Крутая волна

Дорога круто свернула за колок, Гордейка уже не видел матери, но до самой станицы думал только о ней.

В станице заехали к Федору Пашнину, и, пока отец распрягал и поил лошадь, Гордейка сбегал к Вициным. Там как раз садились обедать, Любава пригласила:

— Садись, Гордей, похлебай щей, заживешь веселей.

— Я только попрощаться, уезжаю в Петербург, а потом в Кронштадт, на моряка учиться.

Это известие ошеломило всех, ребятишки побросали ложки, выскочили из‑за стола, обступили Гордейку. Даже Люська подошла и, заикаясь, спросила:

— Ты… ты надолго?

— На всю жизнь.

— И не приедешь?

— Ну, может, на побывку.

Когда все они провожали его за ворота, шепнула:

— Я хочу, чтобы ты приехал. Слышишь? Я буду ждать.

Он только и успел ей кивнуть.

Глава четвертая

Петербург, только что переименованный в Петроград, поразил Гордейку обилием людей и света, шумом и сутолокой. Горели на улице фонари, в их неровном свете колыхалась пестрая толпа, запрудившая Невский от Знаменской площади до Адмиралтейства. Зазывно, наперебой кричали извозчики, сновали какие‑то навязчивые люди, за деньги предлагавшие всевозможные услуги:

— Меблированные комнаты с удобствами и чаем! В центре столицы и по дешевой цене!

— Служивый, купите петушков для’ вашей мамзели. Свежие, горячие петушки!

— Экстренный выпуск «Инвалида»! Читайте экстренный выпуск «Инвалида»!..

Среди этих суеуливых людей невозмутимо и важно прохаживались, будто плыли вниз по бурной реке проспекта, хорошо одетые господа и дамы. Гордейка с любопытством разглядывал их и явно робел, когда кто‑нибудь из них обращал на него внймание. Он совсем испугался, когда на углу Литейного их остановил высокий господин в расшитых золотом штанах и фуражке с кокардой, с густой расчесанной надвое бородой. Гордейка подумал, что это и есть адмирал и вот сейчас дяде Петру попадет, его могут посадить на гауптвахту, и тогда куда же деваться ему, Гордейке, — он никого не знает в этом шумном и пестром городе.

Но бородач только спросил:

— Девочек не желаете — с?

— Нет, — коротко, на ходу, бросил Петр и потащил Гордейку дальше.

— Это адмирал? — спросил Гордейка.

— Нет, это швейцар. — И вдруг, посерьезнев, оттолкнул Гордейку, вытянулся в струнку, и четко, будто ладошкой по столу, отбивая по тротуару шаг, пошел вперед. Вот он вскинул руку, резко повернул голову налево, и только теперь Гордейка увидел идущего им настречу человека в черном костюме с золотыми погонами и золотыми же нашивками на рукавах пиджака. «Вот этот, наверное, и есть адмирал», — решил Гордейка. Но дядя Петр объяснил потом:

— Это командир учебного судна «Рында» капитан второго ранга Басов. Вот поучишься немного и пойдешь к нему на корабль проходить морскую практику.

На углу Садовой и Невского они долго стоя- * ли, пережидая, пока пройдет строй солдат. В неровном свете фонарей холодно поблескивали вороненые грани штыков, на суровых лицах солдат сверкали капельки пота, весь строй пропах потом, махоркой и еще каким‑то незнакомым Гордейке запахом.

— На хронт гонють, — вздохнул кто‑то за спиной у Гордейки и громко крикнул: — Побейте немца, православные!

Но его никто не поддержал, скопившаяся на углу толпа молча пропустила строй и двинулась дальше. За Казанским собором Невский сужался— толпа стала гуще. Гордейке казалось, что высокие дома по обеим сторонам проспекта вот- вот сойдутся и раздавят эту густую, как муравьиная куча, толпу. Он крепче ухватился за руку Петра и уже не обращал внимания на то, что его толкают, кто‑то цепляется за его котомку, кому- то он наступает на ноги. И когда они вышли к Неве, Гордей вздохнул с облегчением. Уже стемнело, противоположный берег утонул в сумерках, и река от этого казалась еще шире.

«Пожалуй, пять или шесть наших Миассов улеглось бы в нее», — прикинул Гордейка.

Они подошли к пристани. Там стоял пароход, он как раз отправлялся в Кронштадт, но кто‑то сказал, что туда теперь пускают только по особым разрешениям, и дядя Петр побежал куда‑то хлопотать пропуска. Едва он ушел, стоявшие на пристани люди повалили на пароход. Те, что побойчее, протиснулись вперед, затем ушли и более смирные, пристань опустела. Над трубой парохода что‑то засипело, потом кашлянуло, и вдруг прорвался сначала тонкий пронзительный свист, постепенно он густел и вот уже ревел совсем басовито, как дьякон Серафим.

Когда прибежал дядя Петр, пароход уже отошел. Выяснилось, что никакого разрешения на въезд в Кронштадт им не требовалось. Петр уже приобрел билеты, и вот теперь они пропали, потому что это был последний пароход, и в Кронштадт они смогут попасть только завтра.

— Ночуем у Михайлы, знакомый тут у меня есть на Васильевском острове. Это недалеко.

Однако они шли еще долго. Гордейка совсем устал и еле волочил ноги. Потом они бесконечно долго поднимались по крутой каменной лестнице, забрались под самую крышу, и там Петр, посветив спичкой, нашел железное ушко и повернул его несколько раз. За дверью что‑то дзынькнуло, прошаркали шаги.

— Кто там?

— Это я. Петро.

Звякнула задвижка, дверь открылась, и Петр шагнул в тускло освещенный коридор. Гордейка робко топтался у двери.

— С тобой еще кто‑то?

— Племянник. Проходи, Гордей.

Коридор был длинный, по обеим сторонам его — множество разноцветных дверей. Они завернули в ближайшую.

Михайло был чем‑то похож на Федора Паш- нина, от него тоже пахло железом, а может быть, так пахло в комнате, потому что кроме железной кровати и стола в углу еще стоял верстак с тисками, в которые был почему‑то зажат рашпиль.

— А где Варвара? — спросил Петр.

— Она сегодня в Ночь работает. Теперь, брат, строгости — война. Что в деревне? Как относятся к войне крестьяне?

— Да ведь я всего день и пробыл при войне- то. Пять возрастов сразу берут, — Цезаря видел?.

— Нет, но письмо от него имею.

— Я дядю Цезаря знаю, — сказал Гордейка.

— Вот как? — удивился Михайлов. — Ну и что же?

— Хороший дяденька. Только тошшой больно.

— М — да, — промычал Михайло. — Тошшой, говоришь? Это верно. Лечиться бы ему надо, на воды поехать. Да куда уж теперь!

Между тем дядя Петр расстегнул штаны, распорол ошкур и достал из него какую‑то бумагу, Михайло долго читал ее, потом, хлопнув себя по колену, радостно воскликнул:

— Молодцы! Ей — богу, молодцы! Значит, Урал действует. Хорошо, очень хорошо! — И внезапно спросил Гордейку: — Ну а ты зачем пожаловал?

Гордейка растерялся от неожиданности и прямоты вопроса и только хлопал глазами.

— В школу думаю определить, в юнги, — пояснил Петр.

— В школу так в школу, — согласился Михайло. — А тебе, Петр, придется оттуда уйти.

— Это почему же?

— Попросись на действующий флот, желательно на большой корабль. Там ты сейчас нужнее. Юнги есть юнги, пацаны еще. А нам нужно работать серьезно. Очень серьезно! И йотом, твой патриотический порыв служить на действующем флоте, надо полагать, будет оценен начальством по достоинству. Это тоже немаловажно. Понимаешь?

— Чего тут не понять? Надо, значит, надо.

— Вот и хорошо. А теперь давайте пить чай. — Михайло взял зеленый эмалированный чайник и вышел.

— А как же я? — спросил Гордейка.

— Тебя‑то я устрою, — вздохнул дядя Петр. — А мне придется уходить. Служба, брат.

Гордейка понял только одно: Михайло имеет над Петром какую‑то власть и это по его хотению дядя собирается уходить из школы юнг. И Гордейка сразу проникся к Михайле неприязнью. Когда за чаем Михайло спросил его, понравился ли ему Петроград, Гордейка мрачно ответил.

— Нет.

— Почему?

— Толкаются все.

Михайло расхохотался, и это еще более обидело Гордейку.

Утром он попрощался с Михайлой равнодушно и холодно, а когда вышли на улицу, сказал дяде:

— Ты с ним не дружись.

— Почему? — удивился Петр.

— Так.