней писатель и художник вместе с В. П. Боткиным отправились в Альбано. Иванов прощался с живописными окрестностями Рима.

… Вдоль тенистой дороги, поднимающейся в горы, росли оливы и кипарисы. Вдали синело Альбанское озеро. Прибыли во Фраскати. Оборванные мальчишки сбежались посмотреть неожиданных гостей и поклянчить милостыню. Стройная альбанка появилась в тени каменных стен и тут же исчезла. Суровый мужчина в синем запачканном плаще, в дырявой высокой шляпе важно прошагал мимо, погоняя груженого осла.

Около колодца Иванов вынул из кармана корку хлеба и принялся ее жевать, макая в холодную воду. «Всякий след тревоги исчез с его лица, — писал позже Иван Сергеевич, вспоминая давнюю поездку, — оно сияло удовольствием мирных художнических ощущений; в эту минуту он не нуждался ни в чем на свете, и сам он мне показался достойным предметом для художника, на этой площадке любимого живописцами городка, перед этой темной церковью… Бедный Иванов! Жить бы ему там годы да годы… А смерть уже караулила его».

Глава двадцать первая

Вторично свою картину А. Иванов выставил в феврале 1858 года для великой княжны Елены Павловны[186], принявшей в нем деятельное участие. Она сама приехала в его мастерскую, почти насильно заставила показать свою картину, тут же заказала снять с нее фотографии и приняла все издержки на отправку картины и на путешествие Иванова в Петербург. Словом, разом воскресила упавшего было духом А. Иванова.

На время начавшегося римского карнавала картина была выставлена для обозрения публики. Как и год назад, она порождала самые противоположные толки.

«Вследствие ее выставки, я заключил, — писал А. Иванов, — что она более всего может быть ценима художниками, а не публикой. И в самом деле, я в ней домогался преимущественно подойти, сколько можно ближе, к лучшим образцам итальянской школы, подчинить им русскую переимчивость и составить свое».

По окончании карнавала предполагалось, что картина будет переведена в Ливорно, откуда на пароходе поплывет в Петербург.

Сам А. Иванов думал отправиться на второй неделе поста в Афины, откуда вместе с братом собирался выехать в Иерусалим, чтобы вымерить Омарову мечеть. До конца мая он намеревался пробыть в Палестине, чтобы затем, через Эфес, попасть на Афонскую гору, оттуда в Константинополь и в конце июля, ко времени прибытия картины, успеть приехать через Москву в Петербург. Но получилось совсем по-другому.

Картину А. Иванов решил сопровождать сам.

А началось с того, что приехав в морской порт Чивитавеккья позднее своего багажа[187] и подплывая на лодке к французскому пароходу, художник увидел, что картину опускают назад. Ему объяснили, что в трюме она не устанавливается, а на палубу без особого приказания ее принять не могут.

Времени до отправления оставалось час. Пришлось немало похлопотать, прежде чем дело окончилось удачей для художника. Правда, с трудом удалось добиться, чтобы картину отодвинули от печки.

Пароход вышел в море и вскоре попал в шторм.

Резкий ветер обдавал пеной пассажиров и картину. Ее закрыли. С трудом терпел А. Иванов вместе с пассажирами морскую болезнь.

Наконец капитан счел опасным продолжать плавание, и в Тулоне встали на рейд. Лишь 4 мая в два часа пополуночи пароход прибыл в Марсель.

Начались неприятности на таможне. Там непременно хотели вскрыть картину или оставить ее на два дня для исполнения формальностей. Из затруднения нашли выход в самый последний момент благодаря русскому консулу Бухарину.

По прибытии в Париж А. Иванов поспешил на улицу Бреда, в мастерскую художника А. П. Боголюбова. Тот, обрадованный встречей, видя благодушное настроение нечаянного гостя, предложил тотчас свои услуги самым чистосердечным образом.

Дело было к вечеру. По просьбе А. Иванова отправились обедать в трактир, где А. П. Боголюбов всегда пользовался столиком.

— Трактирчик плох, — говорил он по дороге. — Вы, Александр Андреевич, быть может, ожидаете роскошного обеда, но так как мои средства не бойки, то и обедаю за один франк двадцать пять сантимов с хлебом вволю и даже полубутылкой вина.

— Да это совсем в моих средствах, — отвечал А. Иванов.

Сели за маленький столик.

Подали суп в налитых тарелках. А. П. Боголюбов только что хлебнул первую ложку, как Александр Андреевич выхватил ее у него и подставил свою. Моряк-художник смутился, но ничего не сказал. Они продолжали обедать, только Александр Андреевич как бы нечаянно брал и ел хлеб А. П. Боголюбова, подкладывая свой. Пообедав, пошли на бульвар в кафе, пили кофе, разговаривали. А. Иванов признался, что нелегко было ему после стольких лет оставить вечный город, чтобы везти Картину в Петербург.

— Еду со страхом и трепетом, — говорил он. — Меня там уже давно забыли. Да и в успех свой, признаюсь, плохо верю.

А. П. Боголюбову в тот вечер А. Иванов не сказал того, о чем написал брату в феврале 1858 года в Афины:

«…Василий литератор Боткин (раздобрился: я его просил, он) мне устраивает у своих братьев в Петербурге комнату для жилья. Один из них живописец[188], (учащийся) оканчивающий курс в Академии. — Я его весьма благодарю за такую внимательность, но в то же время боюсь за мои альбомы и бумаги, которые с собой везу, чтоб как-нибудь молодой юноша не обшарил меня насквозь… И тогда композиции, стоящие мне десятилетия, пойдут шататься по его произволу, как его собственность».

На следующий день А. Иванов повел А. П. Боголюбова на железную дорогу в пакгауз, куда был выслан громадный ящик с его детищем.

Все было цело.

Теперь надобно было думать, как бы похитрее поместить ящик на платформу железнодорожного вагона, так как прежней доставкой А. Иванов был недоволен.

— А вот нельзя ли возвысить картину над платформой, положив ее на подставки так, чтобы ящик лишнею переходящей длиной лежал над другой, за ней следующей, не касаясь? — предложил А. П. Боголюбов.

— Да как же-с это, начертите-с, — попросил А. Иванов.

Моряк-художник нарисовал свою схему.

Иванов долго думал и наконец сказал:

— Умно-с и практично-с, только, пожалуй, будет драгоценно-с.

— Да нисколько, — отвечал А. П. Боголюбов, — товар будет лежать на следующей платформе плоский, низкий, и я думаю, что дело можно устроить.

Отправились на Северный железнодорожный вокзал. Отыскали распорядителя поездов и два часа битых обговаривали постановку картины на поезд. Француз был очень мил и добр и согласился даже с передачей условия за границу. А. Иванов остался вполне доволен услышанным. Сказал:

— Да, и у них есть порядочные люди-с, но не надует ли-с?

Как-то, при очередной встрече, поинтересовался у А. П. Боголюбова:

— А каково здесь посольство-с?

— Да это люди недурные, вежливые, — ответил тот.

— А вы их знаете?

— Знаком, даже у посла обедал два раза.

— Вот как! Ну, так отрекомендуйте меня-с!

— Да как вас рекомендовать, ваше имя так известно, что мне, право, неуместно быть вашим предтечею, коли вы написали настоящего и так славно! — отвечал офицер.

— Без острот, пожалуйста-с, а попросту-с мне не хочется испытать отказ, а вам нипочем-с.

186

Елена Павловна — супруга великого князя Михаила Павловича Романова.

187

Холст, снятый с подрамника, был свернут на специальный вал и помещен в ящик.

188

Речь идет о М. П. Боткине.