Хирург

Все эти войны носили очень местный характер, потому что воинам надо было сойтись и пощупать друг друга руками ли, мечами ли. Все зависело от непосредственной ловкости и силы встречающихся личностей. Да и от овец своих и баранов не стоило далеко уходить.

А во время этих драк мальчик оставался пасти овец. Он был вынужден защищать их от нападения львов и медведей. Это развило в нем смелость и сообразительность, а появление в тех местах тогда львов или медведей было далеко не редкостью.

А иногда еще отец посылал его отнести корзину с едой на войну, накормить старших братьев и быстро вернуться к стаду.

Так все было близко тогда. Правда, если оценивать расстояние временем, затраченным на поездку, то в наше время тоже все очень близко. Мальчику надо было пройти от дома до места драки и убиений всего несколько часов, наверное. И теперь любая точка нашей маленькой планеты от любой наперед заданной точки отстоит также не более как на расстоянии нескольких часов. Часами измеряется доставка людей, а ракеты, бомбы… «Впрочем, довольно об этом». Так часто кончали в те времена какой-нибудь эпизод из своего повествования древние рассказчики. Если хочешь, почитай Геродота, Плутарха, и ты встретишься с этим оборотом.

Так вот, мальчик по тем временам был образован довольно разносторонне, а к тому же природная сообразительность, да к тому же, наверное, непомерное честолюбие, развитое большим и постоянным вниманием к его особе со стороны почти всех окружающих. Когда, он пришел к месту драк и убийств, называемому полем брани, он услышал действительно громкую брань и увидел здорового единоборца в шлеме, кольчуге, со щитом и мечом, шумно кричащего, крови требующего и победы жаждущего и победы единоличной желающего; к тому же мальчик увидел, что колосс этот не очень развит, не очень хитер и не очень думает. Как рассказали мальчику, вот уже сорок дней эта громадина в неисповедимом тщеславии взывает к драке единоличной, поносит противника, а с места не трогается. А противники и с той и с другой стороны, как соплеменники этого воина, так и соплеменники мальчика, обе стороны, боятся его силы и его тщеславия, одна сторона больше боится силы, другая — тщеславия. Мальчик смотрел на это олицетворение грубой личностной силы и пытался переделать в голове своей этого единоборца из противника во врага.

Понимаешь ли, сынок, когда воевали только ратоборцы-противники, так сказать единоличники, была большая возможность быстрого прекращения драки, могло быть и без лишней крови, можно было, победив одного только, остановиться на поле победы, не пойти дальше, а просто велеть принести, привести, привезти столько-то овец, золота, камней, хлеба. Но вот если вместо противника-неприятеля оказывается враг, — тогда все не так, тогда воюют до победного конца, тогда драка не до первой крови, а до последней крови. Страх легче всего делает из противника врага.

Мальчик долго глядел на могучесть и слушал громкие крики гиганта, старался вникнуть в смысл фраз, которыми соплеменники поносили его, — словесный вздор и мусор, который, если не хочешь необоснованного ожесточения, лучше не слушать, но мальчик специально долго слушал и, когда ожесточил свое сердце страхом достаточно, пошел к царю испросить себе разрешение на единоборство с титаном.

Сначала мальчика отговаривали, но он призывал в помощь рассказы о его успехах в борьбе со львами и медведями; ему говорили — твои руки созданы для гуслей, а не для меча; он же говорил, что меч ему нужен лишь как подспорье, символ, атрибут; ему говорили — противник твой опытный и умный боец; он говорил, что опыт их старых боев только поможет ему справиться. То есть он говорил, что победить ему поможет, как теперь говорят, не консерватизм, а его новаторство.

Понимаешь, сынок?

Спел мальчик свою песню, положил кифару, или лиру, на землю и пошел навстречу закованному грозному бойцу.

А тот смеялся, глядя на мальчика, и плакал, что столь невелик и незначителен его противник. Мальчик же не пошел вперед, аостановился, взял камень, вложил его в воловьи жилы, привязанные к раздваивающейся в виде рогов ветке, оттянул камень, зажатый в кулаке, натянул жилы посильнее, как теперь резинки натягивают, прицелился, потом отпустил конец, зажатый в кулаке, камень полетел и впился в лоб врага.

Мальчик применил рогатку. Я не знаю, он ли ее придумал, возможно, что и он. Во всяком случае, как говорится в ученом мире, «в доступной мне литературе я раньше это не встречал».

Так появилось оружие, уничтожающее противника без личного общения, на расстоянии. Оно позволило с большей эффективностью переделывать воина-противника, воина-неприятеля в воина-врага. Оно было первым звеном…

Мальчик не усомнился, не испугался, никто ему не сказал: что ж ты придумал! — и он никому не мог ответить: «Пустое! Разве вы не видите красоты торжества ума и механики!» Мальчик настолько еще не был образован.

Мальчик пел, играл, а потом опять воевал, стал царем и опять пел и играл. Родил другого царя, который известен в истории как самый мудрый человек того времени, — и никто ему не сказал: что ж ты придумал!

Мальчик все свои силы, знания, талант, образование — пока был мальчик — употребил на создание этой страшной игрушки.

Первой из страшных. И стал постарше, и воевал, воевал, воевал.

Но все-таки под старость бывший мальчик как-то спел: «Зачем мятутся народы и племена замышляют тщетное?»

Но все это было уже под старость, сынок.

— Поэтому, сынок, я хочу (ты спрашиваешь, что было на собрании, я и говорю), чтобы ты учился, был образованным, умным, талантливым, и очень хотел бы видеть тебя врачом или учителем. В этих профессиях меньше, чем где бы то ни было, у тебя будет возможности сознательно приложить руку к чему-нибудь подобному. А не только думать об этом под старость. И не засыпай, даже если папа несет тебе какую-то лабуду, придя с родительского собрания.

— Слушай, пап, а лук разве не был тогда? — Звонок.

— Ну вот опять. Опять телефонный звонок.

— Слушаю.

— Женя? Здравствуй. Это Таня. Ты знаешь, какая вещь… Володька, правда, не велел тебе звонить, но я все равно… Минут сорок назад у него появились сильные боли в животе. Он лежит и прямо стонет. Бледный. Не посоветуешь, что делать?

— Съел, что ли, что?

— Говорит, нет. А дома что ел, так это все ели. Встал с дивана, и вдруг сразу появились сильные боли. А перед этим ничего не было. Сразу началось. Может, грелку?

— Рвоты, поноса не было?

— Ничего не было. Только боли сильные. Все сорок минут, как началось, так все время стонет. Ты же знаешь — он терпеливый.

— Все терпеливые, пока не болит. А что я могу сказать! Сейчас приеду.

— Да он орать будет, не разрешает и неотложку тоже.

— Ну ладно, ясно. Сейчас приеду. И действительно, еще неотложку вызывать!

— Ты извини, пожалуйста, но я просто не знаю, что мне делать. Орет просто, стонет.

— Сейчас буду, жди.

— Ну спасибо, Жень. Только ты учти, я ему ничего не скажу.

На такси — это быстро. И через пятнадцать минут он был уже там.

— Привет. Чего лежишь? Напился, что ли? «Шютка».

— Не до шюток что-то. Ты позвонила?

— Ничего я не звонила.

— Врешь.

— Перестань орать. Никто не звонил — в гости могу зайти, если рядом был? А что случилось? Заболел?

— Ну и правильно, что позвонила. Очень болит, Женька. Постоянно болит, а приступами усиливается. А сейчас рвота была.

— Ничего не жрал такого?

— Ой, не могу, Жень, больно. Ничего не сожрал. Болит здесь вот. Точно. И сразу началось. Вот точно здесь. И тошнит опять.

— А черт тебя знает. Ну-ка покажи?

— А может, пройдет? Зря позвонила. Ой, больно очень.

— Что ты кобенишься? Раз уж пришел — показывай.

— А ты выйди.

— Вот это?! А раньше штука эта была у тебя?

— Первый раз вижу. Ой, Жень, болит.

— Дай-ка пощупать.

— Ой-ой-ой! Больно жутко. Ты не сильно, паразит.