Хирург

— А вы откуда знаете? Вот служба! Не успеешь повернуться, уже все знают.

— Да ты не зазнавайся. Кому ты нужен? Кто про тебя докладывать будет?! Майка мне тоже звонила и просила разрешения. Она ж культурная, вежливая. Не то что ты — грубятина. Ладно, езжай.

Майя Петровна встретила их у входа:

— Здравствуйте, ребята. — С Верой поцеловались. — Женечка, посмотришь больного?

Мишкин. Он же ждет, наверное. Надо ему решпект оказать. Конечно, пойдем к нему. Ну, а Вере надо вообще как следует его посмотреть. Наркоз давать — не операцию делать. Я, на худой конец, могу ограничиться снимками да анализами. — Они посмеялись.

Вера Сергеевна. Но вот кому необходимо посмотреть, так это больному на хирурга. — Опять посмеялись.

В кабинете надели халаты, затем…

Через полчаса операция уже начиналась. Вера стояла у головы, давала наркоз. Мишкин справа от больного нетерпеливо ждал разрешения начинать. Ждал команды — здесь фальстарт запрещен. Помогали ему Майя и здешний молодой хирург.

— Можно, Вера Сергеевна?

— Начинайте. Начали.

— А как вам тут работается, Майя Петровна?

— Ничего. Как везде. Правда, мы не делаем таких больших операций, как вы там, но работать все равно интересно.

— Да. Это верно. Оттяни крючком. Посмотреть здесь надо. Говоришь, интересно. Интересна-а-а.

— Наверное, все становится интересным, когда чему-то научишься. Не пропадать же добру.

Мишкин усмехнулся. Некоторое время работали молча.

— Рачок-то небольшой. Можно хорошо убрать, чисто и соединить напрямую. По Бильрот первому. А?

— Хорошо бы, если получится.

— Только посмотрим еще, можно ли от поджелудочной отойти. Поставь сюда зеркало, пожалуйста… Да-а… Все в порядке. Отойдем. Начинаем мобилизацию. Вера Сергеевна, все в порядке. Радикальная будет операция. Резекция будет. Как вас зовут, коллега? Алексей Иванович? Алексей Иванович, мы с Майей Петровной кладем зажимы, вы сразу же рассекаете между ними. Чтоб время не терять. Поняли?

Работали молча. Лишь вначале один раз он промурлыкал, что прохожим неясно, почему он в этот непогожий день веселый такой. В новом месте неудобно было особенно-то разговаривать. Еще подведешь Майю. И расспрашивать неловко — может, не хочет она при всех говорить. Хотя хотел спросить, придет ли Нина.

Осложнений по ходу операции не было. И меньше чем через полтора часа операция была закончена. В конце, когда он пропел, что «к сожаленью, день рожденья только раз в году», — Майя ему сказала:

— Идите, Евгений Львович, в кабинет. Мы зашьем сами. Идите, переодевайтесь.

— Спасибо, — сказал всем Мишкин и ушел из операционной. В кабинете его ждал брат больного, который привез их в больницу.

— Ну что вы нам скажете, Евгений Львович?

— Пока все в порядке. Опухоль убрали всю. Желудок почти весь. Так операция прошла более или менее благополучно. Если послеоперационный период пройдет хорошо — тогда посмотрим, тогда гадать начнем.

— Вы нас простите, Евгений Львович, мы вас вытащили в ваше свободное время, оторвали, так сказать. Нет слов, чтобы выразить вам благодарность, но все же… Извините нас, ради бога, — и он протянул конверт.

— Да вы что! Нет, нет! Во-первых, я человек суеверный, а мы еще не знаем, как пойдут дела сегодня ночью или завтра. А во-вторых, есть же какая-то кастовая солидарность — как можно брать деньги у родственника врача, да еще с которым работал. Нет, нет. Прекратим разговор на эту тему. И в-третьих, вообще…

Родственник смутился. Стоял, не зная, куда сунуть свой конверт.

— Вы знаете, но нам так неловко. Если бы еще у вас в больнице, а то мы вас…

— Прекратите, пожалуйста. Вы не подождете немножко в коридоре, чтоб я успел переодеться до прихода Майи Петровны?

Этим, может быть, не слишком деликатным способом Мишкину удалось ликвидировать неловкую для них обоих ситуацию.

Родственник вышел, а Мишкин стал переодеваться, и, как всегда, мысли его потекли в русле только что происшедшего:

«Интересно, сколько там было. Неплохо бы мне их сейчас. Гале пальто надо зимнее. Да и за отпуск мы задолжали. Нам государство платит. Вообще-то после всякого большого нашего вмешательства, мало-мальски большого, ну хотя бы как сегодняшнее, человек этот государству уже не нужен. Он инвалид теперь. Мы фабрика инвалидов. В его жизни не заинтересовано производительное общество. Он же становится нагрузкой, обузой, пенсионером. Только потребителем, без какой-либо отдачи. Он может быть нужен только как человек, личность, а стало быть, нужен только близким, родственникам, друзьям, Нине, Майе. Хирургам надо платить только за аппендициты, грыжи, маленькие травмы, за операции при язве, а за эту, сегодняшнюю, можно много и не платить. А ведь этот мужик сегодняшний лег в больницу прямо с работы, наверное. А теперь уж на работу не выйдет. Во всяком случае, в более или менее ближайшее время. Конечно, в его жизни заинтересованы сейчас только его близкие. Действительно, вечно Нина благодеяния кому-то оказывает. Что-то я задумался не в ту степь. Небось просто жалко, что деньги не взял. Нет, нет. Нельзя».

В дверь постучали.

— Можно. Войдите.

Вошла Нина.

— Ну почему ты, Жень, не взял деньги?

— Да не буду я у твоих родственников деньги брать. Да еще неизвестно, выживет ли он, да и вообще…

— Подумай, в какое неудобное положение поставил ты всех. Сколько неудобств и неловкостей. Я вообще в полном дерьме. Они люди состоятельные. У тебя денег, естественно, нет, наверное, и для чего-то именно сейчас они позарез нужны.

— Интересно, а если б мне понадобилось и я б тебе позвонил, ты б не поехала, что ли? Ты-то нам помогала так.

— Я на работе была, на своей. И ты не для себя. А ведь в том-то и дело, что для себя ты мне не позвонишь. А! Не занимайся демагогией. Я ж тебя знаю. Завтра ты наверняка приедешь. Захочешь посмотреть. А нам теперь даже неудобно за тобой машину послать. И мне неудобно будет заехать за тобой. Люди ж должны за помощь реваншироваться как-то.

— Не надо.

В конце Нининой тирады вошла Майя Петровна:

— Все о себе только думаешь. Тебе так легче, а нам каково! А прислать за тобой машину — получится, что мы просто пьем, не думая, и твои силы и твое время. И в результате, завтра же,

всеобщее неудобство. И потеря лишних сил, времени и денег, поскольку еще, наверно, такси возьмешь. Мишкин засмеялся:

— Не морочь мне голову, Майка.

— Если б я еще не знала, как ты живешь! Нина, ну не кретин?! Глупо все это, глупо…

В дверь постучали. Вошел Алексей Иванович: «Запишем операцию?»

Майя Петровна. Ладно, мы сами потом запишем, без Евгения Львовича.

Мишкин. Хорошо было Швейцеру в стороне от всяких организаций и учреждений. Мог лечить и не писать ничего. Где на этой планете еще так можно?! Нигде. Ну, если запишете без меня, буду вам только благодарен. Страсть как не люблю эту часть нашей деятельности.

Алексей Иванович. Тогда я пойду, помогу Вере Сергеевне.

Мишкин. Пойдемте вместе. Я тоже зайду в операционную. Он еще там?

Алексей Иванович. Да, конечно.

Майя Петровна сняла трубку и стала набирать номер.

— Девонька, главная у себя?.. Соедини, пожалуйста… Это я. Балдина. Хорошо, я вас еще застала. У меня к вам вот какое дело. Сегодня мы оперировали моего родственника… Приезжий доктор. Да… Он отказался у них взять деньги. Как мы ему можем оплатить по закону, по государственной линии?.. Только консультативные… Нет, не кандидат… И анестезиолог без степени… Это ж около шести рублей на двоих!.. Нет, уж лучше совсем не надо… Может, все-таки можно придумать что-то… Ну ладно, я на всякий случай спишу у них паспортные данные… Ладно… Ладно… Завтра поговорим. — Майя Петровна положила трубку, посмотрела на Нину: — Ну не идиот? Уникум.

Вошли Мишкин и Вера Сергеевна.

Мишкин. Он хорош. Если швы держаться будут — полный ажур. Собственно, как всегда: как анастомоз. Ну, мы поедем, Майя. Его уже перевели в палату.