Страница 52 из 68
Из Нюрнбергского процесса против главных военных преступников известно, что и эта акция протеста Канариса, как бы хорошо она ни была обоснована в моральном и в юридическом смысле, осталась безрезультатной. Кейтель сделал на полях докладной пометку, где он хотя и признает, что мнение начальника разведки соответствует солдатским понятиям рыцарской войны, однако добавляет: «Здесь идет речь об уничтожении мировоззрения. Поэтому эти меры одобряю и поддерживаю».
Данные примеры еще раз показывают настойчивое стремление Канариса придать войне гуманные формы и уберечь германский вермахт и его репутацию от грязи.
Перевод штаб-квартиры фюрера в Восточную Пруссию и тот факт, что Кейтель теперь большую часть времени находился там, вызвало необходимость более частых визитов Канариса в штаб-квартиру фюрера. Неподалеку от «Волчьего логова», как называли штаб-квартиру, расположенную под Растенбургом, и штаб-квартиры верховного командования армии разведка создала узел связи, что отвечало желанию верховного командования армии иметь как можно более тесный контакт между учреждением разведки, получающим информацию о ситуации на Восточном фронте, и отделением иностранных армий Востока, подчиняющимся старшему квартирмейстеру. Узел связи абвера находился под руководством особенно опытного и знакомого с положением дел на востоке офицера разведки. И у Канариса была там квартира, которая всегда находилась в его распоряжении. Когда во время военного похода в 1942 году штаб-квартира фюрера была переведена в Винницу, упомянутое подразделение разведки было перенесено в тот же район и расположилось в Воронино неподалеку от Винницы, где для Канариса также было выделено помещение. Кроме упомянутого узла связи, который был подведомствен первому отделу разведки, служебная группа заграничного отдела имела в штаб-квартире фюрера своего офицера, который был прикомандирован к штабу руководства вермахта.
Во время визитов в штаб вермахта Канариса сопровождал обычно кто-нибудь из его начальников отделов в зависимости от того, какие конкретные вопросы должны были обсуждаться с Кейтелем. Прежде чем Канарис являлся на совещания с упомянутыми высокими инстанциями, он обычно сначала просил офицеров из зарубежного отдела разведки, которые хорошо знали местную ситуацию, проинформировать его о том, что случилось в штаб-квартире. Канарис вообще имел привычку узнавать таким косвенным путем обо всем, что происходило в окружении Гитлера, но здесь играло роль то обстоятельство, что он как человек слишком плохо чувствовал себя в атмосфере штаб-квартиры фюрера, чтобы затягивать свое пребывание там дольше, чем это было необходимо по службе. По окончании своего доклада или своих переговоров у Кейтеля (в противоположность показаниям Йодля в Нюрнберге он бывал у Гитлера очень редко, самое большее — четыре-пять раз в году в крайнем случае), поговорив также с Варлимонтом или Йодлем, он обычно тут же удалялся. В особенности он избегал возможности, которую так любило использовать большинство посетителей штаб-квартиры фюрера, в обеденное время или за ужином принять участие в казино, находившемся в штаб-квартире Гитлера, чтобы при этом услышать от адъютантов и других офицеров из окружения Гитлера новейшую информацию о его взглядах и намерениях. Большинство людей из окружения Гитлера были ему несимпатичны; вся атмосфера штаб-квартиры угнетала его. Кроме того, имело значение также то, что Канарис не любил попоек, длящихся до глубокой ночи, а это было необходимо, если нужно было действительно что-либо узнать. Он имел обыкновение уже в 21.30 идти спать. Своим спутникам он обычно полусерьезно-полушутя говорил, что, по его мнению, только злые люди остаются по доброй воле на ногах до десяти вечера.
После провала наступления на Москву в штаб-квартире фюрера царило подавленное настроение. Тот факт, что Браухич был уволен, став козлом отпущения, должен был тем, кто прежде верил в продолжение серии гитлеровских успехов, показать, что наметился серьезный перелом. Об отставке Браухича было известно только в тесном окружении Гитлера. Поэтому сообщение о вступлении Японии в войну, пришедшее на следующий день, было воспринято со вздохом облегчения, причем большинство офицеров даже в самых высоких штабах не слишком задумывались над тем, что одновременно Соединенные Штаты со своей мощной армией открыто примкнули к лагерю союзников, воюющих на стороне противника. Однако Канарис ни минуты не заблуждался насчет последствий этого события. Он предостерегал от переоценки японской победы в Перл-Харбор. Конечно, как морской офицер он прекрасно понимал, что уничтожение такой значительной части американских боевых кораблей давало японцам свободу для их экспансии в желанные южные районы. Но он также ни минуты не забывал о неслыханном превосходстве американского военного потенциала. «Не позволяйте вводить себя в заблуждение, господа, — говорил он своим начальникам отделов при обсуждении результатов в Перл-Харбор. — Вы не знаете мощность американской кораблестроительной промышленности. Они восполнят свои потери за полтора года».
Из времени визитов в узел связи и штаб-квартиру в памяти участников этих визитов сохранилось несколько эпизодов. Однажды руководитель узла связи разведки докладывал начальнику службы о ситуации, стоя перед картой расположения армий. «Мы установили, что нашим 180 дивизиям противостоит около 500 русских дивизий. Из них половина установлена с абсолютной точностью, еще четверть — с вероятностью в 75 %, а вторая четверть с вероятностью в 50 %. Но, господин адмирал, те там (в верховном командовании армии) не хотят мне верить. Такова моя участь». В ответ на что Канарис сухо заметил: «Штаб руководства вермахтом мне тоже не верит».
Был конец 1942-го или первые месяцы 1943 года. Канарис с одним из своих руководителей отдела поехал в штаб-квартиру фюрера и после совещания у Кейтеля еще некоторое время прогуливался вблизи «Волчьего логова», прежде чем вернуться в свой штаб. Его спутник обратил внимание на то, что Гитлер как раз вышел из одного барака и, беседуя с адъютантом, тоже ходил неподалеку взад-вперед. Спутник Канариса мечтательным голосом сказал: «Если выстрелить с такого расстояния, то промаха бы не было». Канарис ответил тут же: «Так сделайте же это!»
Оба высказывания были сделаны совершенно инстинктивно. Они не имели никакого практического значения уже потому, что, не говоря уже о других сторонах дела, и Канарис, и его спутник были без огнестрельного оружия. Они, однако, были знаменательны тем, что хорошо отразили настроение в широких кругах немецкого движения Сопротивления: там все яснее понимали, что без устранения Гитлера нельзя изменить отчаянную ситуацию, которая с каждым днем все ухудшалась. К этому убеждению пришел также генерал-полковник Бек (это было примерно тогда, когда произошла катастрофа под Сталинградом), который был, бесспорно, руководителем заговорщиков. Планы того периода, в которых важную роль играл генерал Олбрихт, начальник общевойсковой службы, предусматривали совершение покушения на Гитлера. (Важная роль генерал-полковника определялась его решимостью и занимаемым им ключевым положением.) Канарис в душе еще не совсем примирился с мыслью о покушении, хотя умом он понимал всю необходимость этого шага. Он также не возражал, когда внутри разведки начали подготовку к покушению. Он был более чем наполовину обо всем осведомлен, однако не хотел иметь подробную информацию.
При всех проектах такого типа решающую роль играл вопрос: где достать надежный взрыватель, который не будет заметен, потому что в нем нет тикающего механизма. Второй отдел разведки и, соответственно, подчиненная ему войсковая часть «Бранденбург» были среди заговорщиков единственной инстанцией, которая легально имела дело с подобной аппаратурой. Поэтому Канарис знал, что этому отделу было поручено достать необходимый взрыватель. В действительности незадолго до неудавшегося покушения на самолет Гитлера, совершенного начальником главного штаба группы армий «Центр», генералом Геннингом фон Тресковом и старшим лейтенантом фон Шлабрендорфом в марте 1942 г., он сам возил в своем самолете такие взрывчатые устройства в Смоленск, где находилась штаб-квартира группы армий. С офицером генерального штаба, полковником фон Герсдорфом, участвовавшим в осуществлении покушения, у Канариса были хорошие личные отношения, хотя они никогда не говорили о запланированном покушении.