Страница 106 из 128
28 апреля 1934 года с борта «Рангитании», пришвартовавшейся в Веллингтоне, пришло описание поездки в Новую Зеландию: «Если машина не откажет еще, раз (корабль слишком переполнен), мы войдем в русло Темзы 17-го. Я в этом не убежден. Мы потеряли целый день, ожидая на борт что-то такое, что все называли «корабельными крысами», которые, между прочим, оказались человеческими существами. Быть может, мы сбросим их на берег в Плимуте, хотя официальной остановки там нет…
В Новой Зеландии сейчас действует закон, согласно которому на ее землю запрещено ступать человеку, посетившему Советскую Россию. Однако меня принимали по-королевски, совсем как в СССР. Проведя неделю в Оклэнде, я категорически отказался ездить по другим городам, решив посетить только Веллингтон, откуда мне предстояло отплыть домой. Но в последний момент я сделал набег на юг, в Крайстчэрч. Мэр караулил меня в тридцати милях от города. После официального приема (его передавали по радио) я вернулся в Веллингтон инвалидом. Хуже мне уже не могло быть, и поэтому я пригласил мэра позавтракать со мной и разжалобил его, выказав наглядно свою смертельную усталость.
Очень жаль, что Вас и Уолдорфа нет с нами. В Веллингтоне муниципалитет сам организовал снабжение молоком и здесь феноменально налажена помощь матери и ребенку. Вдохновитель этого дела — старый гений и чудак сэр Траби Кинг. А результаты вот какие: детская смертность в Н. З. вдвое (!) меньше, чем в Англии. Как бы мне хотелось, чтобы Вы все это посмотрели своими глазами. Займись Уолдорф здешними сельскохозяйственными проблемами, у него даже не хватило бы на все времени. Вам бы следовало поближе взглянуть на эту странную Империю. Или вы думаете, что слоняться без дела по палубе и играть в младенческие игры скучнее, чем болтаться в кулуарах Парламента? Ничуть не скучнее!
Н. З-цы страшные имперские патриоты. Они зовут Англию своей родиной. Их преданность выражается еще и в том, что они велят нам закупать масло и шерсть только у них; навязывать тарифную войну всем, кто не последует нашему примеру; защищать от поползновений азиатских государств жителей-британцев, которые, клянясь своим истовым викторианством, тем не менее смело обращаются к противозачаточным средствам, чтобы воспрепятствовать перенаселению острова; и еще — гарантировать полную свободу новозеландскому вывозу в Англию, в то время как сами они под прикрытием антианглийских покровительственных пошлин свободно закупают товары в Чехословакии, в Китае — повсюду, где у нас туго идет торговля…
Посылаю письмо самолетом, курсирующим между Панамой и Нью-Йорком. И все-таки оно ненамного опередит нас с Шарлоттой. Шарлотта мечтает поскорее Вас увидеть. Я сам томлюсь сдержанным нетерпением».
Наконец, 8 апреля 1935 года леди Астор получила весточку «с Красного моря, по пути к Баб-эль-Мэндебу»: «Шарлотта просто расцветает в этой немыслимой жаре. Я же стал тоньше своей тени. Одежда падает с эдакого скелета. Страшный насморк, который я подхватил на пронизывающем средиземноморском ветре, в конце концов из меня выкурили, выжгли. Но я по-прежнему несчастнейший человек, потому что работаю как проклятый — только бы не заниматься собственной персоной.
Заканчиваю — практически переписываю — пьесу под названием «Миллионерша». Люди узнают в героине Вас. Ужасная, несносная женщина…
Кончаю — меня торопят! Собирают почту, которую оставят в Адене, куда мы прибудем завтра поутру. Не «Эдем в тумане утопает, цветет там дева молодая и нарекли ее Линор»[182], — нет, отнюдь нет! Но, по крайней мере, из этого места доходят письма…»
В самом начале века Энтони Хоуп пригласил Шоу от имени майора Понда, организатора лекций в Америке, посетить Соединенные Штаты. Ответ Шоу гласил: «Я боюсь и думать об Америке — меня там затопчут насмерть. Уже много лет как я получаю приглашение за приглашением прочесть в Америке несколько лекций. На меня было оказано давление столь сильное, какое только можно себе представить. Мне было обещано до трехсот фунтов за лекцию, в мое личное пользование предоставлялся океанский лайнер или американский броненосец с гарантией доставить меня обратно домой. Руководительница «Нью-йоркского общества» обещала мне еще пятьсот фунтов «на чай», если только мои первые слова на американской земле будут произнесены в ее гостиной.
Вот перед какими соблазнами я устоял! Стоит ли теперь тратить попусту время Понда, выслушивая предложения, которые я, скорее всего, не приму. Впрочем, обычно я безропотно выслушиваю все предложения: хочется знать свою продажную цену — тут замешаны и дело и личное тщеславие».
Америку Шоу посетил однажды — в 1933 году. Он прибыл в Сан-Франциско, оттуда полетел на свидание с Уильямом Рэндолфом Херстом (огромная реклама одной из херстовских газет украшала при этом борт самолета), в Лос-Анджелесе снова сел на пароход и вдоль тихоокеанского побережья добрался до Панамы, а оттуда, вдоль атлантического побережья, — до Нью-Йорка. В Нью-Йорке он был один день, вечером выступил перед огромной аудиторией в оперном театре «Метрополитен» и отбыл обратно на корабль.
Американцам Шоу никогда не льстил: «Чтобы пробудить в них любопытство, заставить их почтить вас особым вниманием, завоевать их вечную любовь, нужно только одно: выставить их всему миру на посмешище. Диккенс навеки покорил их, выдав за пустозвонов, мошенников и бандитов… Ну, а я? Я как огня боялся произнести о Соединенных Штатах хоть одно доброе слово. Американскую нацию я обозвал деревенщиной, стопроцентного американца — идиотом на 99 процентов. И они меня обожают». Пуританский культ чистоты он назвал «хитроумным заговором с целью обвинить мироздание в нарушении приличий». «Идиотизм чистой воды», — диагностировал он болезнь современной Америки и еще сказал: «Кому в Лондоне захочется по своей воле ехать в Америку?.. Мне не нужна статуя Свободы… Юмор, ирония — это моя стихия, по даже потребность в иронии не заходит у меня так далеко!»
Американцы обижались, а он отговаривался тем, что его высказывания подходят к любой человеческой расе и американцы выказывают чересчур большое самомнение, принимая все это ка свой счет, полагая, что в целом свете они одни дураки.
Перед тем как Шоу появился в Нью-Йорке, там распространился слух, что он надерзил Эллен Келлер — слепой и глухонемой американке, ум и образованность которой прославляли в Соединенных Штатах. Говорили, что Шоу едва успел ей представиться, как уже ляпнул: «Американцы — все слепые и глухонемые». Я спросил Шоу, есть ли тут хоть одно слово истины. Он поклялся: «Ни полслова! Я с ней познакомился в Кливдене, она гостила у леди Астор. После этой встречи я мог бы сказать — и, скорее всего, сказал ей — только одно: «Вот если бы все американцы были такие слепые и глухонемые!» Мы с ней прекрасно поладили. Целовать она меня не целовала, но вся так и сияла».
Все, что вы сейчас прочли, едва ли могло настроить дружелюбно публику, собравшуюся в «Метрополитен» послушать Шоу. Но всю неприязнь сразу как рукой сняло — слишком велико было обаяние его голоса и его ораторского искусства: «Я яростно обрушился на финансовых тузов и всю финансовую систему. Впоследствии мне сообщили, что внушительное сборище джентльменов, восседавших позади меня на сцене, состояло из одних финансистов».
В 1928 году супруги Шоу покинули дом на Адоль-фи-Террас, где прожили почти тридцать лет: дом подлежал сносу. Их новым местопребыванием стал дом № 4 на Уайтхолл-Корт. Место куда более удобное, хотя старый дом был живописнее. Домашний распорядок ничуть не переменился, разве что хозяевам случалось отлучиться то в Новую Зеландию, то в Южную Африку, то на Мадейру, а то и прокатиться вокруг света. К Шоу шли развлечься и развлечь хозяев. Те были общительны и домовиты, как большинство их сограждан. Друг в друге души не чаяли. Миссис Шоу не могла себе представить лучшего мужа. Сам Шоу был убежден в неподражаемости своей супруги: какая еще женщина догадается, что мужчине нужны разные носки на каждую ногу?!
182
Шоу приближенно цитирует стихотворение Эдгара По «Ворон: