Страница 15 из 48
Большинство отчетов о забастовке 9 апреля считают ее полным провалом. Ома потерпела неудачу в свержении Батисты и действительно поддержала на короткое время уверенность диктатора, что события снова развиваются в его пользу. Как сказал американский посол: «Очевидно, Батиста ощутил свое могущественное влияние»[65]. Однако это мобилизовало тысячи кубинских рабочих. В провинции Лас-Вильяс остановилось большинство промышленных и обслуживающих предприятий, город Сагуа Ла Гранде, на севере провинции, был захвачен рабочими, которые на короткое время продержались против армии и воздушных сил. Провинция Камагуэй была приведена в смятение забастовочными акциями за два дня, в то время как города Ориенте были парализованы восстаниями и уличными стычками. Однако на западе только несколько тысяч рабочих подняли мятежи. Там проводились просто отдельные диверсионные акты[66]. Фактически это являлось повторением забастовки образца августа 1957 года. Но урок, извлеченный на этот раз, был совершенно другим.
Через 24 дня на решающем собрании руководителей Движения в Сьерре лидеры «льяно» подверглись нападкам за недостаточную организацию забастовки, за стихийность и невключение рабочих в подготовку и на самом деле, за те же самые действия, которые лежали в основе стратегии Кастро в Монкада. Забастовка тайно подготавливалась небольшой сетью сторонников Движения среди рабочих — «Национальным Рабочим Фронтом» (НРФ), полагаясь на призыв к рабочим по радио, доходящий до самых низших слоев. Рабочие организаторы Движения также отказались вовлекать в подготовку коммунистов, организаторы Движения 26 июля разделяли устоявшееся недоверие к ним[67]. Но более важным объяснением провала забастовки, отойдя от различий между востоком и западом, является то, то она произошла не в тот момент, когда бы протест рабочих был единым, а режим Батисты стоял бы на краю развала. Тем не менее заключение, сделанное собранием, состояло в том, что они потерпели неудачу из-за недостатков руководства «льяно» и что хотя перспектива всеобщей забастовки должна быть сохранена, но главное значение с того дня будет уделяться военной кампании[68].
Акция 9 апреля явилась водоразделом в борьбе против Батисты. Она усилила влияние Кастро в руководстве Движения 26 июля и дискредитировала организаторов «льяно». Национальный директорат был перемещен в Сьерру, и Кастро стал верховным командующим Движения. Его вера в рабочие и гражданские фронты в городах сильно поколебалась. В резком письме к Селии Санчес он писал: «Никто больше не сможет заставить меня поверить в организацию снова… Я считаюсь руководителем Движения и в глазах истории я должен взять ответственность за глупость других, и я — дерьмо, которое ничего не может решить. Прощая главарей оппозиции, каждый старается все больше делать то, что ему кажется делом. Я не такой дурак, чтобы не осознавать этого и чтобы гоняться за мечтами и призраками. Я не избавлюсь от своего критического настроения и интуиции и особенно сейчас, когда на мне лежит больше ответственности, чем когда-либо в жизни.
Я не верю ни в то, что в Движении развивается раскол, пи в то, что это может помочь Революции, но в будущем мы сами будем решать собственные проблемы»[69].
Событие также обозначило начало улучшения дружеских отношений между Кастро и ПСП; без падежной базы среди рабочих Кастро необходимо было иметь союзников хотя бы в одной партии, имеющей надежный источник поддержки. ПСП, осознающая рост положения Кастро, была тоже заинтересована в установлении более тесных контактов, и к сентябрю 1958 года члены высшего состава уже постоянно находились в Сьерре. Провал всеобщей забастовки 9 апреля окончательно укрепил моральное превосходство сельских партизан над городскими. Кампании в центральных городах Кубы: были ли это диверсии, демонстрации, пропаганда или забастовки — оказались пагубными для режима Батисты. Город может иметь свою долю мучеников в мифе о Революции, но именно война в горах заполнила национальный эпос современной Кубы.
Действительно, кампания в Сьерре явилась образцом, придавшим очертания будущей Революции. Кастро и его ближайшие последователи видели в армии повстанцев не только источник силы для нового государства, но и инструмент социальных перемен. Как только так называемые свободные зоны в горах были расширены, командование начало проводить экспроприацию и принимать законы, которые будут основой аграрной реформы после грядущей Революции. Официальная нравственность будущего общества, превознесение самопожертвования, солидарность, военная дисциплина и верность — все эти качества были внушены солдатам армии повстанцев. Кампания в Сьерре создала тесно связанные группы, которые составят сердцевину руководства Революции. Спустя тридцать лет самыми близкими друзьями Кастро были ветераны экспедиции на Грапма, тогда как только один организатор «льяно» занимал сколько-нибудь важное положение при режиме.
Вероятно, именно тогда обрисовался будущий курс Революции, где-то между объединением партизан к концу 1957 года и летом 1958-го, и после событий 9 апреля. В официальных отчетах Кастро указывает, что он все это проработал со времен Монкада. Те, кто порвал с Революцией после ее победы, наоборот, утверждали, что он изменил ход событий и предал ее идеалы. Ясно, что у него была программа, которую невозможно было выполнить по структуре традиционной на Кубе партийной системы. Идея о предательстве опирается на несостоявшиеся иллюзии. Куба не могла подвергаться таким радикальным переменам без изменения ее внутренней политической системы и даже перестановки ее международных связей. В то же время трудно поверить, что еще до объединения армии бунтовщиков Кастро имел четкую картину направлений, которые примет будущая революция. У него была радикальная программа реформ, а не окончательно определенная политическая модель. Можно было подумать, что в течение всех пятидесятых годов он чувствовал свой путь и политически и стратегически. В Сьерре путь и цель стали более четкими. В виде армии бунтовщиков оп построил конкретную могущественную основу для выполнения представляемых им структурных перемен на Кубе. После забастовки 9 апреля он начал обращаться к коммунистической партии, как к источнику организованной поддержки.
Кроме того, его политические идеи более четко сформировались под влиянием двух его ближайших советчиков, его брата Рауля Кастро и Чс Гевары. Оба не принимали коммунистов, первый из-за того, что, как и Кастро, он считал, что все предлагаемое коммунистами — чистый авантюризм, а второй был более увлечен панамериканским, антиамериканским национализмом, чем поддержкой Москвы. Но оба были более осведомлены о марксистских идеях в любых направлениях, чем Кастро. Более того, Гевара перенес горький опыт уничтожения ЦРУ правительства, старавшегося провести программу реформ, похожих на те, которые планировал Кастро. В Сьерре они являлись единственными бунтовщиками с каким-либо политическим опытом и у обоих была возможность обстоятельно обсуждать будущий ход революции вместе с Кастро. Под их влиянием идея кубинской версии «социализма в одной стране» могла начать формироваться в мозгу Кастро в качестве модели будущего развития Кубы, независимой от Соединенных Штатов. Нет сомнений в честности Гевары, когда он в декабре 1957 года писал последователю Фрэнка Пайса в Движении 26 июля: «По своим идеологическим убеждениям я принадлежу к тем, кто верит, что разрешение общемировой проблемы лежит за так называемым «железным занавесом», и это Движение является одним из многих, воодушевленных желанием буржуазии освободиться от экономических цепей империализма. Я всегда думал о Фиделе, как о подлинном руководителе левой буржуазии, хотя его имидж улучшился благодаря личным качествам экстраординарного блеска, поставившего его над классом»[70].
65
Smith Ear! E T 1962 The Fourth Floor. Random House, New York, p. 128
66
Details from Carta Semanal, 23 April 1958, quoted in Hoy, 9 April 1964
67
See ‘Una reunión decisiva’, in Guevara E 1968 Obra Revolucionaria. 2nd edn, Era, Mexico, p. 237; and in 1970 Obras 1957 — 67 (2 vols), Maspéro, Paris, vol 2 p. 98
68
Hoy, 9 April 1964
69
Letter to Celia Sanchez, 16 April 1958, quoted in Franqui 1980, pp. 300 — 1
70
Franqui 1980, p. 269