Страница 10 из 191
— Ну, я готова, — сказала Анна Егоровна. — Раненому ухода не требуется. — Она посмотрела на Степкино лицо и пробасила: — Дьявольщина! На выходном отверстии уже соединительная ткань.
Для нас это была китайская грамота. Сур спросил:
— Доктор, вы не ошибались, когда установили… Гм…
— Смерть? Голубчик, это входит в мой круг специфических навыков. — Она язвительно ухмыльнулась. — Но предположим, я ошибалась. Бывает. А вот чего не бывает: за сорок минут, прошедших от одного осмотра до другого, свежая рана приобрела вид заживающей, трехдневной давности. Поняли?
— Нет, — сказал Сурен Давидович.
— Признаюсь, и для меня сие непонятно. Да, вот еще, посмотрите…
Мы придвинули головы. На клочке марли докторша держала овальный кусочек такого же материала, из которого был сделан бластер. Серый с зеленым отливом или зеленый с серым — он все время менялся и был похож на травяного слизняка.
— Это было прикреплено к твердому небу раненого, вдоль.
— Как прикреплено? Боже мой… — простонал Сур.
— На присоске. У вас найдется коробочка?
Степка нырнул под стол, выудил пустую коробочку из-под мелкокалиберных патронов. «Слизняк», положенный на дно, сразу прихватился к нему — прилип.
— Оп-ля! — сказала Анна Егоровна. — Класть в вату не требуется. Прячь в карман, Алеша. Через пять минут я подгоню машину.
Я спрятал «слизняк» в карман. Докторша пожала руку Сурену Давидовичу:
— Ну, держитесь. Учтите, спустя полчаса он может и подняться. Честь имею…
— Какая женщина! — потрясенно сказал Сур. — Гвардейцы, вы познакомились с русской Жанной д’Арк!
В этот момент на меня накатило. Если с вами не случается, так вы и не поймете, как накатывает страх в самое неподходящее и неожиданное время. До пятидесяти пяти минут двенадцатого я не боялся, а тут меня затошнило даже. Мы со Степаном привыкли всегда быть вместе. И вдруг — уезжать. Я сказал:
— Не поеду никуда.
— Вот еще какой! — сказал Степка.
— Почему я должен ехать? Я останусь с Суреном Давидовичем!
— Ты лучше расскажешь, у тебя язык хорошо подвешен, — уговаривал Сур.
— У всех подвешен! — отругивался я. — Не поеду!
— Боевой приказ, — сказал Сур. — Выполняй без рассуждений.
Я вздрогнул. У моей ноги заговорил очень тихий, очень отчетливый голосок: «Пятиугольник двести! Вернись к „посреднику“». Пауза. Потом снова: «Пятиугольник двести! Вернись к „посреднику“».
Степка зашипел:
— Рация. Понял? Федька с поляны докладывал. Понял? Опять геометрия — пятиугольники!
Я выудил эту штуку из кармана. Она пищала: «Пятиугольник двести, отвечай». И сейчас же на полтона ниже: «Пятиугольник, говорит Угол третий. Я иду к тебе».
— Киселев, — с тоской произнес Сур. — Ну ладно, Киселев…
Его обмякшая фигура вдруг распрямилась. Он выдернул из шкафа боевой пистолет «Макарова», сунул за пазуху, запер шкаф, оттиснул печать на дверце, ключи бросил Степке, выхватил у меня «слизняк» и переложил его в железную коробочку из-под печати, сунул ее в мой нагрудный карманчик и рявкнул еще неслыханным нами голосом:
— Алексей! Бегом! Перехвати доктора у гаража, сюда не возвращаться! Степан! Наблюдать снаружи, не вязаться! Марш!
Он, задыхаясь, протащил нас по коридору, выкинул наружу и захлопнул дверь. У меня в руках был бластер в чехле для чертежей.
Я «инфекционный больной»
— Ну, выполняй приказ! — выговорил Степка, сильно морща нос и губы. — Выполняй!
— А ты?
Он выругался и побежал. Шагах в двадцати он обернулся, крикнул: «Иди!» — и побежал дальше, Я понял, куда он бежит, — к пустой голубятне посреди двора. Я, кажется, заревел. К гаражам явился с мокрой физиономией — это я помню. Из третьего или четвертого кирпичного гаражика выползал серый «Москвич», мирно попыхивая мотором. Анна Егоровна, как была, в халате, сидела за рулем. Она открыла правую заднюю дверцу, и я влез в машину.
— Вытри лицо, — сказала докторша.
Я полез в карман за платком.
— Погоди, Алеша. Знаешь, не вытирай. Так будет лучше.
Я не понял ее. Тогда она объяснила:
— Видишь, я в халате? Везу тебя в районную больницу. У тебя сильно болит под ложечкой и вот здесь, запомни. Ложись на заднем сиденье, мое пальто подложи под голову… Погоди! Это спрячь под мое сиденье.
Я положил бластер под сиденье и лег. Наверно, у меня был подходящий вид для больного — докторша одобрительно кивнула.
— Больше ничего не произошло, Алеша?
— Произошло. Киселев идет к Рубченко на выручку.
— Ты видел его?
— Нет. Маленькая штука заговорила…
— Понятно, — перебила Анна Егоровна. — Держись.
Мы поехали. От гаражей сразу налево, пробираясь по западной окраине, в обход города. Так было немного ближе, и дорога ничуть не хуже, чем мостовая на улице Ленина, и все-таки я знал: мы нарочно объезжаем город. «Лежи, друг, лежи», — приговаривала Анна Егоровна. За последним домом она поехала напрямик, по едва просохшей строительной дороге, чтобы миновать пригородный участок шоссе. Потом сказала: «Садись». Я сел и посмотрел в заднее окно. Город был уже далеко. Окна домов не различались, крошечные дымки висели над красным кубиком молокозавода.
— В сумке еда, — сказала докторша, не оборачиваясь. — Поешь.
— Не хочется, спасибо.
— Откуси первый кусок — захочется.
Я послушался, но без толку. Еле прожевал бутерброд, закрыл сумку. И трясло здорово — она так гнала машину, что ветер грохотал по крыше.
— А гараж вы нарочно оставили открытым? — спросил я.
— А наплевать! Ты смотри, чтобы твой властер не шарахнул из-под сиденья.
— Нет, Сур его хорошо запаковал. Маленькую штуку тоже — в стальную коробочку.
— Чтобы не разговаривала? Догадлив твой Сур… Как его звать по-настоящему?
Я сказал.
— Армяне — хороший народ… Но подумай — никого не обгоняем, уже восемь километров проехали!
Я возразил, что обгоняли многих. Анна Егоровна объяснила, что все эти грузовики идут по окрестным деревням, а в райцентр или на железную дорогу никто не едет. Откуда она знает? Водительский глаз. Она тридцать лет ездит, с войны.
Так мы разговаривали, и вдруг она сказала:
— Ложись и закрой глаза. Дыши ртом, глаза не открывай. Приехали, кажется…
— Глаза для чего?
— Для больного вида.
«Уй-ди, ох, уй-ди…» — выговаривал гудок. Потом провизжали тормоза, и Анна Егоровна крикнула:
— Попутных не беру — инфекционный больной!
Ответил мужской голос:
— Проезд закрыт. На дороге авария.
— Я объеду. Ребенок в тяжелом состоянии.
— Проезд закрыт до семнадцати часов.
Вмешался второй мужской голос:
— Извините, доктор, — служба. Мы бы с милым сердцем пропустили, так начальство нас не помилует…
Первый голос:
— Что разговаривать, возвращайтесь! В Тугарине хорошая больница. Пока проговорите, мальчишка и помрет.
Анна Егоровна:
— Покажите ваше удостоверение, сержант. Я должна знать, на кого жаловаться в область.
Второй голос:
— Пожалуйста, пожалуйста! Мы бы с милым сердцем!
Новый мужской голос:
— Доктор, не подхватите до города? Они меня задержали, и мое моточудо испортилось от злости.
— Не могу, голубчик… — флегматично проговорил бас Анны Егоровны. — У меня больной. Жиклер продуйте… Сержант, гарантирую вам взыскание.
Кто-то отошел от нашего «Москвича» — стало светлее. Тогда третий голос зашептал:
— Доктор, я знаю объезд через Березовое… В район требуется, хоть вешайся… Возьмите, я иммунный.
— А машину бросите?
— Жениться еду, не до машины. Отбуксируют эти же, я им трояк дам! — торопился голос.
— В детстве чем болели? — спросила Анна Егоровна. (Я чуть не прыснул.)
— Свинкой, ветрянкой, этой… Коклюшем…
— Договаривайтесь о машине, только быстро! — И после паузы: — Алеша, ты лежи. Если я чихну, начинай стонать… Давайте, давайте!
Передняя дверца хлопнула, солнце с моих ног перебралось на голову — мы ехали обратно.