Бернард Шоу

Арчер подавил свою тревогу и детально пересказал сюжет. Шоу тепло поблагодарил и через три дня докладывал: «Написал три страницы второго акта и исчерпал весь сюжет. Давайте еще чего-нибудь!»

Арчер строго напомнил, что сюжет — органическое целое и вносить добавления все равно, что приставлять руки и ноги к статуе, у которой уже есть все необходимые конечности. Шоу пытался его переубедить и предложил, после того как кончит второй акт, прослушать, что получилось. Арчер согласился и в назначенный день озадаченно выслушал первый акт, а на втором заснул. Проснувшись, он объявил Шоу все, что он о нем думает, и расторг соавторство.

Приятель-драматург Генри Артур Джонс успокаивал Шоу: «Сон — это тоже критика», но сам устоял и не заснул, когда Шоу читал ему незаконченную пьесу, — все надеялся, что будет «волнительное», и по окончании спросил: «А где же убийство?» Шоу заключил, что взялся не за свое дело, швырнул незавершенный труд в груду отвергнутых рукописей и забыл о пьесе.

Миновало семь лет. Датчанин Джейкоб Томас Грейн основал Независимый театр и произвел сенсацию постановкой «Привидений» Ибсена, вызвавшей у большинства английских критиков резкие обвинения в непристойности. Независимый театр ставил своей целью поддержать «новую драму», которая, по заверениям Шоу, уже народилась. Грейн долго и безуспешно искал в английской драме новейших явлений. «Спокойно смотреть на это было невтерпеж, — писал Шоу, — и я очертя голову бросился выручать положение: пусть хоть провал, но Грейн получит искомое».

Так были извлечены из забвения два акта, написанные в 1885 году. Шоу дописал третий, назвал пьесу «Дома вдовца» и отослал Грейну, который назначил ее премьеру на 9 декабря 1892 года в помещении театра «Роялти».

Исчезли сентиментальные герои и сюжет-стереотип. Серьезная и комическая героини слились в одну, ни на ту, ни на другую не похожую. Пьеса стала трагикомедией «трущобовладения». В обрисовке привлекательных качеств своей героини Бланш Шоу взял за образец Флоренс Фарр, исполнительницу этой роли, а менее симпатичные черты заимствовал у женщины, которую как-то встретил на улице:

«Однажды в полночь я возвращался домой по Уигмор-стрит и, пользуясь тишиной и безлюдием, размышлял, подобно Канту. Над головой стояло звездное небо. Внезапно тишину разорвали голоса двух молодых дам, вынырнувших на противоположную сторону улицы из Мандевиль-Плейс примерно в двухстах ярдах впереди меня.

Крупная дама вся кипела от гнева, а спутница делала слабые попытки ее успокоить. Лающий строгий голос обрывал скулящий и протестующий, и так продолжалось некоторое время — до кульминации. Разъяренная женщина с кулаками набросилась на свою товарку, вцепилась ей в волосы, схватила за горло. Очевидно привыкшая к такому обращению, жертва съежилась у перил, заслоняясь от ударов, выкрикивая мольбы и увещевания приглушенным голосом: полицейского заступничества она боялась еще больше, чем этой расправы. Вскоре буря улеглась, и женщины пошли своим путем дальше. Львица сохраняла спокойствие, а овечка осмелела после несправедливой обиды и шла олицетворенным упреком. Сцена врезалась мне в память, и я приберег ее для подходящего случая».

Пьеса репетировалась в «Бедфорд-Хед» на Мэйдн-лейн. Во время одной репетиции в дверь заглянул низенький молодой человек со стариковским личиком, рыжеволосый, коротко стриженный. Режиссер немедленно ухватился за него и попросил прочесть роль Ликчиза, на которую ни автор, ни театр не смогли найти исполнителя. Тот прочел ее так хорошо, что ему предложили ее сыграть. Его исполнение имело большой успех. Молодого человека звали Джеймс Уэлч.

«Дома вдовца» были приняты по-разному. Социалисты бурно аплодировали, их противники пронзительно свистели. Когда занавес упал в последний раз, вопли «Автора!» слились с неодобрительными выкриками. Шоу вышел и некоторое время «упивался восторгом»: оскорбленные завсегдатаи премьер встретили его улюлюканьем. Когда страсти улеглись, Шоу заявил, что ему нравится, как приняли пьесу, — он бы разочаровался, если бы она всем угодила. Драматург заверил публику, что ей показали верную картину — как живет средний класс, правдиво изобразили то, что есть на самом деле. Только пусть критики не мешают в одну кучу автора и актеров, которые так старательно поработали над воплощением его замысла. Очаровав всех своим ирландским акцентом, Шоу удалился под одобрительные аплодисменты.

Критики вняли совету — утренние газеты раструбили о его позорной славе. Пьеса подверглась таким яростным нападкам, столько породила споров и разноречивых мнений, что Шоу твердо уверовал в свое призвание драматурга. Его подогрел успех Узлча, к которому он был все же как-то причастен, и главное — совет Арчера «поберечь время и силы и не заниматься не своим делом».

На рецензию Арчера в «Уорлд» Шоу ответил открыткой: «Вот этими руками я каждую неделю собирал в трущобах квартирную плату, четыре с половиной года видел с изнанки жизнь домовладельца из среднего класса, за какими только женщинами ни волочился, а Вы меня строго наставляете обратиться к природе и не выдумывать за нее, — да что Вы знаете, сентиментальный ромашковый отшельник?»

Следующая пьеса Шоу — «Волокита» — отчасти была сатирой ка ибсенкстов, и Арчер воспринял ее как личное для себя оскорбление. Он даже подумывал подкараулить автора ка улице: зачем Шоу «надругался над искусством и приличиями»?

Три года спустя Шоу и сам склонится к такому мнению. Прочитав пьесу некоторым своим друзьям, он увидит в ней «смесь банального фарса и реалистической грязи». Игра актеров, набранных Независимым театром отовсюду, оставляла желать лучшего, и, когда от пьесы отказался Чарльз Уиндхем — единственный человек, способный хорошо сыграть главную роль, — пришлось о ней на время забыть.

Третья попытка Шоу — «Профессия миссис Уоррен» — совершенно помирила с ним Арчера, ко вся прочая публика была шокирована. Как и в случае с первой пьесой, первоначальная идея была романтической, но когда вещь была закончена, романтики в ней не осталось ни капли. Дженет Эчерч, первая английская Нора в «Кукольном доме» Ибсека, однажды упомянула при Шоу французский роман, из которого, по ее мнению, могла получиться хорошая пьеса. Он стал ее уверять, что читает только из-под палки, тем более романы и тем паче — французские. Тогда она пересказала содержание книги. Да, сверхромантическая история. «Когда-нибудь я сочиню всю правду об этой матери», — пообещал Шоу. А спустя некоторое время миссис Уэбб посоветовала ему написать для сцены настоящую современную эмансипированную женщину. И вот результат: романтической героиней стала миссис Уоррен, а эмансипированной девицей — ее дочь. Поскольку пьеса ясным языком заявляла, что проституция — неизбежное зло в капиталистическом обществе, театры не изъявили горячего желания заполучить ее: обидятся капиталисты, опустеет партер. И чтобы уж никакой правдолюбец не испытал искушения припугнуть капиталистов, цензор запретил пьесу к постановке.

Через четыре года после ее сочинения, в мае 1897 года, Шоу назвал ее лучшей своей пьесой, «хотя от нее у меня кровь стынет в жилах. Я с трудом выношу самые страшные в ней места. Да, я был посмелее, когда писал ее». В 1924 году цензор снял с пьесы запрет, но Шоу уже устал от ожидания и заявил: «Лучше никогда, чем поздно».

Сегодня нам покажется в диковину весь этот переполох, ко своим недоумением мы обязаны прежде всего Шоу, он первым качал борьбу за свободное обсуждение серьезных социальных проблем на подмостках английского театра. Пьесы его были первыми ласточками.

В январе 1902 года «Профессия миссис Уоррен» была поставлена Сценическим обществом. Цензор не располагал правом запрещать частные представления, которые Сценическое общество устраивало для своих членов, но запрет, лежавший ка пьесе, очень беспокоил театральных администраторов, и один за другим они брали назад свое обещание приютить у себя пьесу в воскресный вечер. «Раз за разом переносилось число, менялось место, отпечатанные билеты пропадали, и впавшего в отчаяние и замотавшегося распорядителя Сценического общества стали мучить приступы хохота. С таким же смехом, верно, в старику умирали на дыбе преступники». Трудно было достать сцену для репетиций — денно и нощно репетировали в коридорах и пивнушках. Наконец, в одно из воскресений, пьесу сыграли в Новом лирическом клубе. Театральные критики взбесились, а Шоу радовался: значит — дошло.