Страница 33 из 65
— Думаешь, в другом месте лучше? А я тебе говорю — везде одно и то же. — Голос Мзымвика звучал виновато.
— На сто верст ни души человеческой, только ты, постылый, да полоумная эта. Удавлюсь, — ответила Выуявь.
Арника не знала, почему Мзымвик так и не решился уехать вместе со всеми. Да он и сам толком не знал — говорил только, что теперь везде одно и то же и от судьбы не уйдешь, потому что Великое Заклятье действует повсеместно и дорог не разбирает.
Время разделилось на две части — то, что было до Великого Заклятья, и то, что после. До Заклятья была война, ничем не отличавшаяся от всех других войн на этих землях, — разве что была она кровопролитней прочих. У Западной окраины ударили друг на друга четыре армии, да так, что трещины пошли по всей империи и раскололась она на неравные части. Каждый государь крепко держал в кулаке осколок и не решался протянуть руку за другим, чтобы не выпустить свой. Герцог Хэмг первым сделал это и отобрал у лорда Гарга Изсоур, Иволин и все, что лежит ниже по течению рек. Герцог Хэмг держал при войске троих колдунов. Говорили, что Великое Заклятье — дело их рук. Выуявь возражала — не под силу даже дюжине колдунов так все на свете испортить: земля не родит, в Сыром Лесу не пойми что творится, народ смурной стал — ни работы, ни веселья не хочет. У нее на этот счет были свои догадки: ни герцог Хэмг, ни колдуны его тут ни при чем, а Великое Заклятье наслал неведомый враг задолго до войны, и действовало оно постепенно, исподволь, по этой причине и война случилась, и много чего другого стряслось.
Но теперь рассуждать о причинах стало не с кем — к осени обнаружилось, что единственный населенный дом в иволинской округе — «Полтора Орла», и кроме троих его обитателей никого больше не осталось.
В полночь Мзымвик проснулся от криков и тяжелых ударов в ворота, вскочил и на мгновение провалился во мрак и пламя давней страшной ночи, под багровое небо, в котором низкие облака смешивались с дымом пожаров. Гул стоял над холмами, река несла обломки и обрубки и вспыхивала, отражая зарево.
— Бабы, уходите, живее! — закричал он в темноту и очнулся.
Удары в ворота прекратились, и отчетливо донесся голос: «Эй, есть тут кто-нибудь?»
Выуявь зажгла лампу и торопливо одевалась. Арника зарылась глубже в тряпье, на котором спала, но ее подняли, закутали в одеяло и потащили к потайной кладовой в глубине дома. Она засыпала на ходу, поэтому даже не пыталась объяснить брату, что в звуках, доносящихся со двора, нет никакой опасности, хоть они и очень похожи на те, другие звуки, в которых опасность была. Выуявь, отдуваясь на бегу, крепко прижимала к груди зеркало — единственный предмет, который мог выдать присутствие женщин в доме.
В кладовой Мзымвик толкнул Арнику в уголок на груду пустых мешков, принял у Выуяви лампу и, не оборачиваясь, выбрался по лестнице наверх. Громыхнула дверца, стало темно. Выуявь тоскливо посмотрела ему вслед. Казалось, уже миновали дни, когда им с Арникой приходилось подолгу отсиживаться здесь, в то время как Мзымвик, хромая сильнее обычного, с застывшим лицом обслуживал лихих гостей. Удивительно, но «Полтора орла» не были сожжены никем — ни наемниками герцога, ни королевской армией, ни разбойничьими шайками Ола Справедливого и лесного барона Щурриора. Мзымвика никто пальцем не тронул. И никому даже в голову не пришло подойти к люку, ведущему в кладовую… Выуявь приписывала это чудо своей особой молитве, унаследованной от бабки, а также своему смирению и покорности Божьей воле. Она не раз говорила об этом Мзымвику, но он только усмехался молча, невесело, будто знал что-то, но говорить не хотел.
На этот раз жалобное бормотание Выуяви, просившей бога пожалеть и оградить, было прервано довольно скоро. Мзымвик вернулся.
— Вроде добрые люди, — сказал он и сунул жене кожаный тяжелый мешочек. — Схорони где-нибудь тут, да выходите обе. У них раненый, помочь надо.
Выуявь ахнула. В мешочке, по всему, были настоящие монеты, не те берестяные денежки, что были в ходу раньше и что иногда в насмешку бросали Мзымвику разбойники.
— Золото, — веско сказал Мзымвик. — Вперед платят, видишь… Симзуть буди.
Кутаясь в волосы и щурясь, Арника остановилась на пороге обеденного зала. Давно она не видела там столько света и столько людей. Длинные столы, прежде за ненадобностью стоявшие у стен, теперь были поставлены посередине, и сияли на них толстые восковые свечи, припасенные Мзымвиком еще в мирные времена, и с тех же невозвратных времен хранящееся вино темнело в дорогих стеклянных кувшинах. За столами сидели люди, все как один темноволосые, смуглые, в одинаковой безрукавной одежде поверх кольчуг — левая половина лиловая, правая зеленая, — и устало переговаривались между собой на языке, в котором было много букв «р».
— Антарцы, — шепнула Выуявь. — Либо из Кардженгра. Вот уж гости так гости. И в прежние-то времена редкостью были такие чужеземцы, а теперь, коли даже здешних-то никого не осталось…
От чужестранцев пахло металлом, намокшей кожей, костром, холодным ветром и такой невероятной далью, что Арника зажмурилась и перевела дух. Это были те самые всадники, что спускались в сумерках с холма, и по их голосам Арника догадалась, что они все-таки встретили снегля.
— И кой врок их несет по нашим дебрям, — продолжала Выуявь. — Все норовят отсюда, а они на тебе — сюда.
Но самое удивительное — гости все, как один, говорили на местном наречии. Арника послушала и решила, что обычная речь звучит намного красивее, если произносить слова неправильно — гортанно и раскатисто.
— …Мог быть любой из нас.
— Нет. Эта тварь выбирала, куда прыгнуть. Она метила в государя, Таор сумел оттолкнуть его… А мы бы не сумели. Никто. И как доказать, что это не страх был, а оцепенение, просто оцепенение, когда не можешь сдвинуться с места?
— …Тьма и колдовство…
— …Трижды прав был герцог Хэмг, когда сжег здесь все подчистую. Ему бы еще леса спалить вместе со всей пакостью…
— Тихо. Такое вслух не говори. Помни о клятве.
Арника слушала бы и слушала, но Выуявь потянула ее за собой в одну из гостевых комнат.
Там плотно стояли люди в лилово-зеленом, безмолвные, как на похоронах, и раздавался тихий голос. Выуявь, женщина в теле, все никак не могла протиснуться, Арника проскользнула первой. Кровать здесь была огромная, по утверждению Мзымвика, «императорская». В ней под меховыми одеялами почти незаметен был щуплый светловолосый человек. Он был бледен и смотрел перед собой сосредоточенно и напряженно, словно из последних сил пытался не забыть что-то важное, неумолимо ускользающее из памяти. В следующее мгновение Арника поняла, что ему очень больно и он из последних сил удерживается на краю бреда и беспамятства, из которого уже не будет возврата.
Склонившись над ним, рядом сидел король. По одежде он ничем не отличался от всех остальных, но Арника сразу поняла, кто он, ведь известно, что всякий властитель занимает место втрое большее, чем его тело, поэтому вокруг него всегда остается свободное пространство, куда никто не решается входить.
Король что-то говорил лежащему — тихо и властно.
Есть голоса, сотканные из нитей, подумала Арника, есть голоса, сплетенные из трав. Есть голоса мягкие и холодные, как вода, а есть вязкие, как глина под дождем. Этот голос — как спутанные колючие ветви. Слушать его все равно что продираться сквозь терновник. Даже когда такой голос, как сейчас, стараются делать мягким, шипы все равно выглядывают.
Арника сделала шаг вперед, и внезапно что-то случилось. Исчезли стены и пол, чужестранные воины и Выуявь, остался только голос и слова, вдруг ставшие понятными: «Таор, не смей умирать. Таор, не смей…» Она медленно прошла сквозь прозрачную пустоту и остановилась подле короля. Он вскинул на Арнику темные неистовые глаза, и она вздрогнула. Никогда еще ей не приходилось видеть человека так близко. Это было похоже на то, как если бы она стала зеркалом и в ней до мельчайших морщинок отразилось смуглое лицо с жесткими чертами и белым шрамом у виска, вьющиеся волосы до плеч, серебряный шнурок на лбу.