Страница 76 из 110
— Спасибо, я уже наелся как следует. Нехорошо много есть на ночь.
Как умеренно ни ел Янка, в ту ночь он все равно, не мог уснуть. Сообщение Фрица ошарашило его, как удар дубиной: мозг горел, каждый нерв трепетал; десятки раз Янка сбрасывал одеяло и каждые полчаса бегал пить. Он испытывал невыносимую жажду, губы сохли и покрывались белым налетом. И в тупой растерянности он только и мог вновь и вновь без конца повторять один и тот же вопрос: «Почему? Возможно ли это?»
Последний мост, связывавший его с прошлым, рухнул, все погибло и уничтожено. Скитайся по жизни, блуждай, словно в тумане, ибо у тебя не осталось мечты, не о чем больше грезить, нет ни одной иллюзии, за которой можно следовать. Наконец-то он достиг высшей ступени свободы, стал совершенно одиноким. Но он уже не радовался этому. Нет, Янке казалось, что он высмеян, обманут и одурачен; оплевана его мечта, прекрасная и возвышенная. Почему?
«Мог бы я что-нибудь изменить, если бы приехал к Ниедрам на троицу? Может быть, и тогда уже было поздно?»
Несколько дней Янка жил, как во сне; не мог уяснить самых простых вещей ни в классе, ни в строю, пока не утихла острая боль. На смену ей пришла глубокая апатия. Это не значило, что он смирился, — он только не думал больше об этом… Но окончательно точка не была поставлена.
Неделей позже Янка получил письмо от Эльзы и немного денег. Он прочитал только подпись, сразу же вложил письмо и деньги и другой конверт и отправил обратно.
После этого ему никто больше не писал. Так он прослужил весь срок военной службы, ни разу не взяв увольнения. Когда товарищи спрашивали его, почему он так поступает, Янка только пожимал плечами:
— Мне не к кому ехать.
Глава шестая
Летом на Болотный остров не забредет ни один человек. Здесь постороннему делать нечего. И никого не занимает, что происходит тут, за трясиной. Иногда соседи, живущие на краю низменности, замечают струйки дыма, изредка до них доносится шум падающего дерева и монотонный стук топора. Он похож на постукивание усердного дятла и слышится то рано утром, то вечером и в лунные ночи, когда во всех домах люди уже давно улеглись спать. В остальном эти там, за трясиной, спокойные люди. Петь они не умеют, никогда не слышно, чтобы они перекликались между собой; даже в самую тихую погоду нельзя расслышать ни одного доносящегося оттуда слова. Когда на этой стороне замычит корова, случается, что с острова ей ответит жалобное мычанье одинокой скотины. Видимо, там есть также два петуха и несколько кур; иногда оттуда доносится лай щенка.
Каждое утро из-за болота приходит молодой мужчина. Днем он работает в большой усадьбе, пашет чужую землю, возит удобрение на поля, копает канавы и чинит дороги. За это его кормят, дают немного денег — здесь он батрак. А вечером он возвращается на свой остров, корчует пни, очищает землю от корней и тяжелой мотыгой рыхлит дерн. Работу, которую он здесь выполняет, он крадет у дня, и за нее ему никто ничего не платит, потому что здесь он хозяин. Когда он спит, когда отдыхает и как ему не надоедает батрачить? Спросите об этом у луны, у полуночной тьмы и у маленькой женщины: она единственная видит его безумный труд. Не думает ли он, что под пнями и трухлявыми корнями схоронен клад? Может быть, поверив какому-нибудь старинному сказанию, он принял болотные огоньки за алмазные зерна? Вскопав маленький клочок земли, он сажает туда картофель и говорит жене:
— Наше поле…
Потом у них появляется несколько таких кусочков земли, гряды, борозды, посевы. Через некоторое время, после теплого дождя, там пробивается зеленая ботва, сморщенная, как лицо старика.
— Смотри, как растет… — говорит человек. — Хорошая земля…
Он немного фантазер, как и его жена. Разве иначе они поселились бы здесь. Они на все смотрят сквозь увеличительное стекло: где одна борозда, там они видят сотни, и вскопанная маленькая грядка кажется им целым полем. Когда-нибудь ведь так и будет… Может быть… а может быть, и нет. Жители Болотного острова питаются черным хлебом и надеждами. К осени у них вырастет боровок, будет мясо и картофель. Одна корова у них уже есть, а если Буренка принесет телочку, тогда они станут ее растить. И через несколько лет у них будет две коровы. Они даже станут масло сбивать…
— Все было бы хорошо, если бы тебе не нужно было ходить на заработки, — сказала Сармите.
— А на что бы мы жили тогда? — спросил Карл.
— Подумай только, если бы ты весь день работал па себя. Сколько мы сделали бы тогда до осени! Два, три года — и мы самостоятельные люди.
— Будущим летом уже не придется ходить на заработки.
— А дом, хлев? Где ты возьмешь на них деньги?
— Ну, так на третий год заживем свободнее.
— Нам понадобятся семена и инвентарь. Всю жизнь в этой одежде тоже не проходишь. У тебя и сейчас не и чем на люди показаться…
— Прибавим тогда еще один год.
Но чем больше они об этом говорили, тем запутаннее становились сроки и свободная жизнь отодвигалась на неопределенное будущее. Лучше не думать об этом.
В северной стороне Болотного острова, за холмом, жила семья другого новосела — Дандены. Муж был инвалидом войны и получал пенсию — у него не сгибалась левая рука.
— Счастливый человек, — сказала Сармите. — Он, по крайней мере, волен распоряжаться собой.
— Я бы сказал: несчастный человек, — возразил Карл. — На что он способен с одной рукой? Скажи, что они сделали за эту весну? У кого больше сделано — у Данденов или у нас?
— Разве тебе это легко далось?
— Все же легче, чем Дандену. Где я стукну раз топором, он должен долбить пять, шесть раз. Он целый день бьется над одним пнем, а я его выкорчевываю за полчаса. У нас уже выкопаны две основные канавы, и земля на лугу не зыблется, когда ходишь по ней. А что Данден выкопал?
— Зато ты и работал четыре воскресенья.
— Буду работать еще сорок и, если нужно будет, сорок четыре, зато и результаты будут видны. Одна рука заменяет целого человека.
В особенности, если это могучая, мускулистая рука Карла Зитара. Вот где, наконец, пригодилась его сила. Никогда прежде не ощущал он так свое преимущество, как теперь. Что для другого было огромнейшим трудом, он проделывал шутя. Проработать полный рабочий день у Пурвмалов и после этого до самой темноты на своей земле для него не составляло особого труда. Он удивлялся, что другие видели в этом что-то особенное. Когда же и работать человеку, если не сейчас, имея силу и желание чего-то достигнуть? Земля на острове не такая уж трудная, она только немного хуже залежных полей. Подождите лет пять-шесть (даже все десять), и пусть тогда попробует сравниться с ним Эрнест со своими Зитарами. Если б только не постройка да выдержала бы Сармите…
Мотыга и лопата всегда блестели у него. Утром в воскресенье Карл точил топор. Только к осени он стал опять читать газеты.
В Пурвмалах — в большом доме на низменности, где работал Карл, — не было хозяина. Там вела хозяйство молодая Пурвмалиене. Ей было немного за тридцать, и она уже четвертый год вдовела. В этой местности молодые девушки выходили за людей значительно старше себя. Мужья скорее годились им в отцы или деды. Парни тоже были настолько умны, что не женились на равных им по возрасту (что у таких за душой!), а брали в жены перезрелых и зажиточных старых дев. И человек сразу становился на ноги. А через несколько лет он хоронил жену — старость недолго уживается рядом с молодостью.
Пурвмалиене пришла сюда из батрацкого дома. Муж был на сорок лет старше ее, с очень больным сердцем. Лет через пять он умер — не слишком рано и не поздно, именно так поступали все разумные люди. У них не было детей, как и у других подобных им супружеских пар. Молодую хозяйку сватали какие-то пожилые ремесленники и даже учитель, вышедший на пенсию, но она сказала:
— Мне и так неплохо, — ее уже не заботила нужда, а делить состояние с каким-нибудь пылким голодранцем было еще рано.