Страница 74 из 114
Николас вслушивался в эти звуки, размышляя о том, как сильно отличаются друг от друга ночная пора в сельской местности Америки и Англии, где он вырос. Здесь, в центре Северного Массачусетса, не было слышно ни кукушек, ни соловьев, зато вовсю кричали козодои, кружась над землей и шумно аккомпанируя себе всплесками крыльев. Не было здесь недостатка и в голосах амфибий, которые доносились не только от реки, но и со всех окрестных прудов и болот; их дружный свистящий, завывающий хор свидетельствовал о самом разгаре сезона.
Но, вслушиваясь в ночные голоса, Николас начал различать звуки, издаваемые явно не птицами или амфибиями. Когда ненадолго притихли пронзительные крики козодоев, их сменили звуки иного рода — то ли вой, то ли плач свирели, — издаваемые, конечно, не жабами или лягушками. Николас остановился и стал слушать. И расслышал вопли — искаженные голоса людей, которые раздавались откуда-то издалека и словно с высоты. Наконец он пришел к выводу, что крики доносятся со стороны холмов, тем более что на вершине одного из них, расположенного за Данвичем, вспыхнул яркий огонь, словно там развели огромный костер. Интересно, что там происходит?
Но кроме этих до Уолтерса доносились и другие, совсем уже необычные звуки — голоса каких-то зверей, которые он не слышал ни разу в жизни, хотя бывал в зоопарках много раз и неплохо разбирался в звуках, издаваемых разными видами животных, привезенных в Англию со всех концов Британского Содружества. Однако эти голоса, звучавшие в ночной тиши, были ему совершенно незнакомы и наполняли тьму чем-то необъяснимо жутким. Они то поднимались до самого высокого крещендо, то затихали, смешиваясь со звуками ночного леса и болот, сливаясь в тревожащую гармонию с неумолчными призывами козодоев и лягушек.
Наконец Уолтерс пришел к выводу, что брошенные вскользь замечания Бойла о странностях Данвича, скорее всего, относились к некоторым традициям его обитателей и то, что происходит сейчас на холме, возможно, является одной из них. Успокоившись этим рассуждением, он вернулся в дом, чтобы заняться своими фотографиями. Он решил провести весь вечер за их проявкой, для чего еще ранее перенес в дом все необходимые принадлежности. Кухонный бачок с насосом станет источником воды, а под фотолабораторию можно приспособить любую из комнат, поскольку в доме еще темнее, чем в лесу, который освещали лишь звезды. Хотя, конечно, без электричества будет трудновато.
Итак, Уолтерс принялся за работу, и через некоторое время первые фотографии были развешаны для просушки. Мастерства он не потерял, хотя снимки внутренней части дома ему не понравились, особенно кабинет, то есть центральная, самая большая комната, основа всего здания, вокруг которой оно, казалось, и было построено. А фотография резного украшения над камином и вовсе повергла его в полное изумление; сняв еще мокрый снимок с веревки, Уолтерс перенес его в соседнюю комнату, чтобы рассмотреть при ярком свете.
Теперь стена и вделанное в нее украшение были видны совершенно четко. Вот только круглый стеклянный глаз в середине треугольника как-то странно затуманился. Пристально вглядываясь в снимок, Уолтерс начал испытывать непонятное беспокойство; ему не хотелось верить в то, что он видел, а то, что он видел, очень ему не нравилось. Вернувшись в фотолабораторию, Уолтерс разыскал негатив с изображением камина и отпечатал его снова, значительно увеличив центральную часть, где находился треугольник. После этого он вновь перешел в соседнюю комнату и принялся разглядывать снимок.
Нет, он не ошибся. «Дымкой», которая закрывала стеклянный круг, оказались два человеческих лица; одно принадлежало бородатому старику, который смотрел на Уолтерса прямо из середины круга, второе — худое, с резкими чертами — выглядывало из-за первого; казалось, человек слегка склонил голову в знак повиновения перед стариком, хотя на первый взгляд было трудно определить, кто из этих людей старик, а кто нет, поскольку первый отличался от второго лишь наличием бороды, в то время как лицо второго, тощее, словно обтянутое высохшей кожей, было начисто лишено какой-либо растительности. Изумлению Уолтерса не было предела; в другое время он принял бы увиденное за оптический обман, но фотографии лгать не умеют, и то, что находилось у него перед глазами, не было иллюзией. Странно, что он ничего не заметил, когда разглядывал камин и резное украшение над ним; впрочем, он мог быть недостаточно внимательным, или же свет, отражаясь от стекла, помешал ему разглядеть эти лица.
Прихватив керосиновую лампу, Уолтерс решительно направился в кабинет и, подходя к его распахнутой двери, вдруг с удивлением обнаружил, что в комнате мерцает свет, словно кто-то случайно оставил там зажженную лампу, — но ведь он не заходил в кабинет с тех пор, как вернулся из Данвича! Поставив лампу на пол, Уолтерс тихо приблизился к порогу кабинета. И застыл на месте, пораженный.
Свет, мерцающий в комнате, струился из стеклянного круга, вделанного в треугольник над камином. Свет был неярким; он то замирал, то слабо вспыхивал, отбрасывая бледные отсветы, словно теплившаяся в нем жизнь старалась заявить о себе.
Внезапно внутри полупрозрачного, как лунный камень, матового круга начали кружиться и вспыхивать цветные огни — розовые, светло-зеленые, голубые, красные, желтые. Уолтерс стоял, глядя на удивительные переливы света, играющие в стеклянном глазу; затем резко повернулся и пошел туда, где он оставил лампу.
Чуть погодя, уже с лампой в руке, Николас снова вошел в кабинет. Но свет лампы, казалось, притушил блеск стеклянного круга. Матовое свечение ослабло; мельканье разноцветных огней остановилось. Николас подождал. Ничего не происходило. Стояла полная тишина.
В углу комнаты он заметил небольшую лестницу-стремянку, которую приставляли к книжным полкам, чтобы снимать книги с верхних ярусов. Уолтерс подтащил лестницу к камину, взял лампу и, держа ее в руке, полез наверх, к резному украшению с треугольником и стеклянным глазом.
Оказавшись с ним почти на одном уровне, Уолтерс начал внимательно разглядывать глаз и через некоторое время пришел к выводу, что стекло сделано из какого-то необычного материала. Он даже не был уверен, что это стекло, и если бы не внушительные размеры глаза, то можно было бы подумать, что он сделан из цельного опала. Но это, конечно же, было не так.
Резьба, обрамляющая камин, также оказалась настоящей загадкой. Сверкающий глаз, по всей видимости, являлся ее оптическим центром, а внешняя, треугольная, часть служила основанием. На первый взгляд все это производило впечатление обычного классического украшения. Но когда Уолтерс разглядел его с близкого расстояния, выяснилось, что это орнамент в действительности представляет собой изображение какого-то жуткого, похожего на осьминога существа, каких на земле никогда не водилось; выпуклый стеклянный круг был его огромным глазом, который к этому времени, хотя и потускнел, продолжал испускать слабый, странно колеблющийся свет.
Словно околдованный, разглядывал Уолтерс необычное украшение, не в силах отвести от него глаз. Впрочем, он не забыл и о двух лицах, увиденных на фотографии; поэтому, скользнув по похожим на щупальца резным завиткам, его взгляд неизменно возвращался к выпуклому стеклу, словно в нем непременно должны были произойти какие-то изменения. Однако ничего не происходило. Глаз светился сам по себе, в этом не было сомнения, но где находился источник света, в данный момент оставалось неразрешимой тайной.
Наконец Уолтерс неохотно слез с лестницы. Постоял, разглядывая треугольник. Да, несомненно, это что-то вроде осьминога, только очень странного, не похожего на обычных осьминогов.
Он погасил лампу и стал ждать, что произойдет в темноте.
Сначала в комнате стоял полный мрак, в котором не было видно даже стен. Но через несколько мгновений вновь показалось радужное сияние. Первое время оно было совсем слабым и все же явно исходило от выпуклого глаза в треугольнике над камином. Вскоре сияние набрало силу и вновь стало таким, каким он увидел его в первый раз. Выпуклый глаз ожил и теперь напоминал мерцающее облако, подхваченное яростным вихрем, только на этот раз краски были намного ярче.