Будда

«Что говорят, то относится ко мне; кто говорит, тот говорит обо мне. Если твой ум направлен на такие мысли, то тебе не избавиться от меня, аскет».

«Что говорят, относится не ко мне; кто говорит, так это не я. Запомни, ты, дьявол, ты не увидишь даже моего пути».

«Если ты познал свой путь, истинный, который ведет к бессмертию, так иди по нему, преодолевай его один; почему ты хочешь поучать кого-то другого?»

«Люди, которые хотят достичь другого берега, спрашивают о царстве бессмертия; если они спрашивают меня, то я возвещаю, что концом всего является освобождение от привязанности к бытию».

На это рассказал Мара, дух зла, в присутствии Великого следующую притчу, в которой выражалась его досада.

«Ворона полетела к камню, который показался ей куском сала, и подумала: «Может быть, мы найдем здесь что-нибудь сладенькое, а может быть, здесь есть что-нибудь вкусное». Но не найдя ничего вкусного, ворона улетела прочь. Как ворона, которая подлетела к камню, так и мы покинем Гаутаму, потому что он нам больше не правится».

И после того, как Мара, дух зла, рассказал в присутствии Великого свою притчу, выражающую его досаду, он покинул это место и сел на землю недалеко от Великого, скрестив ноги, молча, сердитый, со сгорбленными плечами, с опущенной головой, в задумчивости, бессмысленно царапая землю кусочком дерева».

Когда Мара увидел, что не может ничего изменить в решении Бодхисатвы, он выслал вперед своих дочерей, которым очень многих удалось ввести в искушение. О них говорится:

«Танха, Арати и Рага, дочери Мары, отправились к Великому; и когда они пришли к нему, то сказали: «Мы хотели бы поклониться твоим ногам, о аскет». Но Великий не обратил на них внимания, потому что непревзойденное разрушение привязанности к жизни сделало его свободным от вожделении.

Тогда Танха, Арати и Рага, дочери Мары, отошли в сторонку и посоветовались между собой: «Различны желания людей: а что если мы превратимся каждая в сто девушек?»

И Танха, Арати и Рага приняли каждая образ ста девушек и подошли они к Великому и сказали: «О, аскет, мы хотели бы поклониться твоим ногам». Но Великий не обратил на них внимания, потому что непревзойденное разрушение привязанности к жизни сделало его свободным от вожделений.

Танха, Арати и Рага снова отошли в сторону и посоветовались друг с другом:

«Различны желания людей; а что если мы превратимся каждая в сто девственниц?»

И Танха, Арати и Рага приняли каждая образ ста девственниц и подошли к Великому и сказали: «О, аскет, мы хотели бы поклониться твоим йогам». Но Великий не обратил на них никакого внимания, потому что непревзойденное разрушение привязанности к жизни сделало его свободным от вожделений».

Приведенный здесь текст — это диалог между добром и злом, между отрешенностью и сознанием, между искушением и сопротивлением. При этом Бодхисатва не только не свернул со своего пути познания, но и, напротив, укрепился в необходимости следовать этим путем.

Бодхисатва отражает последи не попытки внешнего мира сбить его с толку и целиком обращается к той цели, которую ясно видит перед собой: просветление.

И все же есть еще один последний порог перед тем, как Бодхисатва превратится в Будду, а прежде всего ученик превратится в учителя. Это порог полного пробуждения и готовности довериться людям после полного пробуждения из своего нового состояния познания.

Глава VIII

Просветление Будды. Молчать или возвестить?

До сих пор мы следовали жизнеописанию бодхисатвы Сиддхартхи Гаутамы. Теперь мы приступаем к истории духа и спасения Пробужденного — Будды. Такой переход совершается не сразу. Это скорее спокойное ожидание состояния по ту сторону реального мира и бренности. Из аскетизма Бодхисатва вынес одно: должен существовать другой путь, ведущий к спасению. Но какой?

Разве он не предпринял все для того, чтобы преодолеть самого себя? Разве не испытал для этого все мыслимые физические страдания? Это была передававшаяся из поколения в поколение индийская вера в то, что блага можно достичь только через страдания. Возможно, это было заблуждением, размышлял Сиддхартха. А может быть, счастье заключается как раз в преодолении тех горестей и мук, которые жизнь в гаком многообразии каждодневно приносит и доставляет человеку?

Чем больше Мара преследовал его, тем спокойнее и невозмутимее становился Бодхисатва.

Он вспомнил правила медитации своего первого учителя и следовал им ежедневно. Он пришел к спокойному погружению. При этом он ощущал такое же странное отдаление от событий, как тогда под яблоней. Все чаще посещало его это воспоминание. И он понял, что углубление в себя и тишина составляли то самое большое, что называется непостижимым счастьем.

Задержимся и мы вместе с Бодхисатвой в этом блаженном спокойствии. Ведь это состояние непосредственно предшествует его пробуждению.

Существует много древних описаний процесса пробуждения, которое Бодхисатва пережил по старой буддистской традиции под смоковницей.

Семь дней пребывал Бодхисатва в состоянии медитации со скрещенными ногами и сложенными на животе руками под защитой дерева, излучающего покой. При этом он испытал четыре видения, которые Герман Ольденберг, один из великих исследователей буддизма на рубеже века, называет в своем переводе погружениями.

В своих «Речах Будды» он представляет это событие так, как Просветленный сам рассказывал об этом одному брахману:

«Вот, скажем, о брахман, снесла курица яйца, восемь или десять, пли двенадцать, терпеливо сидела на них, согревала, высиживала их; как можно было бы назвать цыпленка, который своим коготком или клювом разбил скорлупу яйца и первым счастливо появился на свет — старшим или младшим?»

«Я бы назвал старшим, мой добрый Гаутама, так как среди цыплят он старший».

«Также, о брахман, и я среди погруженных в незнание созданий, находящихся в яйце, первым разбил скорлупу незнания и единственный в мире достиг высочайшего состояния Будды, над которым уже нет больше ничего. Итак, о брахман, я — старший и величайший в мире.

Сила моя, о брахман, была напряжена и не ослаблялась; мое внимание было подвижно и не рассеянно, мое тело было спокойно и безмолвно, мой дух был собран и направлен на одну точку.

И тогда я, о брахман, отделяя себя от желании, отделяя себя от всех нечистых дел, вступил в первое погружение, связанное с размышлениями и раздумьями, родившееся из уединения, наполненное удовлетворением и радостью, и пребывал в нем.

После того, как улеглись размышления и раздумья, я вступил во второе погружение, отмеченное внутренним миром и единственностью души, свободное от размышления и раздумий, рожденное из собранности, наполненное удовлетворением и радостью, и пребывал в нем.

После исчезновения чувства удовлетворения пребывал я в невозмутимости, бодрствовании и сознании, и ощутил я в моем теле чувство радости, которое благородные называют «невозмутимость, бодрствование и пребывание в радости»; так вступил я в третье погружение и пребывал в нем.

После того, как радость и боль покинули меня, после исчезновения прошлых ощущений радости и боли вступил я в четвертое погружение, отмеченное безболезненным и безрадостным очищением невозмутимости и бодрствования, и пребывал в нем.

Итак, собравшись духом, очищенный, без единого пятнышка, лишенный каких-либо изъянов, легко подчиняясь работе, стойко и непоколебимо обратил я свой разум на воспоминание и познание моего прошлого бытия. Так вспомнил я о многочисленных предыдущих существованиях; об одном существовании, о двух существованиях, о трех… четырех… пяти… десяти… двадцати… тридцати… пятидесяти… ста…. тысячи… ста тысячах существований, о многих эрах разрушения, о многих эрах обновления, о многих эрах разрушения и обновления: там я носил то или иное имя, был того или иного пола, выглядел так или иначе, питался тем или иным, переживал то или иное счастье или горе, достигал того или иного возраста. И потом я уходил оттуда и там снова рождался: и там я опять носил то или иное имя…; оттуда я ушел и здесь вновь родился: так вспоминал я многообразное предыдущее бытие с присущими ему особенностями и предназначением его сути.