Юлий Цезарь

В условиях пристального общественного внимания господствующий империалистический дух придал совершенно иной смысл этой чисто оборонительной политике, которой предполагал следовать сенат. Котерия политиков решила использовать ее для пропаганды большой войны, которая бы стала источником богатства и славы, подобно восточным войнам Лукулла и Помпея. Политическая борьба, обострившаяся в Риме с возвращением Помпея, без сомнения, помогла привлечь в этот момент умы к Западу, к Галлии.

Промедление с утверждением актов Помпея вносило неопределенность в положение дела на Востоке; созданные Помпеем цари не знали, действительно ли они цари; новая сирийская провинция не знала, какой будет ее дальнейшая судьба. А пока все эти вопросы не были разрешены, Восток был закрыт для всякого нового предприятия. Возможно ли, например, было думать о завоевании Парфии, если еще не было завершено завоевание Сирии? Империалисты той эпохи были вынуждены не пренебрегать любым удобным поводом к войне и завоеванию, даже если бы он представлялся; в столь варварской стране, как Галлия. Цицерон в другом письме к Аттику (I, 20, 5) сообщает нам имя человека, который первым возымел идею воспользоваться вторжением гельветов для войны в Галлии. Любопытно, что это был не Цезарь, находившийся, впрочем, тогда в Испании в качестве пропретора, а консул Квинт Метелл Целер, муж пресловутой Клодии, правнук Метелла Македонского. Цицерон пишет Аттику (1 с): «Твой друг Метелл превосходный консул. Я сожалею только, что он выказывает такое недовольство, когда известия из Галлии позволяют надеяться на сохранение мира. Право, он имеет слишком большую жажду к триумфу». Эти строки открывают нам, что уже в 60 году в Риме была партия, желавшая воспользоваться эмиграцией гельветов для ведения в Галлии той же самой воинственной политики, которая так хорошо удалась на Востоке, и что более благоразумные люди не одобряли этих проектов. Метелл, уже получивший в качестве провинции Цизальпинскую Галлию, был во главе партии войны; Цицерон, напротив, был в числе друзей мира.

Все, следовательно, заставляет думать, что римские легионы должны были атаковать гельветов весной 59 года. Но неожиданное событие спутало все расчеты римских политиков. В начале 59 года Метелл умер столь внезапно и таинственно, что обвиняли в отравлении его жену. Тотчас же Цезарь, бывший консулом и старавшийся заполучить выгодную провинцию, подхватил его мысль и его роль и заставил Ватиния предложить комициям закон, который давал ему Цизальпинскую Галлию на пять лет, начиная с дня голосования, происходившего, по-видимому, 1 марта. Все его поступки до момента отъезда в Галлию в марте 58 года очень хорошо объясняются предположением, что он имел о галльских делах представления, распространенные в римском политическом мире, и те же планы, что и его предшественник. Если он, как и все в Риме, опасался, что гельветы могут вторгнуться в Провинцию или Галлию теперь или позже, то понятно, почему он заставил комиции сейчас же, еще во время своего консульства, утвердить за ним командование легионами. Если он хотел так же, как Метелл, или еще более, воспользоваться вероятной войной против гельветов, чтобы приобрести деньги и славу в каком-нибудь грандиозном предприятии, то естественно, что он добился предоставления Ариовисту статуса друга и союзника римского народа с целью воспрепятствовать союзу между и без того грозными гельветами и могущественным царем свевов. Гельветы не выходили из своих гор весь 59 год, и Цезарь, вовлеченный в Риме в очень напряженную политическую борьбу, не мог ими заниматься. Но когда в начале весны 58 года он узнал, что гельветы готовятся выступить, он поспешил выехать из Рима. Это вполне естественно. Если великое вторжение в Галлию должно было состояться, то его прямой обязанностью было принять все необходимые предосторожности для защиты Провинции, а при удобном случае и для защиты эдуев, как приказывал декрет сената.

Теперь мы дошли до момента, с которого начинается рассказ Комментариев. До сих пор мы довольно легко могли объяснять ход событий. Все казалось ясным. Гельветы своим проектом основания Великой Галльской империи вынудили сенат принять оборонительные меры; эти оборонительные меры превратились в ачан наступательной политики под влиянием господствовавшего тогда стремления к расширению владений и под действием выгод, связанных с завоевательной политикой. Если результаты наших изысканий были до сих пор весьма удовлетворительны, хотя мы имеем только отрывочные и немногочисленные свидетельства, то мы должны были бы ожидать облегчения своей задачи, когда будем пользоваться Комментариями, историей войны, написанной самим завоевателем. Но нас ожидает полное разочарование. Первая книга Комментариев ставит под сомнение все, что мы до сих пор считали достоверно установленным или очень вероятным, потому что она разрушает основу всего нашего объяснения. Действительно, она нам показывает, что гельветы вовсе не хотели основать Великой Галльской империи и что вовсе не существовало «гельветской опасности». Повторим вкратце этот рассказ.

После знаменитого географического и этнологического очерка Галлии Цезарь посвящает четыре главы (III–VI) гельветскому движению. Но если внимательно прочитать его объяснения, то с изумлением замечаешь, то они очень неясны, неточны, смутны и содержат слишком серьезные противоречия. Цезарь начинает с рассказа о том, как один из гельветских вождей, Оргеториг, убедил знать и народ вторгнуться в Галлию и завоевать ее, и как гельветы позволили себя убедить, потому что не хотели более жить в стране, со всех сторон окруженной горами, откуда трудно было совершать набеги на соседние народы для удовлетворения своего воинственного характера. Цезарь действительно в предшествующей главе говорит, что гельветы всегда были готовы и к наступательной, и к оборонительной войне со своими соседями, особенно с германцами. А это позволяет нам заключить, что и на своей прежней родине у них не было недостатка в удобных поводах к войне. Противоречие, впрочем, несущественное: даже не допуская, что гельветы были охвачены манией войны, как утверждает Цезарь, можно понять, что их вожди вознамерились вторгнуться в Галлию и решили, как говорит Цезарь несколькими строками выше, заключить союзы с соседними народами, поручив это дело Оргеторигу. Цезарь, следовательно, подтверждает нам то, что заставил нас подозревать Цицерон, т. е. что гельветы стремились для исполнения своих проектов стать во главе коалиции галльских народов. Но относительно этой коалиции у Цезаря, писавшего историю завоевания Галлии, можно было бы ожидать более подробных объяснений, чем те, которые доставил Цицерон, говоря о ней в конфиденциальном письме своему другу Аттику. Напротив, Цезарь не останавливается подробнее на этом вопросе, несмотря на его очевидную важность: он спешит рассказать нам (I, 3), что Оргеториг при переговорах изменил делу знати и народа. Вместо того чтобы заключить союз между тремя народами, он убедил вождя секванов Кастика и вождя эдуев Думнорига овладеть верховной властью у своих народов, обещая прийти к ним на помощь со своими гельветами; после этого, находясь во главе трех самых могущественных народов Галлии, они овладели бы и всей Галлией.

Рассказ этот очень неясен. Особенно таинственна роль Оргеторига! Он мог предложить Кастику и Думноригу помочь им ниспровергнуть законные правительства их стран suis copiis suoque exercitu, но как он мог надеяться предоставить в распоряжение своих друзей силы гельветов? Рассчитывал ли он также произвести государственный переворот у себя на родине? Цезарь действительно говорит, что Оргеториг «suae civitatis Imperium optenturus esset» («он готовился овладеть верховной властью в своем государстве»); фраза, правда, очень неопределенная, но, кажется, намекающая на проект государственного переворота. Он рассказывает затем, что, когда интриги Оргеторига были разоблачены, могущественный гельветский вождь сделался предметом судебного преследования и что он умер таинственным образом до вынесения решения по его делу. Ну неудивительно ли, если Оргеториг, замышляя государственный переворот в своей стране, в то же время намеревался содействовать двум другим государственным переворотам: одному у эдуев, другому у секванов? Гораздо было бы понятнее в этом случае, если бы он искал помощи иностранной власти для того, чтобы овладеть верховной властью над гельветами. Почему, напротив, если он не был сумасшедшим, ему хотелось увеличить риск, не приобретая никакой пользы? Вообще напрашивается единственное заключение из рассмотрения этой столь темной третьей главы: Кастик и Думнориг играли в этой гельветской эмиграции роль, которую Цезарь либо не знал достаточно хорошо, либо не хотел излагать с необходимой ясностью.