Страница 10 из 83
Моментально проскакиваем поле и после рукопашной, которая местами была довольно кровавой, выбиваем их из окопов. Многие поднимают руки. Всех, кто не сдается, мы приканчиваем. Так мы освобождаем траншею за траншеей. Наконец выбираемся на большую дорогу. Слева и справа от нас молодой лес. Входим в него. Выгоняем оттуда целые своры англичан. Наконец доходим до места, где лес кончается и дорога идет дальше по чистому полю. Слева стоят какие-то хутора, которые еще заняты противником, и по нас открывают оттуда ужасный огонь. Люди падают один за другим. И тут появляется наш майор, храбрый как черт. Он спокойно курит. Вместе с ним его адъютант лейтенант Пилоти. Майор быстро оценивает обстановку и приказывает сосредоточиться слева и справа от дороги и приготовиться к атаке. Офицеров у нас уже нет, да и унтер-офицеров почти не осталось. Поэтому все, кто еще в состоянии, вскакивают и бегут за подкреплением. Когда я во второй раз возвращаюсь с группой отколовшихся вюртембержцев, майор с простреленной грудью лежит на земле. Вокруг него куча трупов. Теперь остается только один офицер, его адъютант. В нас клокочет ярость. «Господин лейтенант, ведите нас в атаку», — кричат все. Мы движемся через лес слева от дороги, по дороге не пройти. Четыре раза мы поднимаемся в атаку — и четыре раза вынуждены отойти. Изо всей моей команды кроме меня остается всего один человек. Наконец и он падает. Мне отрывает выстрелом рукав кителя, но каким-то чудом я остаюсь живым и здоровым. В 2 часа мы идем наконец в пятую атаку и на этот раз занимаем опушку леса и хутор. Вечером в пять часов мы собираемся вместе и окапываемся в 100 метрах от дороги. 3 дня идут бои, пока наконец на третий день мы не опрокидываем англичан. На четвертый день маршируем назад... Только там мы оценили, насколько тяжелы наши потери. За 4 дня наш полк сократился с трех с половиной тысяч человек до 600 человек (своему мюнхенскому квартирному хозяину Й. Поппу Гитлер еще в декабре 1914 года писал, что в полку из 3600 человек осталось 611. — Б. С.). Во всем полку осталось только 3 офицера, 4 роты пришлось переформировать. Но мы были горды тем, что опрокинули англичан. С тех пор мы постоянно на передовой. В Мессине меня в первый раз представили к Железному кресту, а в Витшете — во второй, на этот раз представление на меня... подписал господин подполковник Энгельхардт, наш полковой командир. 2 декабря я его наконец получил. Я теперь служу посыльным при штабе. Служба здесь немного почище, но зато и опаснее. В одном только Витшете в день первого наступления из нас восьмерых троих человек убило, а одного тяжело ранило. Нас, четверых оставшихся в живых, и раненого наградили. В тот раз эта награда спасла нам жизнь. Когда обсуждался список представленных к кресту, в палатку зашли 4 командира роты. Из-за тесноты нам четверым пришлось ненадолго выйти. Мы не простояли снаружи и пяти минут, как вдруг снаряд попал прямо в палатку, тяжело ранил подполковника Энгельхардта, а все остальные в штабе либо ранены, либо убиты. Это был самый ужасный момент в моей жизни. Мы все просто обожали подполковника Энгельхардта.
К сожалению, надо заканчивать, и я прошу Вас, уважаемый господин асессор, простить меня за плохой почерк. Я сейчас слишком нервничаю. День за днем мы с 8 часов утра до 5 часов вечера находимся под сильнейшим артиллерийским огнем. Со временем это может испортить даже самые крепкие нервы. За обе посылки, которые Вы, господин асессор, были так добры послать мне, выражаю Вам и Вашей дражайшей супруге самую сердечную благодарность. Я часто вспоминаю Мюнхен, и у каждого из нас только одно желание: чтобы как можно быстрее рассчитаться с этими бандитами, чего бы это ни стоило, и чтобы те из нас, кому повезет снова вернуться на родину, увидели ее очищенной от всякой иноземщины, чтобы благодаря тем жертвам и страданиям, которые сотни тысяч из нас испытывают каждый день, и тем рекам крови, которые проливаются в борьбе с международным заговором врагов, мы не только разбили внешних врагов Германии, но чтобы рухнул и внутренний интернационализм. Это важнее, чем любые завоевания территории. Все начнется с Австрии, как я всегда говорил».
Здесь звучит не только гордость военными успехами, но и искреннее сострадание к погибшим и раненым товарищам. У Гитлера была вполне понятная ненависть к своим противникам, свойственная только что вышедшим из боя солдатам. Но у него уже тогда отчетливо проявлялась ксенофобия, вылившаяся в стремление очистить Германию от «иноземцев» (в Германию он уже в ту пору включал Австрию).
Насчет потерь 16-го Баварского пехотного полка существуют данные официальных донесений. Согласно официальному списку потерь, 29 октября 1914 года, в день «крещения огнем», в полку погибло 349 человек, а в период с 30 октября по 24 ноября 1914 года — еще 373 человека (основная часть — в начале октября и в начале ноября, в период наиболее интенсивных боев). С учетом того, что раненых было, вероятно, примерно втрое больше, в строю к концу ноября действительно могло остаться около 600 человек. Так что приводимые Гитлером данные надо признать весьма точными. Всего же за войну 16-й полк потерял погибшими 3754 солдата, унтер-офицера и офицера.
Характерно, что в письме Гитлера Эрнсту Хеппу тезис кайзеровской пропаганды о международном заговоре против Германии переживается вполне искренне, и сам собой напрашивается вывод о необходимости параллельно расправиться с «врагом внутренним» — интернационализмом. Тем самым как бы предвосхищается родившаяся в 1918 году легенда «об ударе кинжалом в спину» — о том, что именно «подрывная деятельность» социал-демократов привела к краху фронта и поражению Германии. Самое же интересное то, что в этом письме уже в сжатом виде содержится программа будущей германской экспансии, на случай поражения, которую надо будет начать с Австрии. Как хорошо известно, именно аншлюс Австрии стал первой аннексией Гитлера — прелюдией ко Второй мировой войне. И что еще весьма любопытно: англичан, «расово близкий» германскому народ, будущий фюрер по-простому именовал бандитами. Подобное чувство заставляет усомниться в реальности комбинаций англо-германского союза, которые рейхсканцлеру Гитлеру потом приписывали как основополагающую идею нацистской внешней политики. Скорее это были чисто пропагандистски-дипломатические маневры.
Письмо Хеппу опровергает также широко распространенное мнение, что только в 1919 году Гитлер ощутил политическую деятельность как свое призвание. Уже в этом письме мы совсем не видим художника, зато видим политика-экстремиста с определенной программой действий.
И еще. Судя по описанию своего первого боя, Гитлер в нем непременно должен был убить кого-то из неприятельских солдат, и, скорее всего, не одного. Вероятно, кого-то он убил и в последующих боях — всего таких боев на счету Гитлера было более 30. Зато после Первой мировой войны глава Национал-социалистической рабочей партии Германии и фюрер германского народа своими руками больше не убил ни единого человека, предпочитая уничтожать миллионы людей одним росчерком пера.
О своих первых боях Гитлер 3 декабря 1914 года писал также Й. Поппу: «Мне присвоили ефрейтора, и я словно чудом остался жив, а после трехдневного отдыха все началось сначала. Мы воевали в Мессине, а потом в Витшете. Там мы еще дважды ходили в атаку, но на этот раз было тяжелее. В моей роте осталось 42 человека, а во 2-й — 17. Сейчас пришел транспорт с пополнением всего 1200 человек. Меня уже после второго боя представили к Железному кресту. Но командира роты в тот же день тяжело ранило, и все спустили на тормозах. Зато я попал ординарцем в штаб. С тех пор я, можно сказать, каждый день рискую жизнью и смотрю смерти в глаза. Подполковник Энгельхардт затем уже сам представил меня к Железному кресту. Но в тот же день и он был тяжело ранен. Это был уже наш второй командир полка, так как первый (Лист, имя которого получил полк. — Б. С.) погиб уже на третий день. На этот раз меня опять представил адъютант Айхельсдёрфер, и вчера, 2 декабря, я все-таки получил Железный крест. Это был самый счастливый день в моей жизни. Почти все мои товарищи, которые тоже заслужили его, погибли. Прошу Вас, дорогой господин Попп, сохранить газету, где написано о награждении. Мне хотелось бы, если Господь Бог оставит меня в живых, сохранить ее на память... Я часто вспоминаю о Мюнхене и особенно о Вас, дорогой господин Попп... Иногда я так тоскую по дому».