Страница 51 из 85
Люди Геббельса не жалели сил, чтобы настроить население других стран против своих правительств; и первым их объектом стала Норвегия. За несколько дней до германского вторжения в эту страну норвежское правительство направило протест Лондону против нарушения британскими судами норвежских территориальных вод. Немецкая пропаганда назвала протест «робким», сказав, что истинными чувствами норвежского народа являются «глубокое возмущение неслыханной наглостью англичан» и тревога, даже паника, из-за возможного начала военных действий.
Следующей удобной возможностью сыграть на противоречиях между союзниками стала для Геббельса капитуляция Бельгии. Сразу же было заявлено, что король действует в интересах нации, а правительство, бежавшее в Лондон, предает их. Когда премьер Франции Рейно заявил, что король Леопольд согласился на капитуляцию вопреки воле бельгийского правительства, германские газеты дружно заявили, что никакого бельгийского правительства не существует, а есть только кучка эмигрантов, покинувших свой народ и свою армию в трудный момент, чтобы спастись самим. Мимоходом многозначительно намекалось, что и король-то Бельгии — еще та «фигура»!
Те же методы практиковались и по отношению к Англии. Вот пример: 5-июля 1940 года редакторы газет получили указание не подвергать наладкам английский народ, ведя полемическую кампанию против Англии: «Наша политика заключается в разъединении народа и правительства Британии». После атаки британских сил на французский флот, отведенный в Оран (предпринятой, чтобы предотвратить захват кораблей немцами), немецкие газеты поставили риторический вопрос: «Что думает английский народ по поводу этого вероломного акта?», и ответили на него так: «Если бы в Англии нашлось хоть немного разумных людей, Черчилль уже давно не был бы премьер-министром!»
После падения Франции лорд Галифакс отверг призыв Гитлера к Британии «сложить оружие», и германская пропаганда стала в один голос кричать, что «английские плутократы не желают мира и разжигают войну, не принимая во внимание интересны своего несчастного народа и не советуясь с ним». Так «подлинные интересы английского народа» противопоставлялись «эгоистическим интересам правящего класса, взирающего на свою нацию с надменным безразличием». В начале августа 1940 года германская авиация засыпала Британию листовками, призывающими английских рабочих не верить своему правительству, поскольку оно использует разговоры о «защите прав человека» для усиления эксплуатации рабочих. Листовки имели успех, и встревоженные профсоюзные лидеры едва справились с этой напастью, вызвав своими умелыми разъяснениями злобу германских газет, объявивших их «отщепенцами, выступающими против интересов собственного народа».
Впрочем, заметим в скобках, прием противопоставления «народа» и «правительства» использовали, конечно, не только нацисты, но и западные державы, широко освещая эту тему в обращениях к населению Германии.
Уместно вспомнить, что древние германские сказания, описывающие давние битвы, рассказывают о принятом в старину обычае: воины враждебных армий, заняв боевые порядки друг против друга, обменивались перед сражением остротами и оскорблениями, чтобы раздразнить врага и поднять собственный боевой дух. Пропагандистская машина Геббельса дала новую жизнь этому старому обычаю, придав ему, как водится, новые масштабы и современное качество.
В период «Странной войны», когда французы отсиживались за «Линией Мажино», германская пропаганда почти не нападала на Францию и французов, ограничиваясь поддразниванием их насчет того, что «Англия будет воевать до последнего французского солдата». Положение сразу же изменилось, когда военные действия переместились на территорию Франции. В конце мая 1940 года редакторы газет получили инструкции «сосредоточить все пропагандистские усилия на Франции, безжалостно разоблачая ее» так же, как это делалось по отношению к Британии. У немцев имелся богатый опыт критики Франции и французов, и в дело пошли все испытанные антифранцузские штампы и лозунги. Сразу же было извлечено на свет старое клише о традиционной антигерманской направленности французской политики, свойственной ей еще со времен Ришелье и Наполеона, которые ставили целью раздробление Германии и раздувание противоречий между ее землями. Затем пошел в ход тезис о «вырождении Франции», которым охотно пользовались Трейчке и германские националисты еще до 1914 года. Нацисты придали ему новое, более выразительное звучание, с презрением обвинив французов в неразборчивости, с которой они вступают в связи с представителями «низших рас», обрекая свою нацию на утрату первородной чистоты. Раньше, еще после 1918 года, когда французы оккупировали Рейнскую область, германские националисты ворчали по этому поводу: вот, мол, французы — вечно хвастают своей культурой, а сами поставили немцев, представителей «высшей расы», в подчинение неграм: «Какая это вопиющая глупость, настоящее преступление против культуры!» И вот пришло время расплаты. Германским газетам была поставлена задача «разжечь негодование и отвращение по отношению к французам и довести эти чувства до высшей точки». Акцент был сделан на то, что «французы выступают в этой войне в качестве бесправных наемников Британии», и эта тема, в разных вариациях, стала ежедневно прорабатываться во всех газетах. В течение двух недель газеты, не уставая, вколачивали в головы читателей тезис об «оскорблении, нанесенном Германии оккупацией Рейнской области и Рура» в 1918 году, припоминая все новые «омерзительные подробности» этого злодейского деяния французов.
Стремительное наступление германских армий во Франции стало сенсацией и сопровождалось такой же мощной пропагандистской кампанией в газетах и по радио. Нападки на Францию и французов, обвиняемых в «садистских и негроидных наклонностях», звучали, как оглушительный хор, и журналистам было приказано «не ослаблять полемических усилий».
Германские националисты издавна относились к Франции как к исконному врагу; возможно, это подстегнуло некоторые газеты дойти в своих нападках до крайностей, которые не понравились даже Министерству пропаганды. Его представители указали, что антифранцузская кампания «не должна сводиться к обыкновенным оскорблениям и грубостям; ее нужно вести аргументированно, опираясь на факты. Подходящим материалом для пробуждения ненависти и презрения являются рассказы о зверствах французских солдат, так что нет необходимости прибегать к мелодраматической декламации, звучащей неискренне. Не стоит также задевать понятия и символы, священные для всей французской нации, например, такие как французский национальный флаг: это просто неразумно и может вызвать неблагоприятную реакцию».
За этими словами скрывалось опасение, что слишком грубые нападки только укрепят моральный дух французов и усилия немецких пропагандистов обернутся против них самих. Германские газеты с таким рвением принялись исполнять директиву «О кампании против Франции», что министерству пришлось призвать их умерить свой пыл и быть более разборчивыми в средствах.
Победы вермахта во Франции положили конец существованию «комплекса неполноценности», наблюдавшегося у немцев по отношению к их западному соседу после 1918 года. Директива для прессы, указывавшая, как следует освещать в газетах оккупацию Парижа, недвусмысленно заявляла: «Необходимо подчеркивать, что современная германская армия сумела за несколько недель осуществить то, чего не удалось добиться за всю кампанию 1914–1918 годов. Причинами явились: лучшее вооружение, лучшее руководство и более крепкий тыл» (что было вполне правдоподобно и подтверждалось фактами).
Та же директива объясняла, что, говоря об оккупации Франции, следует избегать каких бы то ни было сентиментальных поблажек по отношению к французам, но маршала Петэна лучше избавить от критики: «В этом вопросе не стоит быть похожими на французов, обвинявших в свое время маршала Гинденбурга во всех грехах только за то, что он становился в 1918 году на защиту своего народа».