Страница 36 из 41
– Сеньору хочется пить? – произнесли губы, шевелившиеся по ту сторону отверстия в двери, – там, где раньше были глаза.
Хуан Молина не стал долго раздумывать и просто кивнул. Единственное, что сейчас не требовало объяснений, было слово «пить». Молина услышал бряцанье ключей, а потом лязг металлического засова. Заскрипели дверные петли, и на пороге показалась тучная фигура полицейского. Прежде чем Молина успел сказать хоть слово, он почувствовал, что его хватают за волосы и тащат куда-то по коридору. Юноша чуть было снова не потерял сознание, но вскоре его швырнули на какой-то стул. Едва его многострадальное тело обрело эту опору, Молине показалось, что он нежится на роскошном диване. Ему даже не хотелось закрывать глаза, когда прямо перед его лицом вспыхнула яркая лампа, – как будто полуденное солнце, возвращающее страдальцу все тепло, которое он потерял в камере. Однако отдых его не долог: жестокий удар по тому же глазу, которому и так уже крепко досталось, прерывает блаженное оцепенение Молины. Позади светового пятна юноша как будто различает силуэты трех человек. Юноше кажется, что его вроде бы допрашивают. Кажется, что он видит кувшин с водой, который, между вопросом и вопросом, появляется совсем рядом с его лицом. Однако все эти видения слишком зыбки и расплывчаты. В одном из этих людей Молина признает полицейского – увидев погоны в нескольких сантиметрах от своего лица. Почти касаясь усами уха Молины, мучитель поет насмешливым фальцетом:
Закончив петь этот вводный куплет, усатый полицейский обрушивает на левый глаз Молины своей безжалостный кулак, а когда дело сделано, становится чуть поодаль, уступая место напарнику:
Двое исполнителей выдерживают короткую паузу, придвигают лампу к самому лицу Молины и, видя, что допрашиваемый отказывается говорить, подступают к нему сообща. Первый полицейский хватает Молину за горло, перекрывая доступ воздуха; второй пережимает ему яйца, в то же время они поют дуэтом:
Если бы Хуан Молина сейчас мог говорить, он рассказал бы все, что желали от него услышать эти инквизиторы. Кто-то оросил его губы тремя каплями воды; Молина осторожно слизнул их языком, опасаясь, что эти капельки скатятся вниз по подбородку и не попадут к нему в рот. Раньше, чем юноша успел ощутить их сладость, драгоценные капли исчезли от одного прикосновения к его коже, как будто рот его был сухим растрескавшимся солончаком. А потом – снова все те же вопросы, смысл которых все так же ускользал от Молины. Юноше теперь хотелось, чтобы его били по другой стороне лица, в другой глаз, но, словно боксеры, цель которых – поразить противника в открытую рану, следователи продолжали наносить удары по левому глазу, который теперь уже ничего не видел. Певец несколько раз лишался чувств, но, как только он терял сознание, ему смачивали лицо, тем самым лишая отдыха, который приносило Молине забытье, – и все начиналось сначала. В конце концов полицейские, видя, что Молина не в состоянии говорить, решили переменить тактику. Они обтерли певцу ссадины влажным полотенцем, усадили в кресло и наконец-то дали попить. Мир вокруг постепенно приобретал четкие очертания. Лица, предметы, время и пространство начали выстраиваться в общую картину. Несмотря на то что Хуан Молина мог видеть только одним глазом, он понял, что находится в полицейском комиссариате. Юноше поднесли ко рту зажженную сигарету; ему показалось, что такого блаженства он не испытывал никогда. Бедняга как будто забыл об истязаниях: когда ему подали стакан воды, его сердце наполнилось безотчетной благодарностью к тем самым людям, которые только что исколотили его с ног до головы. Только сейчас Молина разглядел своим единственным глазом, что в дверном проеме, элегантно прислоняясь к деревянному косяку, стоит еще один участник этой сцены. И тотчас, словно уловив вопрос во взгляде Молины, этот третий участник подошел ближе.
– Я доктор Баррьентос, – говорит он, одновременно протягивая юноше руку. – У вас есть адвокат? спрашивает он без интереса, как будто заранее знает ответ.
Молина молча качает головой.
– Теперь уже есть: я ваш официальный защитник, – объявляет Баррьентос и, роясь в кожаном портфеле, поет свою партию:
Адвокат достает из портфеля какие-то бумаги и перьевую ручку; ручку он оставляет на коленях у Молины, а сам в это время объясняет, как будет строиться его линия защиты:
Чтобы окончательно убедить своего подзащитного, адвокат вкладывает ручку в его непослушные пальцы и подсовывает бумаги, не прерывая пения:
Если уж человек, назначенный быть его адвокатом, хладнокровно присутствовал на таком допросе… Хуану Молине не хотелось думать о том, каков же будет прокурор. В общем, направляемый твердой рукой защитника, Хуан Молина подписал признание, лежавшее у него на коленях. Когда с этим было покончено, доктор Баррьентос улыбнулся и похлопал своего клиента по многострадальной спине.