Страница 117 из 121
— Какое у него ранение?
— Он хромает. Правая нога у него не сгибается. Он работает инженером на фабрике, и хромота не мешает ему.
— Скажите, что получилось бы, если бы я тогда явился в рождество со своими семьюстами фунтами стерлингов, а Уотсон еще не вернулся бы?
— Не знаю. Вероятно, вышла бы за вас.
— А потом, когда он бы вернулся?
Мод смущенно теребила скатерть. Ингус взял пакет с подарком и начал вертеть его в руках. Ну конечно, Мод сразу о чем-то догадалась и не могла не бросить взгляда в его сторону.
— Что у вас там, Генри?
— Посмотрите, — он протянул пакет Мод.
И вновь в ее глазах вспыхнул алчный огонек, так хорошо знакомый Ингусу по прежним временам. «Унижайся, Мод!..» — подумал он с презрением. Как она вся преобразилась! Как жадно дрожат руки, когда она примеряет перед зеркалом дорогой наряд, отделанный мехом! О, у нее совершенно нет гордости. И эту женщину ты когда-то любил, Ингус Зитар?
Как это теперь далеко и каким странным кажется… это чувство…
— Кому вы это привезли? — спросила она, рассматривая в зеркале свое нарядное отражение.
— Одной женщине, конечно, — ответил он.
— Она будет вам очень признательна. У вас, вероятно, есть сестра?
— Это не для сестры, потому что я не знаю, где она сейчас находится.
— Тогда — невесте?
— Ее у меня нет… больше… Видимо, придется подарить какой-нибудь ласковой девушке, если удастся встретить такую.
Нет, у нее совсем нет самолюбия. Если он заберет этот наряд и уйдет, она несколько ночей не будет спать и бедному мистеру Уотсону придется пережить немало неприятных минут. Какая ткань и какой мех! А сшит точно на заказ по ее фигуре.
— Генри… Вы уже нашли… эту девушку? — охрипшим голосом спросила она, избегая его взгляда.
— Она сама должна меня найти.
— Вам безразлично, кто она будет?
— Почти. Только чтобы она не была глупа…
— Нет, глупа она не будет! Смешно, если такой наряд попадет к человеку, который не знает ему цену.
— Вам представляется возможность позаботиться о том, чтобы этого не случилось.
— Вы полагаете?
Несколько мгновений Мод еще как будто колебалась, затем, бросив на Ингуса кокетливый взгляд, подошла к окну. Шурша, опустилась темно-зеленая штора. Комната погрузилась в приятный полумрак.
— Генри, почему вы не снимете пальто?
Ингус встал, положил револьвер в карман и вышел в переднюю. Грудь его дрожала от сдерживаемого смеха. Он был удовлетворен: Мод проявила свою готовность, и с него достаточно этого. Он взял шапку и вернулся к дверям комнаты. Поклонился Мод. Она сидела на диване.
— Всего хорошего, миссис Уотсон.
— Вы уходите? — вскочила она. — А наряд?
— Можете спокойно оставить его себе, если он вам нравится. Вы были достаточно любезны со мной. Остальную любезность приберегите для мистера Уотсона.
И вышел. Закрывая дверь, Ингус увидел коренастого мужчину, который сопя поднимался по лестнице. Поравнявшись, оба пытливо взглянули друг на друга. Когда Ингус дошел до того места, где впервые заметил незнакомца, он обернулся и увидел, что коренастый мужчина входит в ту же дверь, из которой только что вышел он сам. Возможно, это был мистер Уотсон. Он, правда, не хромал и не был похож на человека, который побывал на войне, но это уже ничего не меняло. Одной ложью больше…
«Успеет ли она поднять штору и спрятать наряд?» — подумал Ингус, спускаясь по лестнице.
5
В груди Ингуса было пусто и душно, как в заброшенной угольной шахте. Ингус вышел на улицу и смешался с потоком пешеходов, не отдавая себе отчета, куда он идет. Смеркалось, в магазинах зажигались огни, и у витрин, откуда еще не были сняты рождественские украшения, толпился народ. Ингус остановился и долго разглядывал пестрые безделушки.
«Кончено, все кончено», — повторял он бесчисленное количество раз. Временами его охватывал стыд, а потом радость, что вот наконец и он свободен от всякой тоски и может всем своим существом отдаваться вольному течению жизни. Одиночество? Разве он до сих пор не был еще более одиноким, думая только о Мод и равнодушно проходя мимо всего остального? Потеряв ее, он приобрел целый мир, всю жизнь, с ее неисчислимыми богатствами. Да это же свобода, воскресение юности! В страшнейшем оцепенении он провел кошмарные четыре года! Двадцать шесть лет… Только теперь начинается жизнь, только теперь! Пережив первое разочарование, он наконец мог судить о жизни и избрать правильный путь. Поменьше мечтать и побольше сомневаться — вот в чем настоящая мудрость. И тебе никогда не будет тяжело. Волдис давно уже пришел к этому.
Война окончилась. Ты остался цел и невредим. У тебя скоплена тысяча фунтов стерлингов, с которыми можно начать постройку судна. Через два года ты станешь капитаном и будешь посещать приемы у консулов. На взморье, среди дюн и зеленых лугов, будет стоять твой дом. Стоп, Ингус, не ищешь ли ты опять кандалы?
Это была странная реакция, смешение самых противоречивых дум и чувств, апатия и отвращение. Все никуда не годилось, на все было наплевать, и в то же время не было желания плевать.
«Хорошо бы проспать двадцать четыре часа подряд, как медведь, а потом проснуться и забыть обо всем… Вымыться с головы до ног и начать жизнь снова. Эх!..»
Ингус не помнил, как очутился в незнакомой части города. Здесь стандартные дома из красного кирпича были ниже, грязную улицу заполняло зловоние. Во дворах на веревках висело рваное белье, и дети с перепачканными лицами играли в футбол. Нет, здесь было слишком мрачно. Ингус ускорил шаг, он хотел быстрее покинуть эти казармы нищеты. Вот и опять улица с гладкой мостовой, крашеные дома и больше света.
— Пойдем, господин!.. четыре шиллинга, пять…
Ах вы, шиллинговые души! Как скромно вы себя оцениваете… Я знавал одну такую же, как вы. Ее тоже можно было покупать, но она запрашивала больше. Семьсот фунтов. И я сильно сомневаюсь, увеличивалась ли от этого ее ценность по сравнению с вами, дешевыми. Ведь запрашивать можно…
Наконец он забрел в какой-то кабачок и выпил много вина и виски. На душе повеселело, нравилась музыка, хотелось танцевать, но здесь это было не принято. Даже петь не разрешили. Тогда ему захотелось излить накопившуюся досаду и силу, и он затеял драку с посетителями, сидевшими за соседним столиком. Он говорил им в глаза обидные слова, и наконец, те не выдержали. В один миг вспыхнула потасовка, совершенно не вязавшаяся с солидностью этого заведения. Пока англичане засучивали рукава и приготовляли кулаки для настоящего бокса, Ингус при помощи самых простых тумаков успел нескольких усадить на паркет. После этого официанты вышвырнули его на улицу.
Скорее руководимый инстинктом, чем здравым смыслом, он длинным и сложным путем доплелся до доков и разыскал свой пароход. Был поздний час, и весь экипаж уже давно спал. Единственный, кто встретил Ингуса, был стоявший у сходней вахтенный матрос.
— Господин штурман, на кого вы похожи! — он укоризненно покачал головой.
— Ну, на кого? — спросил Ингус, направляясь нетвердым шагом в каюту.
— Посмотрите в зеркало! — крикнул ему вслед матрос.
Ингус вошел в каюту и зажег электричество. Качаясь, он встал перед зеркалом. То, что он увидел, его отчасти протрезвило. Одна щека была ободрана до крови, верхняя губа раздулась, а подбородок совершенно почернел от грязи.
— Основательно, Ингус… — он тупо усмехнулся. — Ты вернулся домой точно с поля боя. Но мы это так не оставим. До завтра все должно быть в порядке.
Он кое-как разыскал мыло и полотенце и направился в машинное отделение, захватив в камбузе ведро. Там, внизу, всегда можно достать горячую воду. В машинном отделении было темно. Не желая, чтобы его в таком состоянии увидел кто-нибудь из механиков, Ингус, не зажигая электричества, наугад пробрался к конденсаторам. Долго он нащупывал вентили и рукоятки, не находя нужного. Но вот несколько поворотов — и произошло что-то непонятное. В лицо Ингусу, словно белая стрела, ударила струя пара. Он шипел, извергаясь, лизал щеки, обжигал глаза. Нестерпимая, жгучая боль терзала лицо, тысячами иголок кололо веки.