Страница 73 из 92
Наиболее вероятным кандидатом, способным при поддержке этого блока возглавить правительство, был Александр Кривошеин, выдвижение которого на этот пост говорило о том, что Россия обладала неким потенциалом для повторения прусского пути развития. В качестве министра сельского хозяйства Кривошеин наладил крепкие связи с провинциальным дворянством и земствами, и осуществил весьма радикальные аграрные реформы, нацеленные на уничтожение общины и создание класса зажиточных крестьян, подобного прусскому. Жена Кривошеина приходилась племянницей Савве Морозову, известнейшему московскому фабриканту, и через нее Кривошеин имел тесные контакты и с московской промышленно-коммерческой олигархией. Поддерживал Кривошеин и связи с националистически настроенной интеллигенцией либерально-консервативного толка; такого же направления придерживались высшие промышленные и деловые круги Москвы. Наиболее значительное либерально-консервативное издание, посвященное вопросам внешней политики, «Великая Россия», финансировалось промышленником П. П. Рябушинским.
Ведущими сотрудниками «Великой России» был князь Г. Н. Трубецкой, пользовавшийся большим влиянием в либерально-консервативных кругах Москвы, и помимо этого возглавлявший главный Азиатский (то есть Балканский и Ближневосточный) департамент Министерства иностранных дел, а также П. Б. Струве[380].
Именно П. Б. Струве в 1909 г. вызвал в среде российской интеллигенции яростные дебаты, выпустив сборник «Вехи», где некоторые авторы, в недавнем прошлом ведущие радикалы, выступили против присущих русской интеллигенции левых взглядов, заявив, что отныне их убеждения основываются на сочетании либеральных, национальных, религиозных и капиталистических принципов. Сборник подвергся решительным нападкам, причем не последним из его критиков был В. И. Ленин. Идеи «Вех» не только претили ему сами по себе, как предательский выпад с неожиданной стороны, но он увидел в них тревожное явление времени. Вполне сознательно Струве пытался увлечь российскую интеллигенцию на пугь прусского национального либерализма. И поступил он так не только в период, когда весь интеллектуальный мир решительно противился утилитарным и материалистическим доктринам, но и когда в России процесс экономического роста привел наконец к созданию достаточно обширной сферы деятельности для среднего класса. Означало ли это, что на смену эпохе нищих радикально настроенных журналистов неизбежно придет эпоха состоятельных либерально-консервативных адвокатов и инженеров?[381]
В 1914 г. говорить об этом было преждевременно, и противоречия, издавна существовавшие в российской элите, были далеки от примирения. Однако стоит поразмышлять над тем фактом, что девять лет спустя после 1848 г. конфликт между монархией и либералами в Пруссии усугубился вследствие конституционного кризиса, который всего лишь пятью годами позднее привел к власти Бисмарка. Военные победы, благодаря которым был разрешен кризис и достигнуто согласие между правящим домом и оппозицией, состоялись одна спустя восемнадцать, другая — спустя двадцать лет после 1848 года. Принимая во внимание, что после 1906 г. рост и перевооружение российской армии осуществлялись ускоренными темпами, трудно сказать, каких успехов она могла бы достичь в 1923 или 1927 годах. Как знать, какой политический эффект повлекли бы за собой российская Садова[382] или российский Седан? Хорошо зная собственную историю и сознавая, что Россия быстро развивается как в военном, так и в экономическом отношении, в 1914 г. прусские генералы пришли к убеждению, что войну лучше не откладывать. Министр внутренних дел Германии, Готлиб фон Ягов, вспоминает состоявшийся в мае 1914 г. разговор с младшим графом фон Мольтке, начальником Генерального Штаба: «Перспективы на будущее серьезно его тревожили. Через год-два Россия завершит перевооружение своей армии. Он понимал, что военная мощь наших врагов будет тогда очень велика, и не видел возможности справиться с ней. В данный момент между нами и нашими врагами пока еще существовало относительное равновесие сил. По его мнению, у нас не было иной альтернативы, кроме как заблаговременно развязать войну, и нанести врагу поражение, пока мы имеем реальный шаг выйти из схватки победителями»[383].
С точки зрения России, положение прусских и английских аристократов в 1914 г., во многом сходное, было равно завидным. Правда, в годы, непосредственно предшествующие войне, аристократия обеих стран подвергалась яростным нападкам. На выборах 1905 г. английские консерваторы понесли серьезное поражение, равного которому не знали с 1823 года. Новое либеральное правительство лишило Палату лордов права вето, обложило землевладельцев чрезвычайно высокими налогами и позволило себе многочисленные критические выпады против аристократии. В Германии «Сине-Черная» коалиция консерваторов и центра утратила свои позиции, и на выборах 1912 г. самой крупной и популярной партией в Рейхстаге стали социал-демократы.
Однако наиболее насущные проблемы, угрожавшие самому существованию аристократии в России, английскому и прусскому дворянству удалось преодолеть. Хотя и Британия, и Германия были ведущими промышленными державами Европы, в обеих странах традиционная элита в значительной мере сохранила свою власть, престиж и богатство. И английское, и прусское дворянство опиралось на село, прежде всего на крестьян и фермеров-арендаторов, которые, принимая во внимание их многочисленность и рычаги воздействия на наемных работников, являли собой мощную сельскую суб-[384]элиту. В Англии — учитывая число негородского населения, — поддержка села была ограниченной, в Германии же имела решающее значение. Российская аристократия могла лишь мечтать об организации, подобной «Bund der Landwirte», благодаря усилиям которой подавляющая часть немецких фермеров была вовлечена в аграрное лобби, как правило, возглавляемое дворянами и всецело верное Консервативной партии, в значительной степени являясь по сути ее частью. В России, стране, где в 1905–1906 годах крестьяне сначала взбунтовались, а потом проголосовали за экспроприацию дворянских имений, возникновение такой организации, как «Bund der Landwirte» казалось маловероятным, хотя реформы Столыпина позволяли надеяться на подобную возможность.
Еще одним, не менее важным отличием Британии и Германии от России, было то, что в первых двух странах ценности и политические идеи традиционной элиты пользовались значительной поддержкой среднего класса. Российский дворянин, читавший «Вехи», мог лишь питать надежду, что в будущем сходные тенденции возникнут и в его стране; что же касается настоящего, то пропасть между аристократией и интеллигенцией по-прежнему была бездонной. Несомненно, образованный российский аристократ прекрасно понимал, что английское и германское дворянство существенно разнятся между собой, и в каждом случае был достигнут собственный, особый компромисс со средним классом. Однако с российской точки зрения имело значение лишь то, что компромисс этот все-таки был достигнут, и что символы, стиль жизни и ценности аристократии — являлся ли их воплощением ученик престижной закрытой школы или офицер запаса — глубоко проникли в экономическую и профессиональную элиту современного промышленного общества.
Сегодня историки редко придерживаются той точки зрения, которая господствовала в России в 1914 г. и во многом уравнивала Германию и Британию. Ужасающий опыт нацизма требует, чтобы особенности Германии, ее специфический путь (Sonderweg), были подвергнуты тщательному объяснению. В этическом плане прежде всего возникает вопрос, как могло случиться, что страна, являвшаяся основным составляющим элементом либеральной христианской цивилизации викторианской эпохи, вверглась в пучину нацистского варварства? В политическом аспекте недоумение вызывает отход Германии от англо-американского пути модернизации, который до 1914 г. провозглашался в исторических концепциях вигов универсальным, и который, по крайней мере, в наиболее наивных научных теориях, предлагаемых после Второй мировой войны, был значительно демократизирован, облечен в квазинаучный жаргон и возведен в науку под названием теории модернизации. Для многих историков, стремящихся объяснить германский Sonderweg, значение юнкерства приобретает порой преувеличенные размеры. Существование подобной доиндустриальной элиты в нынешнем веке рассматривается, как главная причина, определившая неспособность Германии следовать демократическим путем к капитализму в современном его виде. Прямо или косвенно, но нередко противопоставляются, с одной стороны, юнкерство, поставившее собственные сельскохозяйственные интересы выше общественного блага, и упорно защищавшее недемократическое избирательное право, с другой, английская аристократия, которая в свое время отменила Хлебные законы и пошла на проведение парламентской реформы, способствовавшей мирному переходу к демократии. В контексте сравнения Англии и Пруссии имеет особый смысл подробно рассмотреть вопрос о сельскохозяйственном протекционизме, так как именно этот вопрос может многое сказать как об аристократиях обеих стран, так и о политических системах, в которых они существовали[385].
380
О Кривошеине см. биографию, написанную его сыном. Проблемы либерально-консервативного и националистического движения рас-смо-трены мною в кн.: Lieven D. С. В. Russia and the Orgins… Op. cit. P. 91–101 и 118–138.
381
О Струве и «Вехах» см. кн.: Pipes R. Liberal on the Right, 1905–1944. Cambridge, 1980.
382
Садова или Кёнигтрец — город на Эльбе, вблизи которого прусские войска разгромили объединенные силы австрийцев и саксонцев в 1866 г.
383
Цитата находится на с. 9 кн.: The Outbreak of the World War 1. Causes and Responsibilities. (Ed. Herwig H. H.). Lexington, Ky, 1991. Вопросы военного и политического развития России и его влияния на вопрос развязывания Германией предупредительной войны рассмотрены мною в кн.: Lieven D. С. В. Russia and the Orgins. Op. cit. P. 101–138.
384
Союз фермеров (нем.).
385
Schissler H. The Junkers: Notes on the Social and Historical Significance of the agrarian Elite in Prussia // Peasants and Lords in Modern Germany (Ed. Moeller R. G.) London. 1986. P. 24–51. Автор продолжает сравнение между Днглией и Пруссией в статье, которая является переводом ее же статьи в кн. Puhle, Wehler (eds.) «Preussen in Hinbliclk». Вопрос о Sonderweg весьма противоречиво разрешается в многочисленной литературе. Читателю, владеющему английским языком, можно порекомендовать начать знакомство с этой темой с кн.: Blackbourn D., Eley G. The Peculiarities of German History. Oxford, 1984. Следующей ступенью является кн. Eley G. «Reshaping of the German Right. Radical Nationalism and Political Change after Bismark» (Newhaven, 1980), а также собрание статей того же автора, озаглавленное «From Unification to Nazism» (Boston, 1986). Книга David Blackbourn, посвященная Центру в Вюрттемберге, где имела весьма малое значение, менее полезна тому, кто изучает высший класс Германии, однако собрание статей этого автора в кн. «Populist and Patricians» (London, 1987) заслуживает внимания. К другому лагерю, а именно к тем, кто придает особое значение манипуляциям элиты, относится плодотворная книга Wehler H.-U., переведенная на английский под названием «The German Empire» (Leamington Spa, 1985). Классическим изложением доводов против юнкерства является кн.: Puhle Н — J. agrarische Interessenpolitik und preussischer Konservatismus im wilhelminischen Reich 1893–1914. Bo