Адмирал Канарис

В это время Канарису становилось все более ясно, что сопротивление системе является его моральным долгом. Но момент, когда это сопротивление должно было принять форму заговора с целью свержения Гитлера, еще не наступил. Ведь во главе вермахта еще стояли такие люди, как Фрич и Бек; действовать через их голову Канарис чувствовал себя не в праве. Таким образом, это пока еще была маленькая война против пороков системы. Канарис знал о борьбе, которую непрерывно вел Остер против СС и гестапо, и тайно в ней участвовал. Кроме того, он принимал личное участие в гуманитарных мероприятиях. В эти годы многие сотни людей, которых преследовали партия и гестапо — значительной частью из них были евреи, — обязаны были начальнику разведки тем, что могли уехать за рубеж через границы Третьего рейха.

В легковерности, с которой многие иностранцы, занимавшие крупные посты, попадали под влияние пропаганды национал-социалистов, Канарис видел большую опасность. Он старался противостоять ей, приглашая, в свою очередь, из-за границы многих известных людей, которых он считал более или менее наблюдательными, например, в связи с Олимпиадой в 1936 г. и на партсъезды НСДАП, и давал им возможность осмотреться в Германии; он надеялся на то, что они разглядят пропаганду и получат истинное представление о тирании и дилетантизме национал-социализма. Особенно большого успеха в этой области он, однако, не добился.

1936 г. принес события большого значения. 16 июля начался военный мятеж в Испании против народного правительства; причиной мятежа явилось убийство политика правых сил Кальво Сотело, организованное органами полиции, имевшими левую ориентацию. Мятеж перерос в гражданскую войну, которая тянулась три года, завершившись победой генерала Франсиско Франко. На первых этапах борьбы преимущество было несомненно на стороне народного правительства и все окончилось бы кровавым подавлением восстания, если бы Франко не получил поддержку Италии и Германии. Известно, что Канарис играл очень большую роль в оказании помощи со стороны Германии. Это обстоятельство стало исходным пунктом для многочисленных нападок на Канариса. Действительно, на первый взгляд, кажется необъяснимым противоречием то, что Канарис, боровшийся с авторитарным режимом национал-социализма в Германии, всеми силами поддерживал испанский вариант фашизма, не только выполняя приказы своих начальников и Гитлера, но и по личному убеждению.

Мы не сможем объяснить это противоречие, не разобравшись в том, как Канарис тогда вообще понимал политические проблемы. С детства он проявлял жгучий интерес к внешнеполитическим вопросам. Деликатная игра европейской политики равновесия сил занимала его, когда он был морским офицером, так же, как шахматные ходы царской России и Великобритании на Ближнем и Среднем Востоке или политика перетягивания каната между британскими и североамериканскими интересами в Мексике, которую он наблюдал непосредственно накануне Первой мировой войны. Вопросы же внутренней политики, социальной политики и все, что было с этим связано, оставалось, напротив, за пределами его непосредственного поля зрения. В родительском доме, как уже писалось, мало интересовались политикой. В кайзеровском флоте беседы о внутренней политике среди офицеров были не приняты. Как армия, так и морской флот должны были по возможности дальше держаться от борьбы политических мнений. Революция и борьба в 1918–1919 гг. внутри страны изменили ситуацию, однако на Канариса они не слишком повлияли. Только в одном отношении они оставили свой след: глубокая неприязнь к коммунизму, недоверие к большевистской России остались в нем навсегда. При этом многочисленные контакты с политиками самых различных направлений в период его службы в конногвардейской стрелковой дивизии в Берлине, во время его миссии в Веймаре и позднее при Носке не увеличили его уважение к парламентам и парламентариям. Они также не пробудили в нем особого желания глубже заняться внутриполитическими проблемами.

Одним словом, Канарис никогда в жизни не был убежденным демократом. Он не был убежден в несомненном превосходстве и приемлемости демократической формы государственного устройства. В своей точке зрения на практико-политические проблемы он был исключительно гуманным человеком. (Ведь и его сопротивление Гитлеру было не столько следствием политических размышлений, сколько отвращения к жестокостям и правонарушениям системы.) Он восхищался британской парламентской системой из-за духа свободы в ее учреждениях, а также из-за ее гибкости и приспособляемости. Он видел в ней синтез демократических и аристократических элементов, родившийся из векового опыта и традиций. Однако он очень сомневался в том, можно ли такую систему перенести на другие страны, народы и отношения.

Например, у Канариса были серьезные опасения относительно пути, по которому грозила пойти парламентская система в большинстве западноевропейских стран, особенно во Франции и Испании, перед началом гражданской войны. Он воспринимал правительства народного фронта в обоих государствах с глубоким недоверием. Уже в середине тридцатых годов он не питал никаких иллюзий относительно коммунистических партий этих стран, в которых он видел не что иное, как всецело зависящие от Москвы и от политиков в Кремле секции Коминтерна. Он считал, что буржуазные традиции Франции достаточно сильны, чтобы, по крайней мере, на ближайшее будущее предотвратить полную большевизацию страны, однако в отношении Испании он был настроен гораздо более скептично. Канарис знал и любил Испанию. Он рассматривал происходящее там как чисто человеческий феномен без идеологических шор. Когда он оглядывался на прошлое, то ему казалось, что несмотря на все теневые стороны режима Примо де Ривера стране и народу было принесено больше пользы, чем при республиканских правительствах, которые затем последовали. Крупные административные успехи Салазара в соседней Португалии после десятилетий парламентской разрухи казались ему лишним доказательством того, что на иберийском полуострове, по меньшей мере сейчас, еще не существует политических и социальных предпосылок для демократической системы и что в иной политической и духовной атмосфере Юго-Западной Европы авторитарные режимы не обязательно должны иметь такие недостатки, как системы Сталина или Гитлера. (Он и позже считал, что Муссолини без влияния и примера Гитлера пошел бы совершенно по другому пути.) Его особенно настораживало в испанской политике то, что там все указывало на возрастающее влияние Москвы. Традиционные группы левых радикалов, анархисты и синдикалисты уступали свою роль в пользу коммунистической партии, получавшей идеологическую, пропагандистскую и финансовую поддержку из Москвы. Если бы это продолжалось и дальше, то, по мнению Канариса, существовала бы опасность создания на юго-западе Европы большевистского государства, зависящего от Кремля; это создало бы опасность для Франции и всех стран, расположенных между советской Россией и советской Испанией, а также для всего ибероамериканского мира.

Развитие событий в республиканской Испании вскоре после начала гражданской войны, похоже, подтверждало предположения Канариса. Очень скоро вооруженные организации левых ускользнули из-под контроля правительства народного фронта. Умеренные элементы внутри республиканских партий были обречены на безвластие. Влияние большевиков ощущалось все более отчетливо. Убийство заложников из высших и средних слоев населения, особенно же в верных церкви кругах католиков, позволяли провести параллели с большевистской революцией в России настолько четкие, что даже в кругах Западной Европы, сочувствовавших республиканской Испании, высказывалась резкая критика.

Но уже в начале гражданской войны Канарис, как говорилось, относился к правительству народного фронта в Испании с недоверием и неприятием. С другой стороны, он испытывал личные симпатии к Франко. Все его друзья, с которыми он познакомился в прежние годы во время своего многократного пребывания в Испании, были в лагере каудильо или в любом случае состояли в оппозиции к народному фронту. Канарис с самого начала был довольно высокого мнения о генерале Франко и до конца остался верен этому мнению.