Крутая волна

— Где это тебя так? — спросила Ирина.

— Тламвай наехал, — ответил мальчик и спросил: — Тетенька, сахалу нет?

— Нет, я тебе в следующий раз принесу.

— Смотли не забудь!

Наташа металась меж коек как угорелая: одному даст пить, другому всыплет в рот с гнилыми зубами какой‑то порошок, третьему сунет под мышку градусник. А тут наступило время завтрака: ходячие заковыляли в столовую, лежачим надо было подавать в постель. Видя, что им не удастся поговорить, Ирина стала помогать Наташе. Вдвоем они за полчаса управились.

— Работать пришла? — спросила Наташа.

* Ирина смутилась, пробормотала почти невнятно:

— Я, собственно, так…

— А! Ну присмотрись пока. Тут скучать не приходится, вон сколько больных да калек.

На другой день Ирина пришла в клинику работать. Ей даже не пришлось выправлять документы, оказывается, она так и не исключалась из штатов клиники, только числилась в командировке, завхоз предложил даже выплатить ей за все время зарплату, но и отец, и она с негодованием отвергли такое предложение.

А еще через два дня Наташа радостно сообщила:

— Знаешь, вместе с Гордеем вернулся из Таллина мой отец. Так что ты приходи к нам сегодня.

Когда после работы они с Наташей добрались до Охты, в маленькой комнатушке Наташи уже стоял дым коромыслом. Кроме отца Наташи и Гордея Шумова здесь были Михаил Захарович Ребров с женой Варварой Федотовной и молодой чернявый человек в форме моряка торгового флота. Он пытливо глянул на Ирину и представился коротко:

— Федоров. Василий, — и почему‑то смутился.

Пока Наташа с Варварой Федотовной хлопотали на кухне, Гордей усадил Ирину в уголке, стал расспрашивать. Она рассказывала сначала сбивчиво, перескакивая с одного на другое, потом, поняв, что Гордея интересует абсолютно все, даже мелочи, стала рассказывать обо всем последовательно и обстоятельно. Ребров и Федоров говорили сначала о чем‑то между собой, потом и они заинтересовались ее рассказом, затем и Наташа с Варварой Федотовной присоединились к ним, причем Варвара Федотовна часто перебивала рассказ восклицаниями:

— Господи, а мы тут и не знаем, что на свете делается!

Рассказ Ирины затянулся, уже давно остыли и картошка, и самовар, а к еде никто не прикасался. И когда Ирина закончила, все еще долго молчали. Первой спохватилась опять же Варвара Федотовна:

— Ой, батюшки, полночь скоро! — и, схватив кастрюлю с картошкой, убежала на кухню.

Но ели все как‑то неохотно, вяло и задумчиво. Ирина никак не ожидала, что ее рассказ произведет такое гнетущее впечатление.

— Жалко Петра! — вздохнула Варвара Федотовна. — Хороший был человек. Может, не надо было ему угрожать тому бандиту, может, тогда его отпустили бы с миром. Как думаешь, могли бы? — спросила она Ирину.

— Не знаю. Пожалуй, отпустили бы.

— Нет, тут все правильно, — возразил Федоров. — Петр не мог поступить иначе. В этом, если хотите, есть его цельность и законченность.

— Но человека‑то нет!

— А чТо он должен был сделать? Пойти на одну уступку, потом на другую, на третью?

— Ведь с него никаких уступок не требовали.

— Формально — да, не требовали! — Федоров начал горячиться. — Просто он не мог не высказать своего отношения к этому Хлюсту, к его позиции. Петр Гордеевич не мог молчать. Молчание или уклончивое поведение в данном случае были бы уступкой. Поверьте, Хлюст почувствовал бы это…

Федорова поддержали и Наташа с Гордеем. Слушая их, Ирина все больше и больше удивлялась Гордею. Если Наташа и Федоров были образованными, интеллигентными людьми, то в Гордее еще не вытравилась деревня, он был неотесан, иногда просто грубоват, но тем более разительны были в нем и смелость мыслей, и широта суждений, и незаурядность. «Откуда это в нем? — недоумевала Ирина. И опять в ней шевельнулась зависть к Наташе. — Да, с таким не пропадешь». Но и самой Наташе следовало отдать должное: в глубине и широте мыслей она не уступала ни Федорову, ни Гордею, ни даже Реброву, который тонко и умело направлял разговор.

А разговор опять шел о политике. Ирина мало что поняла, но твердо уяснила одно: эти люди выше ее по своему интеллекту, при всей своей внешней обыкновенности они незаурядны и значительны, они истово верят в то, что провозглашают, и наверняка добьются своего. Она сравнила их с компаниями сверстниц, которые недавно посещала, и теперь еще убедительнее обозначилась вся никчемность и безнадежность жизни последних.

Федоров вызвался проводить Ирину. Трамваи уже не ходили, им пришлось добираться чуть ли не через весь город пешком. Путешествие заняло не менее трех часов. Они этого не заметили; им казалось, что они прошли квартал или два, и, ко гда оказались перед домом, где жила Ирина, Федоров сказал:

— Не так уж и далеко. — И, приглядевшись к дому, произнес: — Послушайте, а ведь я вспомнил, где вас видел. Знаете, весь вечер пытался вспомнить и не мог, а вот сейчас узнал ваш дом и припомнил. Это вы тогда выбежали из подъезда помочь раненому матросу? Вот уже и забыл его фамилию?

— Дроздов, — упавшим голосом сказала Ирина, полагая, что Федорову известны дальнейшие обстоятельства, связанные с этим матросом.

— Да, кажется, Дроздов. Я забыл, потому что больше его не встречал.

— И не могли встретить. — Ирина с отчаянием, с которым, наверное, бросаются в омут, подробно рассказала всю историю с Дроздовым, не скрывая ничего, даже своего подозрения об участии в этом Павла.

— А потом?

— Потом я убежала в Гатчину, где и познакомилась с Наташей. Оттуда меня, как я поняла, по настоянию отца отправили в его клинику, а потом вот на Урал, с Петром Шумовьш. Остальное вы знаете.

— А теперь?

— Теперь я совсем запуталась. С одной стороны, Наташа, Гордей, вы… С другой… — И она рассказала о подругах, о вечеринках, даже о Пу- пыркине.

Почему‑то Пупыркин его развеселил.

— Вот бестия, и тут утверждается.

— Вы его знаете?

— Встречал. Раньше, еще в университете. Мы вместе учились, правда недолго. На втором курсе меня посадили в тюрьму за распространение революционных прокламаций среди студентов.

— Вы, значит, и в тюрьме сидели? — удивилась Ирина.

— Приходилось. — Он сказал об этом просто, как о само собой разумеющемся. Ирина вспомнила Егора Шумова. «Ну тот сидел за убийство. Хлюст сидел за грабежи. Что у них общего с Федоровым?» — Странно, — произнесла она вслух.

— Что странно? — не понял Василий.

— Да вот то, что вы — и вдруг в тюрьме.

— Ничего странного нет, все закономерно.

— Да, конечно, вы ведь против власти шли. А не страшно было?

— Нет.

— А я вот трусливая. Знаете, когда Хлюст начал ко мне приставать, я чуть не умерла со страху.

Ирина неожиданно для себя рассказала, что испытывала тогда, как возненавидела все плотское, рассказала без всякого стыда, потому что ей давно хотелось об этом кому‑то рассказать, а все было некому, а вот этот Федоров, ни о чем не спрашивая, заставляет ее говорить ему все. Что- то в нем располагает к доверию. Вот и сейчас он даже не стал спрашивать, чем это кончилось, хотя она могла бы сказать, потому что для нее это кончилось все‑таки хорошо.

— Вас никогда не пугала ваша импульсивность? — только и спросил он.

— А вас?

— Ну, меня это не пугает… — Он вдруг умолк, испытующе посмотрел на нее. — Почему вы об этом спросили?

— Потому что вы мне нравитесь, — вдруг призналась она как‑то вызывающе.

Она боялась, что Федоров тут же расхохочется, как при упоминании о Пупыркине, но он вдруг нахмурился, помолчал и решительно, тоже с вызовом заявил:

— А я вот возьму да и женюсь на вас!

Ее это почему‑то обозлило, она резко сказала:

— Я не люблю таких шуток!

— Я тоже. Или вы шутили?

Она смутилась, на нее вдруг напала слабость, она присела на ступеньку и откровенно призналась:

— Не знаю… Наверное, не шутила Я не знаю, что со мной происходит..

— Вот и я не шучу, — тихо сказал Федоров и опустился рядом с ней. — Может, это выглядит нелепо, но мне захотелось жениться на вас.