Страница 67 из 114
Я уронил газету на колени. Мой рассудок отказывался принять то единственное объяснение, которое напрашивалось само собой. Именно в этот момент я и принял решение предать бумаге все, что знал и чему был свидетелем. Я надеялся, что, расположив все события по порядку, я смогу увидеть их в истинном свете. Пока что у меня в голове царил полный хаос: я вспоминал то об исчезнувших из подвала костях, то о словах Уилбера Уэйтли в письме к моему двоюродному деду: «Пришельцы из воздуха не могут обходиться без человеческой крови. Они получают из нее тело… вы тоже сможете это делать…», то о таинственном возвращении и не менее таинственном повторном исчезновении Септимуса Бишопа, который с тех пор, как я встретил его в кабинете, больше не появлялся.
Я швырнул газету на пол. В голове у меня воцарился еще больший хаос, чем прежде: предания о колдунах и чародеях мешались со всевозможными поверьями, вроде того, что в проточной воде могут обитать духи, ведьмы и прочая нечисть. Мой здравый смысл задыхался под натиском суеверий и предрассудков. Внезапно меня охватило непреодолимое желание узнать обо всем как можно больше. Я выбежал из дома, изрядно исцарапавшись о кусты ежевики, спустился по тропинке к автомобилю и поехал в Данвич.
Едва я ступил ногой в магазин Тобиаса Уэйтли, как он набросился на меня с криками.
— Убирайтесь! Я не стану вас обслуживать! — орал он, брызгая слюной и сверкая глазами. — Это все вы, вы!
Он не давал мне открыть рта.
— Убирайтесь вон из города, пока это не повторилось! Мы сделали это тогда — сделаем и теперь. Я знал того парня, Сета. Он был мне как родной сын. Это вы во всем виноваты, вы и все ваше бишоповское отродье!
Перед лицом такой лютой злобы мне ничего не оставалось, как убраться восвояси. Пока я шел к автомобилю, я видел, как другие жители Данвича, сбившись в кучки вдоль улицы, смотрят мне вслед с неприкрытой ненавистью.
Я сел в автомобиль и покинул город. Впервые в жизни я воочию убедился в том, какую власть над человеком имеет страх неведомого — страх, перед которым отступает здравый смысл.
Вернувшись в дом Бишопа, я взял лампу, спустился в туннель и прошел по нему к люку, ведущему в подземную комнату. Едва я приподнял крышку, как на меня дохнуло таким смрадом, что я почел за благо остаться наверху. Запах, скорее всего, исходил от того, второго, отверстия, в которое я ни разу не удосужился заглянуть, ибо в самой комнате — насколько я мог видеть при тусклом мерцании лампы — ничто не изменилось со времени моего последнего посещения.
Я опустил крышку люка и поспешил вернуться тем же путем, каким пришел.
Вопреки всем доводам здравого смысла, теперь я знаю, какой ужас, сам того не желая, я навлек на Данвич — ужас, который до поры до времени таился в среднем пролете…
Позже. Мой двоюродный дед Септимус только что оторвал меня от кошмарных снов, положив мне на плечо свою тяжелую руку. Открыв глаза, я различил во тьме его смутный силуэт, а за ним — белую фигуру обнаженной женщины с длинными волосами и горящим взором.
— Внук мой, мы в опасности, — сказал дед. — Уходим.
Они оба развернулись и вышли из кабинета.
Я вскочил с постели, на которой спал одетым, и теперь спешу дописать эти заключительные строки в свой отчет о происшедшем.
Отсюда мне видны огни множества факелов. Там, на лесной опушке, собрались озлобленные жители Данвича. Я знаю, что у них на уме.
Мой дед Септимус и его спутник ждут меня в туннеле. Это единственный путь к спасению.
Если только преследователи не знают о существовании той двери, что выходит в лес…
На этом рукопись Бишопа обрывается.
А через одиннадцать дней после того, как дом старого Бишопа сгинул в огне пожара, «Аркхем эдвертайзер» опубликовала следующую заметку (любители курьезов найдут ее на развороте):
Вскоре после таинственного исчезновения Амброза Бишопа данвичцев вновь одолел строительный зуд. Старый мост по Крэйри-роуд, который полностью снесло во время недавнего кратковременного разлива реки Мискатоник, по-видимому, имеет в глазах жителей Данвича какую-то особую прелесть, иначе вряд ли они стали бы отстраивать заново — и притом в бетоне — один из центральных быков, да еще и украшать его тем, что местные старожилы именуют "Знаком Властителей Древности". Все попытки нашего репортера добиться от данвичцев хоть сколько-нибудь вразумительного объяснения этому факту не имели успеха…»
Инсмутская глина[54]
(Перевод С. Теремязевой)
Рассказ о событиях, связанных с судьбой моего покойного друга, скульптора по имени Джеффри Кори — если в данном случае уместно слово «покойный», — следует начать с осени 1927 года, когда Кори вернулся из Парижа и решил снять коттедж на побережье, к югу от приморского городка под названием Инсмут. Кори происходил из старинной семьи, что состояла в родстве с семейством Марш, проживавшем в этом небольшом портовом городе; впрочем, родство было очень дальним, и Кори не счел нужным завязывать отношения со своими родственниками. О Маршах, ведущих крайне замкнутый образ жизни в Инсмуте, штат Массачусетс, издавна ходили недобрые слухи, и все это не вызывало у Кори желания поближе с ними познакомиться.
Я навестил его в декабре, спустя месяц после его возвращения в Штаты. Кори был еще сравнительно молодым человеком (без малого сорока лет) шестифутового роста, с гладкой и чистой кожей лица, лишенной таких украшений, как усы и борода, хотя волосы он носил длинные — как это принято у художников в Латинском квартале. Яркие голубые глаза и худое, вытянутое лицо со впалыми щеками выделяли его в любой толпе; но особо примечательными в нем были даже не эти пронзительные глаза, а странные складки кожи под подбородком, за ушами и на шее. При этом Кори вовсе не был уродом; наоборот, его необычное, с тонкими чертами лицо оказывало какое-то гипнотическое воздействие на большинство людей, которые находили Кори просто очаровательным. К моменту моего визита он уже обосновался в коттедже и начал работать над новой скульптурой — статуей Римы, «девушки-птицы»,[55] обещавшей стать истинным шедевром.
Накануне моего приезда Кори побывал в Инсмуте, где закупил все необходимые припасы на месяц вперед. Я нашел его гораздо более словоохотливым, чем обычно, и основной темой разговоров были его дальние родственники, о которых шептались во всех лавках Инсмута. Будучи людьми скрытными, Марши, естественно, сделались предметом всеобщего интереса, и, поскольку любопытство окружающих ничем не удовлетворялось, о них начали сочинять всякие небылицы, начиная с первых представителей семейства, занимавшихся торговлей где-то в южных районах Тихого океана. Все, что болтали о Маршах, для Кори не имело никакого смысла, хотя за этими историями явно таилось нечто загадочное. Кори был уверен, что в обозримом будущем узнает еще немало подробностей на сей счет, даже сам того не желая. Дело в том, объяснил он, что, поскольку об этой тайне говорит весь город, не обращать на нее внимания просто невозможно.
Кори рассказывал мне о предстоящей выставке своих работ, о парижских друзьях и годах учебы, о великолепной скульптуре Эпштейна и о политических страстях, кипевших во Франции. Из этого перечисления вы поймете, что в ту пору Кори был абсолютно нормальным человеком. По его приезде из Европы мы виделись всего один раз — в Нью-Йорке, да и то лишь мельком, так что та беседа в декабре 1927 года была первой за долгое время.
Наша следующая встреча состоялась в марте, но перед этим Кори прислал мне странное письмо, весь смысл которого заключался в последних строках, тогда как остальная часть была всего лишь прелюдией.
«Ты, вероятно, читал о странных событиях, произошедших в Инсмуте в феврале. Не знаю точно, что там произошло, но об этом наверняка писали в газетах других штатов, тогда как в Массачусетсе пресса упорно молчит на сей счет. Мне известно немного: в наш город внезапно нагрянул отряд федеральной полиции; полицейские схватили и увезли с собой нескольких горожан, в том числе и кое-кого из моих родственников, хотя кого именно, я не знаю, поскольку ни разу не удосужился выяснить, сколько их и кого как зовут — или звали, что также вполне возможно. Мне удалось выяснить, что их забрали из-за каких-то дел, связанных с торговыми рейсами в южную часть Тихого океана, которые якобы совершаются судами из Инсмута, — хотя как это может быть, если доки у нас давно заброшены и атлантические суда в них не заходят, предпочитая более крупные и современные порты? Не хочу гадать, чем были вызваны действия полиции; здесь важно другое — как только в Инсмуте появились представители власти, к нашему берегу подошли несколько военных кораблей, остановились возле рифа Дьявола и сбросили там множество глубинных бомб! За этим последовал столь сильный шторм, что с берега смыло все наносы песка и плавника, и у кромки воды объявился пласт удивительной голубой глины. Подобная глина, как я слышал, встречается в глубине страны; раньше из нее делали кирпичи — особенно в старину, когда еще не было налажено их промышленное производство. Так вот, пока не начался прилив, я набрал сколько мог этой глины и сейчас работаю над одной скульптурой — я назвал ее "Морская богиня", это будет настоящее чудо. Если приедешь на следующей неделе, ты ее увидишь; я уверен, она понравится тебе больше, чем "Рима"».
54
Впервые опубликован в антологии «Темные твари» (1971). Сюжет рассказа непосредственно связан с событиями, описанными в повести Лавкрафга «Морок над Инсмутом» (1936).
55
Рима, «девушка-птица» — героиня романа У. Г. Хадсона «Зеленые дворцы» (1904), жившая в джунглях и умевшая разговаривать на птичьем языке. Книга имела огромный успех у читающей публики, а в лондонском Гайд-парке по сей день можно видеть статую Римы работы Дж. Эпштейна (эта скульптура упоминается ниже в тексте рассказа). В экранизации романа (1959) роль Римы сыграла Одри Хепберн.