Страница 34 из 95
— Ее и не было, — сказал Ормерод, командир Второго Легиона, который считался до сего дня главным и, как полагал Акива, был недоволен своим смещением. Они сидели за столом в шатре командира, в непривычном для Акивы месте. Далеко от привычного. Незаконнорожденные обычно не сидели за столом, предназначающимся для почетных гостей, со своими военачальниками. Но он был здесь, к собственному удивлению и недовольству, по просьбе Иаила.
— Князь Бастардов, — прокричал капитан, увидев его по прибытии. Акиве приходилось сотрудничать с ним раньше. Даже когда их энтузиазм был целенаправленным (например, при уничтожении Лораменди), он презирал его, и это чувство было взаимным. А потом еще:
- Какая честь, — сказал Иаил тем утром. — Не думал, что увижу тебя здесь. Тебе следует позавтракать с нами. Я уверен, у тебя есть пара мыслишек по поводу всего происходящего.
О, у Акивы они были, но такие, которыми он вряд ли мог поделиться за этим столом.
— На юге не было угрозы ранее, нет ее и сейчас, — продолжил Ормерод, и Акива был восхищен его прямотой.
Не стоило заходить так далеко и соглашаться с ним.
— Кто бы ни нападал на серафимов, это не обычные химеры.
— Ну, да. Повстанцы ведь где-то прячутся, не так ли? — вздохнул Иаил. — Мятежники. Мой брат вне себя. Он хочет уже строить планы на новую войну. Надо ли долго просить? И вот старик воскрес из мертвых, — он рассмеялся своей остроте, но Акиве было не до смеха.
«Новая война? Так скоро?» Но он не спросит. Любопытство было слабостью. Им обоим, и Иораму, и Иаилу нравилось вытаскивать это наружу и оставлять без награды.
Ормерод, очевидно, этот урок еще не усвоил.
— Что за новая война?
Иаил сосредоточил глаза на Акиве. Его взгляд был прямым, довольным и очень личным.
— Это сюрприз, — улыбаясь, сказал он. Если можно назвать улыбкой его перекошенные, растянутые шрамом белесые губы.
«Его улыбка больше подошла бы какой-нибудь химере», — подумал Акива. Но, если Иаил, таким образом, пытается насмехаться над ним, то ему нужно лучше стараться. В этом не было ничего удивительного. Кто же еще может быть следующей целью Иорама, как не отступник-серафим, свобода и загадочность которого, бесила его столько лет.
Стелианцы.
Что до Акивы, то народ его матери был более фантомным, чем эти мятежники, возникшие из ниоткуда. Он не доставит Иаилу удовольствия. На данный момент его больше, чем что-либо, заботила ближайшая битва, и эти южные земли, где серафимово пламя должно было обжечь смертью каждый зеленый росток, каждую плоть и каждое дышащее существо, встретившееся на пути. И что теперь? Его охватили отчаяние, беспокойство, которые отказывались уходить. Он подумал о тех племенах, которые пощадил и предупредил. Их отсекут от остальных, загонят в ловушку, пленят, убьют. Что он в силах был сделать? Несколько тысяч Доминионов. Противопоставить им было нечего.
— Может, для Иорама это и создает некое беспокойство, но для меня это благо, весь этот мятеж, — говорил Иаил. — Мы должны что-то делать. Я считаю, что бездействие солдат — это оскорбление природы. Ты не согласен, Князь?
Князь.
— Не думаю, что природе есть до нас дело, за исключением лишь того, что она плачет, когда видит, что мы идем.
Иаил улыбнулся.
— Все верно. Земля пылает, монстры дохнут, а луны плачут в небесах, когда видят все это.
— Осторожнее, — предупредил Акива, замечая на своих губах тонкую ухмылку. — Лунные слезы когда-то создали химер.
Иаил смерил его холодным изучающим взглядом.
— Проклятье Монстров разглагольствует о мифах монстров. Ты разговариваешь с чудищами прежде, чем убить их?
— Надо знать своего врага.
— Да. Надо, — снова этот взгляд: прямой, довольный, очень личный. Что бы это значило? Акива был ничто для Иаила, но был одним из легиона бастардов его брата.
Но когда ужин, наконец-то подошел к концу, Акива удивился тому, что последовало затем.
Иаил оттолкнул свой стул и встал.
— Благодарю вас за гостеприимство, Коммандер, — сказал он Ормероду. — Вылетаем в час, — он повернулся к Акиве. — Племянничек. Всегда рад повидаться, — он повернулся, чтобы уйти, остановился и обернулся: — Знаешь, мне, наверное, не следует признавать сейчас, что ты герой, ведь я ратовал за твое убийство. Если возвращаться в то время. Без обид, надеюсь.
Возвращаться в какое время? Акива невозмутимо рассматривал Иаила. Когда это его жизнь была предметом для дискуссии?
Ормерод поежился и пробормотал несколько слов, но ни Акива, ни Иаил не одарили его своим вниманием.
— Осквернение твоей крови, знаешь ли, — сказал Иаил, как будто это должно было быть очевидным. Итак. Его мать. Опять. Акива проявил столько же интереса к данной колкости, с каким он отреагировал на ядовитую насмешку по поводу новой войны. Его мать — всего лишь обрывки памяти и загадочные язвительные замечания Императора: просто ужас, что с ней случилось. Что у Иаила-то был за интерес?
— Мой братец верил, что его кровь окажется сильнее (кровь сильна и все тут), он и теперь говорит, что был прав. Ты подвергся проверке и прошел ее. Великолепно. И я полагаю, что нет никаких оснований, быть сейчас против тебя. Жаль. Никто не хочет заблуждаться по поводу этого.
С этими словами Иаил Доминиона, второй из самых могущественных серафимов в Империи, повернулся, чтобы уйти, задержавшись ровно на столько, чтобы бросить команду Ормероду:
- Ты же пришлешь женщину в мою палатку? — и вышел.
Ормерод побледнел. Он открыл рот, но не издал ни звука. Именно Акива поднялся на ноги. До него дошел смысл слов Лираз, ее «другие девушки», как говорила она. Ему в голову пришло только сейчас, что это был голос страха. Не напрямую; она не стала бы его выказывать, но сейчас он боялся за нее, за всех «других девушек» тоже. И не только страх был в нем. Ярость.
— У нас здесь нет женщин, — сказал он. — Лишь солдаты.
Иаил остановился. Вздохнул.
— Ну, вряд ли можно быть разборчивым в военном лагере. Но кому-то из них, придется это сделать.
А где-то далеко, в ином мире, Белый Волк готовил свои войска. Он собрал их во дворе с наступлением сумерек и, разделив их на группы (все до одного с крыльями), отослал с заданиями. Девять патрулей по шесть химер, плюс сфинксы, сами по себе. Пятьдесят шесть химер. Казалось, что подобное количество затребовало слишком много боли, слишком много синяков, но Кару, наблюдавшая из своего окна, представляла их сражающимися с Доминионами, заполонившими все небо, и понимала, что их было ничтожно мало. Она вспомнила блеск солнца на доспехах, пылающий размах крыльев серафимов, и ужасающий вид врага, облаченного в силу, и почувствовала оцепенение. На что они надеялись, уходя вот так? Это было самоубийством.
Их эскадрон поднялся в воздух и улетел.
Зири на ее окно так и не взглянул.
37
САМОУБИЙСТВО
Это не было самоубийством.
Эскадрильи не повернули на юг, когда пересекли портал. Пятьдесят шесть химер не полетели к Хинтермосту, на помощь своим сородичам, которые выглядывали из-под полога леса вверх, чтобы понять, почему солнце то появлялось, то исчезало, и что же им уготовило небо на этот раз. Неужели каких-то пятьдесят шесть химер смогут противостоять такому огромному войску? Самоубийство было не в характере Тьяго. Бессмысленное занятие, пустое расточительство солдатских сил.
Мятежники не были свидетелями того, как метались и предавались отчаянию химеры, как они бежали, падали, вновь поднимались, хватали детей, а стариков вели, поддерживая под локти. Они не видели страданий своих близких. Они не видели, как те сотнями вымирали, преследуемые горящими лесами. Мест, где можно было укрыться, становилось все меньше и меньше. И повстанцы не погибали, защищая свой народ, потому что их там не было.