Страница 27 из 32
Она перенеслась мысленно к сцене, разыгравшейся в тот вечер, когда застала его с Антеей. Она была не в себе от переполнявшей ее боли, унижена, как никогда в жизни, и за эту боль, за унижение ненавидела его. Когда она вцепилась в него ногтями, Гай говорил что-то в этом роде. Она помнила, что он был пьян. Он еще не протрезвел, когда пришел в тот вечер домой, а если уж быть совеем точной — едва держался на ногах. А она тоже еле держалась на ногах, тоже была пьяна ненавистью и не хотела, не могла слышать и понимать то, что он говорил.
Ее отвлекли от этих воспоминаний шаги Гая по кафельному полу студии. Марни вся сжалась — она не знала, что произойдет в следующий момент.
Он подошел к большой фарфоровой раковине и повернул кран. Только тогда Марни поняла, что он, должно быть, пришел прямо из мастерской, потому что хотя на нем еще и была одежда, в которой он сюда ехал, он успел надеть поверх нее свой темный свитер и закатал до локтя рукава рубашки.
Гай стоял к ней спиной. Она немного повернулась и увидела, как он берет бутылочку растворителя, которым она пользовалась, чтобы отчистить краску с пальцев. Он отлил немного на испачканные грязью и маслом руки.
— Ну и как тебе здесь нравится? — Он не повернулся, все его внимание было поглощено оттиранием масла с длинных, с коротко подстриженными ногтями пальцев.
— Но зачем? — спросила Она. — Зачем ты это построил?
— Это место, где ты могла бы быть счастлива, — он пожал плечами и начал смывать с рук грязь под струей льющейся воды. — Я думал, — продолжал он, потянувшись за рулоном бумажных полотенец и отрывая несколько кусочков, — что если я смогу создать для тебя достаточно красивое место, ты, может быть, избавишься от обуревающих тебя желаний быть где угодно, только не дома. Такое место могло быть здесь, в Оуклендсе, ты могла бы здесь заниматься живописью и отрешиться от всего; такое место ты могла бы считать своим собственным, и если бы у тебя возникла потребность к уединению, ты могла бы представить себе, что находишься от всех очень-очень далеко.
— Жизнь художника — это всегда странствия и скитания, — сказала она. — Художникам нужно пространство и время, постоянно новые впечатления, чтобы добиться результатов в своей работе.
— Здесь я могу предоставить тебе и то, и другое, — просто сказал он.
— Нет. — Марни покачала головой. — Ты предоставляешь мне место и время, чтобы работать. Ты и раньше мне это предоставлял. Но на этот раз ты хочешь лишить меня права искать вдохновения там, где мне захочется. Ты хочешь лишить меня свободы.
— О! — Он выбросил использованные полотенца и, печально улыбаясь, подошел к ней. — Тебе, конечно; виднее, я не художник, — сказал он, — но разве не ты мне когда-то говорила, Марни, что могла бы сто лет подряд рисовать эту долину в порыве вдохновения? Теперь я тебе предоставляю такую возможность. — Он сделал выразительный жест, как будто приглашал ее взять эту долину себе. — Рисуй, рисуй в свое удовольствие. Долина просто ждет твоей талантливой кисти.
— А ты чем будешь в это время заниматься? — неожиданно спросила она. — Вернешься в Лондон и будешь приезжать сюда, чтобы навестить свою довольную жизнью жену, когда это тебе придет в голову?
— А ты хочешь, чтобы я был здесь не только по выходным? — вопросом на вопрос ответил он.
Она не ответила. У нее не было ответа. Вернее, был такой ответ, который она не могла высказать вслух.
— Роберто прав, — через некоторое время произнесла она. — Мы, наверное, оба сошли с ума, если хотим опять вернуться к лживому, фальшивому сосуществованию.
— В этом нет ничего плохого, — возразил он. — Просто два состоявших в браке человека некоторым образом заплутали, запутались. Что получится из нашей второй попытки, будет полностью зависеть от нас.
— И это, по-твоему, предполагает, что я остаюсь здесь, в Оуклендсе, а ты продолжаешь вести свой обычный образ жизни в Лондоне?
— Мне надо вести свои дела.
— Но и мне тоже, — возразила она, хотя в тот момент она подумала совсем о другом — мысли ее были заняты Антеей.
— Это раньше тебе приходилось вести свои дела, Марни; тебе приходилось это делать, — подчеркнул он. — Теперь же, когда я могу обеспечить тебя всем, что бы ты ни пожелала, тебе больше не надо будет рисовать, чтобы заработать себе на жизнь. Ты будешь рисовать только потому, что ты этого хочешь.
— Но, конечно же, только при условии, что останусь в пределах Оуклендса.
— Разве я когда-либо это утверждал? — спросил он. — Я только сказал, что ты не будешь где-то пропадать целыми днями и оставлять меня одного. Как это бывало раньше.
— А сколько дней и недель ты собираешься проводить в Лондоне? — сухо спросила она.
— Ни одного, если тебя не будет со мной рядом, — ответил он, насмешливо глядя на ее поползшие от удивления вверх брови. — С сегодняшнего дня, Марни, мы все делаем вместе. Вместе живем, вместе спим, смеемся, плачем и даже вместе ведем борьбу. Потому что, похоже, вести бои нам очень нравится.
«Он смеется и над той борьбой, которую они ведут сейчас», — подумала она. Она глубоко вздохнула и решила переменить тему разговора.
— Роберто говорит, ты отправил Джеми и Клэр отдохнуть.
— Роберто, кажется, изрядно потрудился над моим прославлением, не так ли? — сухо спросил Гай. — А еще какие мои маленькие сюрпризы он выдал?
Она нахмурилась, мысли ее опять вернулись к словам Роберто, перечеркивающим все эти четыре года. Была ли в этих словах правда? Может быть, Гай — просто невинная жертва шантажа, устроенного его «друзьями»? Может быть, она сыграла в нем ту роль, на которую они и рассчитывали?
Она глубоко вздохнула. Давно уже она не была в таком неладу с собой.
— И сколько же ты подслушал из того, что говорил твой отец? — волнуясь, спросила она.
— Большую часть.
— Он говорил правду?
Он ответил не сразу. Казалось, его внимание поглощено открывающимся за окном видом. Потом он сказал:
— Ты уже знаешь правду. Я был тебе неверен, и ты меня в этом уличила.
— Значит, он мне лгал?
— Нет, — медленно ответил Гай. Было бы неверно утверждать, что он именно лгал, просто он излагал, события так, как сам предпочел бы их видеть.
— Что все это подстроили, — согласно кивнула она. — Что ты был невинной жертвой отвратительной шутки, а я — слепой, легковерной дурочкой, потому что поверила тому, что видела собственными глазами.
— Откуда это жадное желание все знать? — спросил он. — Ведь четыре последних года ты и думать забыла о том проклятом вечере.
— Потому что... О боже, — она подняла руку и прикрыла глаза, как бы мешая им видеть некоторые детали, которые настойчиво вставали перед ними. Детали, на которые она раньше отказывалась обращать внимание.
Быстрый взгляд через плечо Дерека Фаулера и его злорадная улыбка. Антея тоже, злорадно улыбалась, когда, прижимаясь обнаженным телом к Гаю, приподняла голову. Сдавленный стон Гая. Его бессмысленный взгляд. Изумление, промелькнувшее в его глазах, когда он сумел пошире раздвинуть веки. И это изумление сменилось смятением, потом ужасом, потом отвращением. И наконец он смог хриплым голосом выговорить ее имя. Она медленно подняла на него глаза. Лицо ее стало мертвенно бледным.
— Если я теперь попрошу тебя объяснить, что тогда случилось, ты мне расскажешь?
— А ты об этом просишь?
Просит ли она? Ее охватила паника. А вдруг, если она скажет «да», Гай своими словами лишит ее опоры, лишит той правды, в которую она верила, на которой четыре года строила жизнь и которая служила ей оправданием эти четыре года?
— Да, — прошептала она, отводя в сторону взгляд. — Да, я прощу.
Последовало минутное Молчание. Гай стоял рядом с ней, засунув руки в карманы брюк. Она чувствовала, что он в нерешительности, что внутренне сопротивляется необходимости ворошить прошлое. Потом он вздохнул, медленно подошел к окну и, повернувшись, оперся о низкий подоконник, чтобы смотреть ей прямо в лицо.
— А если я расскажу, что на самом деле произошло в тот вечер, — тихо сказал он, — ты, в свою очередь, объяснишь мне, что заставило тебя примчаться в Лондон и разыскивать меня?