За старшего

Щекастый вздохнул и почти нежно поводил костяшками пальцев по куртке Костика, стоявшего к нему вполоборота, — будто это было брайлевское пособие по общению с придурками. Костик брезгливо дернул плечом и продолжил:

— Ну чего вы тогда девушку держите? Пусть идет. Она, что ли, виновата, что от вас барышня сбежала?

Щекастый с сердцем сказал:

— Чего лепишь, а? — и отвел плечо.

Но длинный тронул его за рукав и ласково сказал:

— Гульшат, ты иди. Иди-иди, спасибо.

Гульшат еще соображала, идти или лучше бежать, а Костик уже подцепил ее под руку и попытался сделать шаг в сторону.

— Э, стоп, — сказал щекастый, уцепив его за локоть. — Ты, братёк, задержись. Айда договорим, интересно же.

— Было бы с кем, — довольно явственно буркнул Костик, освобождая руку Гульшат.

Она поспешно вышла из-под арки, и сюрреалистичная беседа под сводом стала раскатистой и малоразборчивой. Подальше от этих клоунов, подумала она, но почему-то остановилась и оглянулась.

Чтобы увидеть, как Костик брезгливо, кончиками пальцев, тюкает щекастого в грудь, говоря что-то скошенным ртом, щекастый смотрит на него, подняв брови, а длинный, изогнувшись, неудобно, но сильно бьет Костика кулаком в лицо.

Гульшат замерла, вскинув руки ко рту, выше живота взвыл холодный фен.

Голова Костика мотнулась, он нелепо плюхнулся на грязную корку льда.

Щекастый нагнулся и так же брезгливо, кончиками пальцев, пихнул Костика в лоб. Костик задрал голову и что-то сказал, кажется, про Гульшат. Щекастый развел руками, обернувшись к Гульшат с изумленным лицом, как за поддержкой, а длинный, кажется, собрался Костика пнуть.

Гульшат завизжала.

Она не помнила, использовала ли слова или надсадно голосила на две ноты. Стояла и визжала неизвестно сколько — но долго. Умолкла, когда горло заныло от надрыва и, наверное, мороза, за черными окнами вокруг арки вспыхнули люстры, а щекастый с длинным, поначалу что-то говорившие и показывавшие в ее сторону, переглянулись и ушли в синий зев. Плюнув на ходу.

Гульшат не обратила внимания на это, как и на гулко растекающиеся под аркой обидные слова. Она брякнулась на колени рядом с несчастным дураком Костиком и бормотала какую-то чушь, стараясь поднять его из мелкого сугроба, надутого вдоль бордюра.

Сугроб был с темным пятном. Гульшат ужаснулась, но кровь была всего лишь из носа. Правда, сочилась, не переставая, почти до Гульшаткиного подъезда. Гульшат потащила Костика домой — а куда его еще было девать, раненого, придурочного и вряд ли способного пройти сквозь арку, поблизости от которой непременно ждут гопы. Вряд ли визг отбросил их далеко и надолго. Костик отнекивался, застенчиво утираясь бумажными платочками, запасенными словно именно на такой случай.

И бесконечно извинялся за все на свете. За слабый нос, за гопов и за то, что бросил ее в «Солнышке». Прости, говорил, просто эту дуру быстренько выводить пришлось, ее спасать надо было, они ее мучить собирались, всерьез.

Гульшат в этом усомнилась. Не похожи были гопы на садистов. Ее-то не измучили. Да и лахудра меньше всего напоминала невинную жертву. Потаскуху она напоминала, это да.

Ну да Костику-то откуда знать, лось неученый. Ну, пусть и не знает.

На подступах к подъезду Гульшат убедилась, что кровотечение иссякло, и принялась осматривать и ощупывать Костика на предмет других повреждений, попутно кроя его довольно страшными словами. И слишком поздно обнаружилось, что Костик одновременно ощупывает и осыпает словами ее — вернее, не ощупывает, а безошибочно и ласково находит нужные точки под слоями зимней одежды, и слова у него не страшные, а взводящие, а губы мягкие и жгучие. И откуда что взялось. Интересный терапевтический эффект бывает у мордобоя, подумала Гульшат, хихикнув. И тут же хихикнула по другому поводу, и подавила стыд в связи с тем, что в ее обстоятельствах и в этой ситуации обжимается натурально с первым встречным и, кажется, ведет его домой. Определенно ведет, с определенными намерениями, от которых не откажется. И гори оно все огнем до самого утра — и я первая.

Сгорело, да не так.

У самого подъезда Костик решительно тормознул и в паузах, пока оба переводили дух, что-то объяснил про пятнадцать минут. Какие пятнадцать, куда бежать, какой чай, не поняла Гульшат, потом поняла и попыталась возмутиться такой самоуверенностью и предусмотрительностью. Костик эти повороты ловко обошел, поцеловал ее совсем беспощадно и мягко подтолкнул к двери подъезда.

А когда, начала она, и он сказал, что ты и раздеться не успеешь.

А консьержка, начала она, и он сказал, что разберется.

А номер-то квартиры, начала она, и он сказал, что найдет и так, но все-таки выслушал и номер квартиры, и номер телефона, кивнул, улыбнулся и ушел.

Гульшат успела раздеться, замерзнуть, снова одеться и выпить чаю. Она долго бродила по квартире, стискивая телефон и вспоминая, не ошиблась ли при диктовке номера. Немножко порепетировала звонок в полицию — но каждый прогон обрывался на второй же реплике, потому что Гульшат совершенно не представляла себе ответов на неизбежные вопросы про фамилию, место работы и причины заявления. Да и отучили ее последние месяцы от так и не сформировавшейся привычки искать помощи у полиции.

Гульшат влезла в сапоги с пуховиком и вышла из подъезда, миновав бессовестно похрапывающую консьержку.

В округе было три круглосуточных аптеки. Ни в одной Костика не видели. В арке его не было, у закрытых дверей «Солнышка» тоже. Других мест, способных привлечь Костика, Гульшат не знала, поэтому бродила по дворам и улицам наугад, вглядываясь в тени от мусорных баков и в фары проносившихся мимо машин.

Окончательно замерзнув, она решительно пошла домой, по пути завернула в ближайшую аптеку, долго рассматривала витрину с разноцветными коробочками, в ответ на утомленный вопрос молодой аптекарши купила диазепам, пришла домой и закинула его в навесной шкафчик с приправами. Выпила еще чаю и легла спать. Через полчаса ворочания вышла на кухню и села у окна, выходящего на дорожку к подъезду. У окна и уснула.

Этим сериал с участием Гульшат и кончился. Костика она больше не увидела. Его почти никто не увидел.

Кроме создателей сериала.

ГЛАВА 5

Чулманск.

Константин Яковлев

Заниматься такими вещами Костя не любил. А что делать, если нормальные вещи заняты.

Вводная от босса истекала ароматами запредельного идиотизма. Следовало найти в Чулманске следы первой акции и зачистить их — так сказать, бесследно. Следы — бесследно, а чего вы не смеетесь. Это у босса был такой юмор, смешной ему одному. Кроме него никто филфаков не кончал, хотя кончать старались по-всякому. Вопрос был не в юморе, а в том, что акцию проводили одни и сто лет назад. А пойти туда — найти то поручалось Косте, невиноватому и постороннему. Справедливость делится не по справедливости.

Костя полдня шарахался по Чулманску, звонил, пробивал, потихоньку раскачивал, но в основном слушал. Ничего особенного он не услышал: сплетни да оханья, и даже не слишком громкие. Стрельба в Боровицком стала событием года, если не десятилетия, и была изжевана, высосана, высушена и снова изжевана всеми-всеми жителями Чулманска в двенадцать оборотов. Но время лечит не только огнестрельные раны. Так что к прибытию Кости город эту страшную боль изжил и превратил в гоголь-моголь, пенистый и не позволяющий зацепиться ни за крошку. Девка изображала труп, с каждым днем все убедительней. Дедок всерьез настроился молча переехать из предзака в лагерь. Бесследно.

Костя плюнул на стандартные методы, прицепился к следаку Артему, оказавшемуся все-таки дознавателем, и ходил за ним еще полдня — чтобы, вернувшись с торопливого перекусона, обнаружить, что объекта нет. И машины его полумертвой нет, ни у конторы, ни у дома. Называется, пожрать сбегал.

Костя потомился, замкнул несколько точек, в которые пытливый Артемка ныкался накануне, да без толку. Позвонил ему в кабинет, сочинив длинную убедительную историю про себя и про свой интерес. История не пригодилась — какой-то сопляк, тоже, поди, дознаватель на таратайке, сообщил, что Артем Александрович уехал в командировку, куда, не скажем, когда вернется, тоже, — перезвоните на следующей неделе. Даже что передать не спросил, щенок.