Страница 42 из 110
Когда Лаура приблизилась, пытливо глядя на Янку, он встал и сделал несколько шагов ей навстречу.
Приветствие она прошептала чуть слышно, но пожатие руки было крепким. Она отошла в сторону и села у окна. Все остальные почему-то вдруг замолчали и, словно о чем-то догадываясь, избегали смотреть на них обоих. Казалось, все понимали, насколько торжественным является этот момент для Янки, и из деликатности старались не смущать его.
Немного позднее, когда разговор возобновился, Янка убедился, что некоторые из присутствующих догадываются о причинах, приведших его сюда: он перехватил пытливый взгляд Руты, которая переводила его то на него, то на Лауру. «Она знает все», — подумал Янка, и его бросило в жар. Только сейчас он вспомнил о письмах Лауре, в которых, правда, ничего определенного не говорилось, но по которым можно было обо всем догадаться, и ему стало невыносимо сидеть в этой светлой комнате, где каждая черточка его лица была всем видна. Теперь он заметил и свои босые ноги и впервые подумал, как это, должно быть, странно выглядит, что у него нет сапог. Стало стыдно, и одновременно его охватило какое-то вызывающее упрямство. Хотелось спрятать ноги, но он наперекор всему выставил их так, чтобы они были еще виднее, хотя ему казалось, что все смотрят на эти босые ноги и стараются скрыть веселое удивление. И он действительно поймал один такой взгляд, направленный на его ноги, — опять это была Рута, все видящая и понимающая сестра Лауры.
Янка просидел у Ниедр до самого полудня и дождался Эдгара. Парень за последние годы очень возмужал, его трудно было узнать. И изменился он, наверное, не только внешне; хотя Янка по одному тому вечеру на горном хуторе не мог составить себе сколько-нибудь определенное суждение о характере Эдгара, все же ему казалось, что он стал совсем другим. Там, в уединенной долине, радость при виде земляков вызвала в Эдгаре искреннее расположение к Янке. А здесь, в городе, где было полно латышей (и каких еще — самых лучших!), такой гость радовал гораздо меньше. Янка сразу заметил сдержанность Эдгара, вежливую холодность, временами даже легкую иронию. Загорелый, нестриженый босяк не годился в друзья сравнительно прилично одетому и аккуратно подстриженному парню, на верхней губе которого красовались маленькие усики, а на ногах были новые сандалии. Эдгар старался говорить изысканно и интеллигентно, каждую минуту щеголял своими знаниями и самоуверенными суждениями обо всем. Он рассказывал о своих знакомых — видных людях здешнего латышского общества, говорил о театральных представлениях в павильоне городского парка, о концертах симфонического оркестра. Эдгар любил выражаться вычурно, что, по его мнению, должно было свидетельствовать о культуре и поэтической натуре, — одним словом, ему хотелось блеснуть и удивить собеседника своим превосходством.
Но Янка, которому теперь следовало бы подтянуться и показать, что он ничуть не хуже и (вопреки своим босым ногам) не менее интеллигентен, намеренно держался насколько можно просто. Изредка он, правда, высказывал довольно смелые и самостоятельные мысли, но языком корявым, чуть ли не на жаргоне, и высказывание теряло весь блеск. В конечном счете ему было безразлично, что думали Эдгар, Рута и другие — для него важна была одна Лаура.
Когда Янка собрался уходить, Ниедры обещали в скором времени навестить лесной лагерь. Рута держалась особенно приветливо и просила его заходить, а Эдгар с большим достоинством пожал ему руку, не сказав ничего. И Янка понял, что вся эта приветливость и кажущаяся радость по случаю его прихода — простая вежливость. Чем реже он будет здесь появляться, тем приятнее будет Руте, Эдгару. Но Лаура?.. Прощаясь, она посмотрела на Янку дружелюбно и искренне, не отталкивая его, но и не поощряя, и ему опять стали безразличны мнения всех остальных и их возможные суждения о нем.
Вот они и повидались. Если бы на улице было безлюдно, Янка, выйдя от Ниедр, закричал бы от избытка чувств. Он словно опьянел. Теперь ничто не заставит его забыть эту девушку. Он возвращался мысленно к дням разлуки и не мог понять, как он обратил внимание на Айю и, пусть на короткий срок, забыл Лауру. Вспомнив, что все это миновало и он несколько недель будет жить вблизи Лауры, Янка благодарил судьбу, которая привела его на чужбину, заставила скитаться по горам и лесам и позволила встретить настоящего друга. Теперь он его больше не потеряет, что бы ни случилось. Потерять Лауру — это значит потерять солнце: без нее жизнь бессмысленна. Он не отдаст ее никому, если даже самому придется погибнуть. Теперь Янка знал, за что он должен бороться.
Это был первый порыв. Но, как обычно в подобных случаях (если только человек не трус и не боится взглянуть правде в глаза), за такой бурной уверенностью рано или поздно следует реакция. Янка пережил ее в тот же день по дороге в лесной лагерь.
Он пытался посмотреть на себя глазами Лауры, беспощадно, оценивающе, сравнить себя с другими. И чем больше он разглядывал себя в зеркале сомнений, тем ничтожнее и незначительнее казался себе. Он никем еще не был. Тогда как другие…
Погрузившись в раздумье, Янка вышел из узкого переулочка на дорогу, ведущую к станции, и почти столкнулся с Айей. Она возвращалась с рынка, не сумев продать все взятое с собой.
Янка в первый момент нахмурился и почувствовал неловкость, словно Айя могла подслушать его тайные мысли и знала, откуда он идет.
— Ты тоже из города… — не очень приветливо заговорил он. — В «эваке» была?
— Нет, я с рынка, — ответила Айя. — Продала кое-что из посуды. Цены упали. Рынок полон беженцев.
— Не надо спешить. Позже, когда вещей станет меньше, цены поднимутся.
— Может быть, и так. А мы подумали: вдруг подадут вагоны, тогда все равно всего не захватишь с собой. Даром бросать тоже не хочется.
Айя поставила мешок на землю и собиралась переложить его на другое плечо. Янка взял мешок.
— Давай понесу немного.
— Да он не тяжелый, я сама, — поспешно ответила Айя, слегка покраснев.
— Ничего, давай.
Воодушевленная любезностью Янки, Айя словно ожила и стала рассказывать, что видела и слышала в городе.
— На рынке играл на гармони слепой. Говорят, литовец, из беженцев, и тоже ждет посадки в эшелон. И как это слепой человек мог научиться так хорошо играть? Вокруг него собралась большая толпа, и все бросали ему в шапку деньги. А потом там еще вытащили из реки утопленника. Мне даже нехорошо стало, когда я на него посмотрела. Говорят, в Бийске свирепствует дизентерия и холера. Только бы к нам не занесли.
— Надо скорее уезжать отсюда.
— Ты был в «эваке»?
— Да.
— Я на рынке встретила Карла. Он спросил, не видела ли тебя. И сказал, что вы вместе пришли в город, но ты скоро потерялся.
— Я… я гулял у реки. Хотел искупаться.
— Страшно холодная вода, не правда ли?
— Наверно. Я даже не вошел в воду.
— Наши парни собираются устроить вечеринку в лесу.
— Вот как?
— Ты не думаешь пойти?
— Там видно будет. Ты пойдешь?
— Не знаю. Ведь это не обязательно.
Так болтали они о пустяках, лишь бы не молчать. Все время Янка чувствовал невысказанный вопрос в глазах Айи, хоть она и старалась казаться равнодушной. Ты был там! Ты встретил ее? И о чем ты теперь думаешь?
Если бы это была Лаура и мешок, который он нес, принадлежал ей… Представив себе, что и Лауре пришлось бы так ходить со старьем на рынок и показывать свою бедность любопытному взору посторонних, Янка почувствовал, как у него сжимается сердце. Но об Айе такие мысли не приходили ему в голову, хотя она тоже была молода и, по-видимому, так же стыдилась бедности, как стыдилась бы ее Лаура. Парупы считались самым бедным семейством в лесу. В селе они все время нуждались. Уезжая из тайги, ничего особенного не смогли продать, поэтому сейчас в городе они распродавали остатки, чтобы пополнить запасы продовольствия в дальнюю дорогу. Старый Паруп, так же как и мать Айи, плохо знал русский язык, поэтому все дела вела Айя; ее брат Рудис был еще слишком мал, чтобы помогать сестре.