Юлий Цезарь

Средство было выбрано удачно. Если консерваторы упрекали Цезаря в незаконности его положения, то почему допускали они для Помпея ту же назаконность и еще большие привилегии? Даже более: не хотели ли они их увеличить? Таким образом, беспристрастная публика, страшившаяся междоусобной войны, нашла предложение Куриона превосходным и объявила, что принятие его окончательно разрешило бы этот запутанный вопрос. Покончить со всеми существующими властями и вернуться к конституции, которую они исключали, сделалось лозунгом всех добрых граждан. Действительно, сенат не утвердил предложения, внесенного Марцеллом: применить прошлогоднее постановление, по которому вмешательство трибунов не имело значения,[443] и Курион в одно мгновение сделался одним из самых знаменитых и популярных людей Рима.[444] Только небольшое число предусмотрительных людей подозревало, что за спиной Куриона действует Цезарь.

Хотя непосредственный успех Куриона был велик, все же он не достиг своей главной цели — склонить Помпея к примирению с Цезарем. Предложения Куриона слишком прямо затрагивали интересы Помпея и его престиж и, вместо того чтобы привести его к Цезарю, окончательно толкнули к партии непримиримых консерваторов.[445] Перемена не обнаружилась сейчас же. Помпей даже написал из Неаполя сенату, изъявляя готовность отказаться от командования.[446] Но он был неискренен. Закон давал ему испанскую армию на пять лет, и он не хотел отказаться от своих прав для удовлетворения Куриона. Если Цезарь, который, как предполагал Помпей, скрывается за Курионом, хотел унизить его, то он не потерпел бы этого ни за какую цену. Впрочем, разве эта, не знавшая исключительных положений конституция не сделалась чистой фикцией, лишенной всякого значения? Если народ бросал цветы под ноги Куриону при выходе его из сената, то компанские города устраивали тогда большие празднества по случаю выздоровления Помпея, как будто благосостояние Империи зависело исключительно от спасения этого человека, которого Курион хотел возвратить к частной жизни в конце года как какого-нибудь магистрата.[447]

Возвратившись в Рим, Помпей еще раз объявил, что готов пойти на компромисс, предложенный Курионом; но эти заявления были сделаны с таким скептицизмом, что Курион тотчас возобновил свои нападки. В многочисленных речах он объявил, что не считает серьезными слова Помпея, и прибавил, что слов недостаточно, нужны дела. Чтобы испытать его, к своему первому предложению он добавил, что объявит общественным врагом того из двоих, кто не будет повиноваться, и подготовит армию для войны с ним.[448] Сильно раздраженный[449] Помпей все более и более склонялся к непримиримым консерваторам; и когда в мае или июне[450] сенат вынес решение, чтобы Помпей и Цезарь отделили по легиону от своих армий и послали их в Сирию против парфян, он ухватился за удобный случай — потребовать у Цезаря легионы, данные ему в 53 году.[451] Он начинал взвешивать свои силы и силы Цезаря. У него было в Испании семь легионов, у Цезаря — одиннадцать. После возврата его легионов Цезарь остался бы с девятью легионами. Если бы действительно разразилась война, для Помпея это было бы выгодно. С приближением выборов всякие переговоры были приостановлены, и все партии с беспокойством ожидали результатов.

В течение всего этого времени Цезарь старался несколько исправить в Галлии последствия грабежей последних войн и утвердить римское владычество, а Цицерон в своей провинции с искренним усердием, но с малым успехом заботился о проведении некоторых реформ. Во время своего путешествия он убедился в своей известности по всей империи, даже в эллинистических странах. Это обстоятельство, а еще более — крупный успех «De Republica», о котором извещал его Целий, возродили в нем иллюзию быть великим государственным человеком, которая почти угасла в течение десяти лет, следовавших за его консульством. Он хотел казаться в провинции достойным своей книги, дать современникам пример совершенного управления.[452] Но предприятие было труднее, чем можно было бы предполагать. Правители провинций сделались агентами политической и торговой римской олигархии. Каким образом человек, долженствующий быть орудием притеснителей, мог сделаться защитником притесненных? Все же бедность провинции была велика, нужда в помощи очень настоятельна. Если при своем прибытии туда Цицерон был особенно устрашен беспорядком в армии, то как только он смог после отступления парфян вникнуть в положение провинции, он увидал на всем ее протяжении от одного края до другого полное разорение страны, опустошенной ростовщиками и политиками, явившимися из Италии.

Население Киликии состояло частью из греков, а частью из туземцев. Первые почти все были купцы, рабочие, художники, ученые, собственники и жили в городах, а последние были по большей части крестьяне, мелкие ремесленники или разбойники. Провинция делилась на определенное число округов, имевших в качестве столицы какой-нибудь значительный город, где находился сенат или совет, избираемый населением из людей богатых, т. е. почти исключительно из греков. Совету поручено было управлять городом на основании местных законов, но под контролем правителя и римского сената.[453] Эта муниципальная организация была превосходна, и римляне, утомленные разнообразием древних учреждений, еще действовавших в италийских городах, тщательно с некоторого времени изучали ее. Но в результате нищеты, долгих войн, анархии и социальных беспорядков, продолжавшихся уже столетие, эти учреждения превратились в чудовищное орудие тирании и грабежа. Везде члены советов вступали в соглашение, чтобы пользоваться городскими доходами, состоявшими почти всегда из налогов и недвижимости. Они заставляли декретировать общественные работы, праздники, посольства, всевозможные бесполезные расходы для того, чтобы извлекать для себя предпринимательскую выгоду. Они вступали в соглашение с италийскими откупщиками и финансистами, чтобы заставлять города делать разорительные займы, и вместе с ними пользовались плодами преступной растраты муниципальных доменов и ужасающего роста налогов.[454] По прибытии Цицерон нашел муниципальные котерии занятыми отправлением в Рим посольств для прославления перед сенатом добродетелей Аппия Клавдия и декретированием создания в его честь памятников и храмов по раболепным обычаям, которые восточные жители перенесли со своих древних государей на римских правителей.[455]

Но грабежи и воровство этих местных котерий были наименьшим злом, терзавшим несчастную провинцию. Гораздо более ужасными были чрезвычайные вымогательства италийской плутократии, набрасывавшейся на нее, как на легкую добычу. Прежний обвинитель Верреса мог теперь собственными глазами увидеть, во что за последние двадцать лет по мере обеднения провинций вылилась их финансовая эксплуатация. Эта эксплуатация кончилась тем, что, опираясь на военную силу, повсюду старались при помощи солдат вырвать у несчастных должников деньги до полного истощения их средств. Жестокости и страшные насилия совершались ежеминутно. Наконец, каждый год римские политики, правитель и его друзья являлись для того, чтобы переполнить меру несчастья, притесняя тысячью способов города и частных лиц,[456] доводя до последней нищеты ремесленников и мелких городских торговцев, мелких деревенских собственников и свободных крестьян, принуждая их продавать свои поля, дома и даже детей.[457]

443

Cicero, F., VIII, 13, 2; Nissen, H. Z., XLVI, стр. 66.

444

App., В. С, II, 27, Vellerns, II, 48.

445

Ход событий доказывает, что пропаганда Куриона была непосредственным мотивом разрыва между Цезарем и Помпеем, и это подтверждается ясным указанием Диона (XL, 63).

446

App., В. С, II, 28.

447

Plut., Pomp., 57.

448

App., В. С, II, 28.

449

Ibid., II, 29.

450

Nissen, H. Ζ., XLVI, с. 69; Lange, R. Α., III, 388.

451

Hirtius, В. G., VIII, 54; App., В. С, II, 29; Dio, XL, 65 (дата неточная); Plut, Pomp., 56; Plut, Caes., 29.

452

Cicero, Α., VI, 1, 8; VI, 2, 9.

453

Mommsen, P. R., I, 307 сл.

454

Cicero, Α., VI, 2, 4. См.: Mommsen, P. R., I, 328.

455

Cicero, F., III, 7, 2; III, 8, 2. Ср.: Cicero, Α., V, 21, 7.

456

Cicero, Α., V, 21, 7.

457

См.: Cicero, Α., V, 16, 2.