Страница 100 из 121
— Может быть, произошло несчастье? В наших интересах, чтобы никто об этом не знал.
Матисона мучила страшная догадка, но, так как у него не было никаких улик, он молчал.
И вот однажды под вечер, за полчаса до захода солнца, примерно в двадцати морских милях от «Таганрога» появилась немецкая подводная лодка. Капитан Озолинь только что уселся за ужин, как первый штурман прислал к нему матроса. Озолинь немедленно распорядился изменить курс и быть готовыми ко всяким случайностям. В спасательные шлюпки снесли провиант и пожитки моряков, кочегарам послали подкрепление, «Таганрог» развил самую большую скорость, на какую был способен, — двенадцать узлов. Началось отчаянное состязание с противником в скорости. К счастью для «Таганрога», была пасмурная погода. Если до захода солнца подводная лодка не сумеет догнать пароход, наступающая темнота поможет ему исчезнуть с глаз преследователей.
Весь экипаж, за исключением команды машинного отделения, находился на палубе. Все говорило за то, что подводная лодка нагонит пароход, и, тем не менее, люди на что-то надеялись. Они с волнением, не отрывая глаз, смотрели на море, на заходящее солнце и на серый призрак, неотступно следующий за «Таганрогом». И вот, наконец, солнце село, и зарево заволокли кучевые облака. Тени на воде слились с сумраком небосклона, темнее стала глубоко изборожденная поверхность волн.
На подводной лодке вспыхнул сигнал Морзе: «Остановить пароход!»
Больше всех переживал Зирдзинь. Он бегал как помешанный из каюты на палубу, с палубы в каюту.
— Боже мой, боже мой! И что только будет? Господин штурман, неужели нас в самом деле торпедируют? Господин капитан, а эти спасательные пояса надежны? Они удержат меня на воде? Матисон, милый, иди помоги! Иди помоги!
Он увязал вещи в огромный морской мешок. Белье и одежду не взял, оставил обувь, новое пальто, но, завернув что-то прямоугольное в простыню, положил в мешок на самое дно. Матисон видел, как у него шевелятся губы: Зирдзинь читал молитву.
— Я дурной человек, я знаю, ради меня ты не пощадишь пароход. Но здесь много хороших людей. О, вспомни, как было тогда у Содома и Гоморры, когда у тебя спросили: «А если там окажется один праведный?»
Что это? Какой яркий свет! Ведь не утро же наступило! Нет, это прожекторы. Два, три прожектора. Что? Подводная лодка больше не преследует? Уходит? Английские крейсеры?
— Эй, гнида, где ты был, когда тебя искали? — вдруг заорал Зирдзинь на юнгу. — Сию минуту убери каюту! Пентюхи жалкие, испугались одной прусской лодчонки! Стоят, как мешочники, со своим барахлом на палубе. Я еще и подумать о таких вещах не успел. О!
Да, Зирдзинь казался несокрушимым, как скала. Только Матисон, слышавший его молитву, был о нем другого мнения. И когда улеглось волнение и спасенный пароход снова стал идти своим курсом, Матисон отыскал первого штурмана. Трюмный долго что-то ему рассказывал. Потом к ним подошел второй штурман, и все они — трое молодых людей — совещались о четвертом, и Волдис Гандрис в конце концов сказал:
— Да, на этом мы его поймаем. Предоставьте все мне. Этот верзила нисколько не лучше старой бабы. Ингус, помнишь, как я тогда в местечке…
— Когда ты думаешь этим заняться? — спросил Ингус.
— Завтра под вечер. А ты, Матисон, делай вид, что ничего не понимаешь.
На этом они расстались. Зирдзинь и не подозревал, какую ловушку готовил ему первый штурман «Таганрога» — веселый парень, шутки которого иногда могли быть и вполне серьезными.
6
На следующий день на пароходе творились странные вещи. Несмотря на прохладную погоду, кок Зирдзинь обливался потом и очень здорово потерял в весе. Поводом к этому послужили обстоятельства, о которых до вечера никто не догадывался.
Утром, приняв вахту в угольном трюме, Матисон уже через полчаса выбежал на палубу и разыскал Зирдзиня.
— Кажется, я теперь знаю, где он, — шепнул Матисон.
— Кто он? — ворчливо спросил Зирдзинь, помешивая угли.
— Тот беглец, наш пассажир, — продолжал Матисон. — Я сейчас работал в междупалубном пространстве. Вдруг слышу, в глубине в углу кто-то постукивает. Не то царапает стену, не то стучит. А то вдруг завздыхает, застонет. Я перепугался да бежать. Пойдем вместе послушаем.
— Я? — с трудом выдохнул Зирдзинь, заметно струсив. — Мне некогда, надо обед заправлять.
— Как же быть? — Матисон казался очень озабоченным. — Там такая темень, что с коптилкой ничего не увидишь, а он стучит. Похоже, что он забрался в танк для воды. Может быть, посоветоваться с офицерами?
— Рехнулся, что ли? Этого еще не хватало! — всполошился Зирдзинь. — Хочешь нас обоих погубить? Еще неизвестно, что это за шум, может, просто крысы.
— Дай бог, чтобы это оказались крысы. Прямо нехорошо делается, когда слышу. Мне даже показалось, что он кого-то зовет, только не разобрал я. Ей-богу, Зирдзинь, здесь что-то неладное. Постой! Ты слышишь!
Нет, Зирдзинь не слышал, как, впрочем, не слышал и Матисон. Да ему и не нужно было, чтобы кок слышал. Возвращаясь в бункер, он убедился, что желаемое достигнуто: Зирдзинь встревожился, теперь в голове у него засела эта мысль.
Некоторое время спустя, когда кок вошел в каюту и лег на свою койку, произошло новое непонятное явление: под полом раздался стук. «Тук… тук… тук…» Пауза. Затем опять этот жуткий таинственный стук. Лицо Зирдзиня покрылось крупными каплями пота. Он спрыгнул с койки и начал греметь посудой в камбузе. Грохотал металлическими банками, открывал и закрывал дверцу плиты, переставлял котлы и сковороды, кашлял, ругался, фыркал, стучал башмаками так, что в этом шуме потонули все остальные звуки. Но вот ему понадобилось взять муку для подливки, и на минуту в камбузе стало тихо. И, словно ожидая этого, из-под пола камбуза послышался троекратный стук.
— Жара, как в пекле, чертовская жара, — бормотал кок, отирая мокрый лоб.
Потом стук прекратился, и до самого обеда его не было слышно. Но в двенадцать часов, когда команда пришла в камбуз за обедом, он возобновился, и на этот раз на него обратил внимание даже кто-то из матросов.
— Кто там стучит?
«Тук… тук… тук…»
— Наверное, насос грохочет, — высказал предположение дункеман. — Сейчас как раз качают воду в котлы.
Это объяснение удовлетворило всех, за исключением Зирдзиня. Раздав людям обед, он, как обычно, пришел в каюту и лег на койку, но странный стук сразу же возобновился, и сон как рукой сняло. Кок встал, закрыл на ключ дверь и начал бормотать слова молитвы. Неизвестный продолжал стучать. Зачем он стучит, что предвещает его стук, несущийся из темноты? Что ему нужно?
Наконец, стук прекратился. Через некоторое время из кубрика пришел Матисон.
— Нет, Зирдзинь, я этого не вынесу! — пожаловался он. — В междупалубное пространство больше нельзя показываться. Мало того, что он царапается и вздыхает, — он начинает говорить.
— Что он сказал? — Зирдзинь повернул к Матисону страдальческое лицо. — Ты что-нибудь разобрал?
— Давеча, когда я перевозил в тачке уголь в боковой бункер, я вдруг почувствовал, что на меня кто-то дохнул холодом. Оглянулся — никого. Я крикнул: «Эй, кто тут, выходи, покажись!» И знаешь, что он сказал? «Не успеет кончиться сегодняшний день, как вы меня увидите. Близок роковой час одного человека». Да, и знаешь еще что, Зирдзинь?.. Наши кочегары рассказывают, что видели коричневый уголь, который я будто бы привез в тачке из междупалубного пространства. Некоторые куски, говорят, совсем мокрые. Самойлов котел даже один кусок показать чифу. Я кое-как отговорил его, но нельзя ручаться, что он все-таки не покажет. Что ты на это скажешь?
Зирдзинь сидел на краю койки, онемев от страха, тупым взглядом уставившись в пол. Не дождавшись ответа, Матисон ушел. В течение дня таинственный стук несколько раз возобновлялся, но потом прекратился. Зирдзинь совсем раскис и попросил стюарда дать ему порошки от головной боли. Уже под вечер, перед самым заходом солнца, его позвали в салон, чтобы посоветоваться насчет меню на следующий день. На палубе еще не были зажжены огни. В сумерках Зирдзинь заметил спускающегося с мостика капитана. Второй штурман был на вахте, а около ящика с золой, облокотившись на фальшборт, стояло несколько матросов. Зирдзинь хотел пройти мимо, но один из них задержал его.