Юлий Цезарь

Способ управления Цицерона Киликией был большой честью для него, и тщетно современные историки старались унизить его заслугу, насмехаясь над ним и неосновательно критикуя его.[477] Последующие годы, правда, прошли над его реформами, как проходят морские волны, смывая рисунки, начертанные ребенком на песке. Но власть Цицерона была властью человека, а не бога. Он не мог один вылечить ужасное зло, поразившее мир. Его дело можно судить не по результатам, а по намерениям. Первый из всех, Цицерон внес в жизнь дух справедливости, солидарности, милосердия; он старался, выйдя из философского созерцания, реализоваться в действии. Как альпийское утро, возвещая наступление нового дня, золотит своим розовым светом отдельные скалы на самых высоких вершинах, в то время как горная цепь остается темной и долина спит еще во мраке, точно так же совесть этого робкого ученого человека возвещала уже зарю новых времен в мире, который еще находился во мраке бесконечного морального развращения.

Но Цицерон не давал себе в этом отчета. Столь разнообразные занятия, свойственные его должности, почти все неприятные, сильно докучали ему. Усталость, которую почувствовал к концу года этот единственный человек, старавшийся управлять хорошо, убедительнее, чем небрежное управление в других провинциях, доказывает что Империя не могла долго существовать в том виде, как тогда. Проконсульство Цицерона показывает, что энциклопедическая разносторонность функций, когда один и тот же человек попеременно становился полководцем, оратором, судьей, администратором, архитектором, была следом уходящей эпохи и не могла сохраняться в более передовой цивилизации, когда началось разделение труда, когда каждый стал лучше исполнять свою работу. Встречался изредка честный, усердный и неподкупный правитель, но он спешил уйти со своего поста и даже просить своих друзей воспротивиться продолжению его командования.[478] Цицерон желал только одного — выйти поскорее из леса цифр syngraphae (долговых обязательств), поручительств, контрактов и возвратиться в Италию, куда его призывало много частных и общественных дел.

Его дочь, его дорогая Туллия, бывшая уже два раза замужем и два раза разводившаяся, получила много предложений от знатных лиц теперь, когда узнали, что ее отец возвратится из Киликии с полным кошельком и будет в состоянии дать ей большое приданое. Ее мать, ловкая Теренция, отдала предпочтение Гнею Корнелию Долабелле, распутному молодому человеку, но из очень знатной фамилии. Цицерон знал, чем был его будущий зять, и знал о всех его долгах,[479] но честолюбивое стремление породниться с древней и настоящей знатью было сильнее всего прочего и преодолело даже его отцовскую нежность. Не мечтал ли он, как о высшей награде за свои труды, о близости к знати? Брак его дочери с Долабеллой был грамотой на благородство для выходца из Арпина. Общественные дела, в которых Цицерон запутывался все более и более, также побуждали его поскорее возвратиться в Рим. Он просил Целия присылать ему почаще известия о новостях, и Целий платил некоему Кресту, профессиональному журналисту, чтобы тот посылал в провинцию политическую и светскую хронику, всю наполненную римскими сплетнями.[480] Постоянно путешествовавшие между провинцией и Римом гонцы Цицерона также приносили ему известия. Он имел их и от курьеров обществ откупщиков, часто привозивших письма знатных лиц. Но, несмотря на все, из-за больших расстояний новости приходили поздно, порядок их часто бывал нарушен, и Цицерон терял терпение.

INITIUM TUMULTUS

Приближались выборы, и борьба за консульство обещала, как и раньше, быть очень горячей. Вопрос о командовании в Галлии должен был наконец быть разрешен в этом году. Обе партии более чем обыкновенно старались достигнуть высшей магистратуры. Всегда склонный к умеренности, Цезарь был бы доволен, если бы к нему был расположен один из двух консулов. Он отправил солдат в Рим в отпуск,[481] чтобы обеспечить успех своему прежнему генералу Сервию Сульпицию Гальбе. Но консерваторы выставили против него двух кандидатов: Луция Корнелия Лентула и Гая Клавдия Марцелла, двоюродного брата настоящего консула, брата консула предшествовавшего года и так же дурно, как оба предшествующих Марцелла, расположенного к Цезарю. Обе партии с ожесточением оспаривали друг у друга победу, и Цезарь потерпел поражение. Если ему удалось заставить избрать Марка Антония народным трибуном, то он не мог добиться избрания Сервия Сульпиция Гальбы в консулы. Должность, наиболее оспариваемая и наиболее важная, попала в руки консерваторов.

Победа чрезвычайно обрадовала врагов Цезаря.[482] Они думали, что этим покончено со всем влиянием и могуществом Цезаря. И удар для Цезаря был действительно тяжел не столько сам по себе, сколько по впечатлению, произведенному на нерешительных и робких людей. Неужели судьба изменила ему, как утверждали его враги? Действительно, Цезарь, готовивший тогда в Галлии зимние квартиры для своих легионов,[483] чтобы дать им небольшой отдых, был так взволнован результатами выборов и интригами своих врагов, что решился на выборах авгура, которые должны были проходить в сентябре,[484] лично явиться в цизальпинскую Галлию на помощь Антонию, бывшему кандидатом против Луция Домиция Агенобарба.

Он хотел сделать все для избежания нового удара, подготавливаемого ему ободренными своим недавним успехом консерваторами. Во время путешествия он узнал, что Антоний был избран,[485] но так как он был уже на полпути, то хотел исполнить проект, о котором он размышлял, может быть, уже давно. Он был популярен в цизальпинской Галлии, ибо там знали о его готовности предоставить ей права гражданства. Многие из его солдат родились в здешних деревнях, и, наконец, население долины По понимало, что завоевание трансальпийской Галлии обогатит Галлию цизальпинскую, которая из пограничной страны, какой она была до сих пор, сделается транзитной страной для того, чтобы теперь мы назвали ее обширной и очень интернациональной страной. Посланным вперед ловким агентам легко удалось побудить цизальпинскую знать приготовить пышные демонстрации в честь завоевателя Галлии, и Цезарь мог совершить триумфальное путешествие по провинции. Из каждой деревни выходили ему навстречу депутации. Муниципалитеты и колонии приглашали его на празднества. Сельское население, давшее ему столько солдат и знавшее из их рассказов о его подвигах, толпами по пути являлось приветствовать его.[486]

477

См. по поводу управления Цицерона справедливые ответы Шмидта (В. W. С, 5 сл.) на критику Друманна, Тирреля и Пурсера (Tyrrel and Purser. Correspondence of Cicero, Dublin 1879–1901).

478

Cicero, F., II, 7, 4; II, 11, 1; Α., VI, 3, 2.

479

Cicero, F., II, 16, 5.

480

Id., F., II, 8, 1; VIII, 1, 1.

481

Plut., Pomp., 58.

482

Hirtius, В. G., VIII, 50.

483

Как заметил Ниссен (H. Ζ., XLVI, с. 67, пр. 1), выражение, которым пользуется Гиртий (В. G., VIII, 50) — «hibernis peractis», не означает, что зимние квартиры готовились к 52–51 гг. Вероятно, речь идет о 51–50 гг., ибо зимой 52–51 гг. почти все легионы должны были не отдыхать, а сражаться.

484

Ниссен (Η. Ζ., XXVI, с. 68, пр. 1), мне кажется, доказал, что выборы авгура, а следовательно, путешествие Цезаря в Цизальпинскую Галлию проходили после консульских выборов, а не раньше их, как обычно думали, и что это было в сентябре. Доказательство находим у Цицерона (F., VIII, 12, 3), упоминающего о Ludi Circenses, происходивших в сентябре, и у Плутарха (Ant., 5), который говорит, что Антоний был избран сперва трибуном, а потом авгуром. Кроме того, было бы непонятным, почему Цезарь предпринял такое большое путешествие только ради выборов авгура, если бы раньше не потерпел неудачи с Сульпицием. Хотя эти основания очень неясны, все же их можно видеть также у Гирция (В. G., VIII, 50).

485

Hirtius, В G., VIII, 50.

486

Ibid., VIII, 51.