Бернард Шоу

Во всяком случае, не подозревайте меня, будто я заинтересован в количестве представлений «Цезаря». Мне было бы куда приятнее сознавать, что Вы будете играть его две недели в году и что он продержится десять лет, чем узнать, что он сгорел на сцене за год. И мне хотелось бы видеть в нем прежде всего не крупную коммерческую затею, а образец высокого сценического искусства, который покорит Лондон, ибо там настоящее место всему высокому.

Желаю Вам не слишком уставать от роли и не перетрудиться. Передайте миссис Робертсон, что я потрясен ее фото в роли Клеопатры. С каждым разом ока полнеет все больше и больше. Если дело и дальше так пойдет, Вам ведь придется переделывать для Лондона все декорации — расширять двери и укреплять пьедестал Сфинкса…».

В ту осень Форбс-Робертсон гастролировал с «Цезарем» по английской провинции. Ему не терпелось до Рождества показать спектакль в Лондоне, и он раздумывал над возможностью нанять «Савой», где переживали нелегкое время Ведренн и Баркер. 1 ноября Шоу обратился к Робертсону со следующим предупреждением: «Мне стало известно, что Вы затеяли переговоры о том, чтобы завладеть (частично или полностью) «Савоем», освободив от этого бремени Ведренна и Баркера, как только окончится месячный контракт «Цезаря». Как друг Ведренна, я настоятельно советую Вам это сделать и соблазняю Вас перспективой связать свою судьбу с великолепным вест-эндским театром, имеющим за плечами давнюю и верную традицию дарить успех. Как Вашего друга, честь обязывает меня просить Вас не подступать к этому театру на пушечный выстрел. У меня двойной интерес в этом деле, оттого и сердце мое разрывается пополам. Но я надеюсь, Вы отдаете себе отчет в том, что если бы «Савой» был золотой жилой, Ведренн приковал бы себя к нему стальными цепями, а не скакал бы по Стрэнду, выкликая покупателя, и не бросался бы сломя голову после знакомства с очередной выручкой выгонять второго тромбониста и парочку рабочих сцены в придачу. Тут уж я могу довериться Вашему незаурядному здравомыслию.

К счастью, катастрофы, которая мерещится Ведрен-ну, еще нет. У бедняги плохо с глазами, и он так долго работал без отдыха, что нервы у него истрепались вко нец. Затраты Баркера на декорации так напугали его, что он забыл о рекламе, и на «Ученика дьявола» придут, наверно, только свои. Сейчас, правда, Лондон с любопытством разглядывает афишу, вдохновляясь изображением Мэтьюсона Лэнга на фоне виселицы. А специально в мою честь на угол Адам-стрит выпущен человек-сэндвич. Более того, король удостоил чести патронировать нашу затею, а с Его Величеством в театр прибыли королевская семья и несколько странствующих особ королевской крови с европейского континента. Благодарной верностью театру отличаются задние ряды партера, галерка, бельэтаж и полбалкона. Партер несколько подкачал, из чего следует мораль, что Ведренну и Баркеру надо подгадывать свой сезон к парламентской сессии.

Если Вы появитесь, ничего страшного не случится. Но даже если своим появлением Вы совсем уж все наладите (а дела и так идут на поправку), набьете театр до отказа, я все-таки остаюсь при своем мнении: лучше Вам месяц поблистать в Лондоне и снова ринуться в провинцию пожинать свою славу. В Лондоне сплошной риск: либо возня с новинками, либо со старьем, которое Лондон уже видал-перевидал. Если бы не тяготы бродячей жизни, я без колебаний присоветовал бы Вам самую выгодную политику — хранить верность провинции. Тогда умрете миллионером, как Барри Салливен.

Шарлотта видела в Дублине Вашего Цезаря и теперь бредит только Вами. Просто невозможно представить себе актера во плоти и крови, который создал бы такое нерукотворное творение, какое, по словам Шарлотты, являете собою Вы. Поэтому мне приходится объяснять означенное впечатление до известной степени ослеплением зрительницы. Все же я нисколько не сомневаюсь, что Ваш Цезарь будет для нынешнего поколения лондонцев образцом такого театра, какого им не приходилось еще видеть. Сложность заключается лишь в том, что великая актерская школа погрузилась в небытие с такой основательностью, что загрубевшая публика теперь едва ли узнает ее. Цезарь сперва озадачит. Но после это пройдет, и мало-помалу пьеса завоюет солидное положение. Я опасаюсь единственно того, что она захватит Вас с головой и Вы утратите способность исполнять что бы то ни было еще. Этот страх заронило во мне недавнее посещение театра «Гранд» в Фулхэме, где я смотрел Эллен Терри в «Обращении капитана Брассбаунда». Вся труппа совсем взбесилась оттого, что ей приходится ежевечерне повторять мой проклятый текст. Юный супруг Эллен, обряженный вождем ирокезов и загримированный под молодого розовощекого героя, рдея от смущения, едва сдерживался, чтобы не начать с дикими воплями скальпировать всякого, кто подвернется под руку. Сама Эллен была, однако, великолепна. Она воистину превратилась в леди Сесили. Ей больше не приходится обременять себя, как в Придворном театре, запоминая мои реплики. Она просто живет жизнью леди Сесили и говорит то, что приходит ей в голову, а сие, между прочим, куда лучше того, что я насочинял. Я тут же сказал себе: «Великий боже! А вдруг это случится и с Форбс-Робертсоном? Как же он тогда вернется к Гамлету?» Так вот, берегитесь, пока не поздно!..

Я объяснил Вам, почему не смогу поехать в Бирмингем. Но стоит ли мне вообще туда ехать? У меня появился какой-то каприз: хочется впервые увидеть Вас только на первом лондонском спектакле. Мы с Баркером было собрались к Вам, чтобы совсем удостовериться в том, что в Вашем лице имеем достаточно ответственного актера, готового без специального надзора ступить на подмостки, освященные классической традицией Ведренна, Баркера и Бернарда Шоу. Но в конце концов я решил рискнуть. Я и раньше понимал, что мне претит такой подход к делу. И наотрез заявил Баркеру: будь я проклят, если поеду. Вслед за тем обнаружилось, что даже такой надменный юнец, как Баркер, разделял мои чувства. Он только плакался, что им придется туго, когда первоклассные артисты Придворного театра станут слоняться без дела, получая жалованье сполна, в то время как они с успехом могли бы подменить кого-нибудь послабее из Вашей братии. Между тем, даже если Ведренн и не прогонит их всех к этому времени, мне думается, что Вашему дружному племени должно отдать предпочтение перед актерами Придворного театра, которые вошли бы в спектакль с одной-двух репетиций…».

Лондонская премьера «Цезаря и Клеопатры» состоялась в «Савое» 25 ноября. 12 декабря Шоу нацарапал Робертсону записочку о том, что вчера вечером ему «пришлось побегать по делам», но он посмотрел большую часть «Цезаря»; что надо отменить места для приглашенных, потому что тупицам не по душе хорошие пьесы и хорошее исполнение; что игра других исполнителей местами монотонна; что он сожалеет о финансовых неурядицах; что «публика, может статься, еще пофордыбачит, но от «Цезаря» ей не уйти — на двести миль кругом английская сцена совершенно пуста»; что он мечтает о свободных полутора месяцах, чтобы посвятить их «созданию еще одного соло для того же инструмента».

«Цезарь и Клеопатра», сыгранные и поставленные весьма провинциально, никого не сделали миллионером. 31 января 1908 года пришла пора Шоу утешать своего Юлия: «Мне стыдно признаваться, что на «Цезаре» нагрел руки пока я один. Но что же теперь делать? Придется упрятать старину Сфинкса на запасный путь и ждать, покуда снова не проглянет солнышко. Имей Вы дело с какой-нибудь стоящей дешевкой, я бы смело советовал продолжать, пока зритель не насытится. Но тут приходится вспомнить, что тратиться на воспитание провинции можно не безгранично. Так что оставьте ее и простите автора. У него были хорошие намерения… Пресса во главе с Уокли вынесла «Цезарю» точно такой же приговор, какого в 1894 году удостоились «Оружие и человек»: Оффенбах! Мельяк! Галеви! Опера-буфф! Теперь «Оружие и человек» — признанный шедевр. В 1920 году шедевром признают «Цезаря». Везет нам, правда?

Нет, игра стоила свеч! Вы оставили всех позади, восстановив на театре реальную перспективу, предоставив характерному актеру смешаться с толпой и не спустив на землю актера классического.